Еще более решительно, чем Ян Замойский, высказался против самозванца на сейме великий канцлер литовский Лев Сапега; он говорил, что не верит в подлинность Димитрия, и настаивал, что поддержка его нарушает договор с Москвой, скрепленный клятвами. Имеются, однако, данные, что Лев Сапега не был искренен в своей речи и тайно поддерживал названного царевича, находясь под сильным влиянием иезуитов.
Скоро в Западной Европе появилось печатное произведение на итальянском языке, тотчас же переведенное на немецкий, латинский, французский и испанский языки, в коем приводился тот же рассказ, который повторял и Отрепьев, о жизни царевича Димитрия и чудесном его спасении близким ему благодетелем от руки убийц Бориса. Произведение это принадлежало перу некоего Бареццо Барецци, за каковым именем скрывался наш старый знакомый – иезуит Антоний Поссевин, проживавший в то время в Венеции. «Четвертую бо часть всея вселенныя, всю Европию, в два лета посланьми своими (Расстрига) прельсти; и Папа же Римский всему Западу о нем восписа…» – говорит Авраамий Палицын.
Вести о появлении Лжедимитрия, конечно, ужаснули Бориса. Первым его делом было скрыть их от народа, для чего, под предлогом предупредить занесение заразы из Литовского государства, по всем дорогам, шедшим из него, были устроены крепкие пограничные заставы, с целью перехватывать все идущие из Литвы вести о самозванце.
Мера эта, разумеется, оказалась недействительной. Слухи о появлении царевича Димитрия проникали со всех сторон в народ, несмотря на то, что уличенных в их распространении подвергали страшным пыткам и обрекали на жестокую смерть вместе со всеми родными.
15 июля 1604 года к Годунову прибыл посол императора Рудольфа, который по дружбе сообщал ему о появлении самозванца и советовал принять меры против него, так как названный царевич нашел уже сильную поддержку в Польше. Борис, рассказывает Исаак Масса, отвечал послу, что он «может одним пальцем» уничтожить самозванца, но на самом деле все более и более приходил в ужас. Когда он тайком посетил московскую юродивую Елену, жившую в какой-то землянке, то она взяла обрубок дерева, позвала попов и велела им служить панихиду и кадить этому обрубку, что произвело на суеверного царя удручающее впечатление.
В это же время как раз начали ходить в народе рассказы о разных знамениях и чудесах, а летом на небе появилась огромная хвостатая звезда – комета, и астролог Бориса сказал ему, что кометы эти служат для остережения государей: пусть он теперь внимательно смотрит за тем, кому верит, и бережет границы от чужеземцев. На беду Борис никому не мог верить и чувствовал себя совершенно одиноким; малодушие, жестокость, подозрительность и другие свойства его лишенной благородства души приносили теперь свои страшные плоды.
После разгрома семьи Романовых он успел оттолкнуть от себя и все другие влиятельные боярские семьи в государстве.
«Шуйские, Вельские, Голицыны, Мстиславские и многие другие, поведение которых во всех отношениях было безукоризненно и не давало повода к преследованию, также некоторые знатные люди – родственники Годуновых – очень скромно жили в своих имениях и не несли никакой службы…» – говорит Масса. Первое место в царской думе принадлежало князю Феодору Ивановичу Мстиславскому, скромному и незначительному человеку; за ним следовал умный и деятельный князь Василий Иванович Шуйский, покрививший своею душой, как мы видели, в Углицком деле, чтобы показать свою преданность Борису. Но Борис не доверял им обоим и мучил их своею подозрительностью, почему каждый из них должен был постоянно ожидать опалы; при этом, как Мстиславскому, так и Шуйскому, Годунов запретил жениться, чтобы не возбуждать в них, в случае появления детей, честолюбивых замыслов в пользу последних. За Мстиславским и Шуйским следовал по значению князь Василий Васильевич Голицын, ведший свой род от Гедимина; это был человек очень умный и способный, но неразборчивый в средствах; он также всеми силами своей души ненавидел Годунова.
Темные пути, которыми достиг Борис престола, недостойный нравственный облик патриарха Иова и чрезмерное развитие доносов, в связи с ужасами пережитого голода и мора, оказали, как мы уже говорили, самое развращающее влияние и на все население. У каждого в сердце было сомнение насчет истинных прав Бориса на царство, что, конечно, влекло за собой упадок любви к государю, а вместе с тем и любви к Родине, так как оба эти чувства неразрывно связаны между собой в сердцах русских людей; многие стали думать только о своих личных выгодах.
