Собор Святого Марка в Венеции
Однако, недоумевая своим умом о хитростях строения флорентийских зданий, суздальский иерей Симеон своим чистым сердцем сразу постиг измену митрополита Исидора и не дал себя обмануть его хитрыми и сладкими речами на соборе, где, как мы говорили, кроме папы и царя Иоанна Палеолога[3], собрались патриарх Константинопольский, 22 православных митрополита и епископа и множество высшего латинского духовенства. Этот собор сразу же оказался таким, каким его себе и представлял Василий Темный. Он вовсе не задавался целью искреннего соединения церквей, о чем у нас молятся за каждой обедней и для чего латиняне должны бы были отстать от своих уклонений от православия, а задался исключительно целью подчинить папе всю Греческую церковь; самыми главными и опасными предателями в этом деле были митрополиты: наш Исидор и Виссарион Никейский.
Достойным же их противником выступил епископ Ефесский Марк, причинивший своею твердостью огромные досады папе. Тем не менее после долгих и жарких прений уния, то есть союз Православной церкви и Латинской, при полном подчинении первой последней, состоялась на этом соборе решением всех голосов против одного – Марка Ефесского, наотрез отказавшегося, несмотря на все угрозы, подписать грамоту об унии. Когда об отказе Марка узнал папа, то он воскликнул с негодованием: «И так мы ничего не сделали».
Исидор больше других старался об унии и уехал из Флоренции с великим пожалованием от папы: он был назначен папским кардиналом – «легатом (наместником) от ребра Апостольского». Заковав в железо бежавшего было от него бесстрашного иерея Симеона, который постоянно спорил с новым кардиналом и