По-видимому, Борис был своевременно осведомлен, что под именем Димитрия скрывается Отрепьев. При этом он считал, что появление самозванца – дело рук бояр, и открыто высказал им это, но указать определенно на кого-либо из них он совершенно не мог.
Годунов приказал также привести в Москву, в Новодевичий монастырь, мать покойного Димитрия, бывшую царицу Марию Нагую – инокиню Марфу, и спрашивал ее вместе с патриархом Иовом, а затем и со своей женой, жив ли ее сын или нет. На это инокиня Марфа будто бы отвечала, что она точно сама не знает; тогда царица Мария Григорьевна, как истая дочь Малюты Скуратова, схватила горящую свечу и хотела выжечь старице глаза.
Чтобы окончательно удостовериться в личности самозванца, Борис послал в Литву гонцом ко Льву Сапеге родного дядю Григория – Смирного-Отрепьева с грамотой о пограничных делах и поручил ему повидаться с племянником, чтобы уличить его. Но Сапега отклонил все требования Смирного-Отрепьева иметь очную ставку с Лжедимитрием, под предлогом, что он не может решить это без сейма. На сейм, в заседании которого была произнесена приведенная нами речь Яна Замойского, прибыл посол Бориса Постник-Огарев и от имени царя прямо требовал у короля казни или выдачи Григория, но Лев Сапега отвечал Постнику-Огареву, что король не думает нарушать перемирия, а названному царевичу помогают только частные лица и казаки, причем в настоящее время он уже за пределами Польско-Литовского государства.
Тем временем в Москве Иов и князь Василий Иванович Шуйский уговаривали народ не верить появлению царевича, который погиб в Угличе, и указывали, что его имя принял на себя вор-расстрига – Гришка Отрепьев.
Вслед за тем, в январе 1605 года, патриарх Иов стал рассылать по областям длиннейшие грамоты. Он приказывал в них духовенству ежедневно петь молебны, чтобы Господь отвратил Свой праведный гнев от Российского государства и избавил его от разорения, которое ему несут литовские люди и Гришка Отрепьев; в грамотах этих подробно рассказывалось бегство Григория из Чудова монастыря, путешествие с Варлаамом и Мисаилом Повадиным и дальнейшие его приключения; в конце концов он предавался проклятию. Но народ мало верил писаниям Иова и с жадностью читал распространявшиеся во множестве подметные грамоты Лжедимитрия, который отправил и самому Годунову укоризненное письмо с убеждением покаяться в своем преступлении и просить у него прощения.
«Жаль нам, – писал Лжедимитрий Борису, – что ты душу свою, по образу Божию сотворенную, так осквернил и в упорстве своем гибель ей готовишь: разве не знаешь, что ты смертный человек? Надобно было тебе, Борис, удовольствоваться тем, что Господь Бог дал; но ты в противность воле Божией, будучи нашим подданным, украл у нас государство с дьявольской помощью… мы были тебе препятствием к достижению престола, и вот, изгубивши вельмож, начал ты острить нож и на нас, подговорил дьяка нашего Михайлу Битяговского и 12 спальников с Никитою Качаловым и Осипом Волоховым, чтобы нас убили; ты думал, что заодно с ними был и доктор наш Симеон, но, по его старанию, мы спасены были от смерти, тобой нам приготовленной. Брату нашему ты сказал, что мы сами зарезались в припадке падучей болезни; ты знаешь, как брат наш горевал об этом… Опомнись и злостью своей не побуждай нас к большему гневу; отдай нам наше, и мы тебе, для Бога, отпустим все твои вины и место тебе спокойное назначим: лучше тебе на этом свете что-нибудь претерпеть, чем в аду вечно гореть за столько душ, тобой погубленных».
Поход на Москву Лжедимитрия
Письмо это было написано в то время, когда Лжедимитрий находился уже в пределах Московского государства, куда он выступил из Самбора в половине августа 1604 года. Всего у него было собрано около трех тысяч человек; одна половина их состояла из разных польских искателей приключений, избравших себе гетманом Юрия Мнишека, а другая – из казаков. Конечно, было бы нелепо и смешно идти завоевывать с такими ничтожными силами Московское государство, если бы Лжедимитрий и его сообщники не принимали в расчет глубокое недовольство, господствовавшее против Бориса среди его подданных, в особенности же в Северской Украине, а также и между казаками.
Расчет этот оказался верен. Уже в конце августа к самозванцу прибыло посольство от донских казаков и привезло в оковах дворянина Петра Хрущева, которого послал Борис на Дон, чтобы вербовать этих самых казаков против самозванца.
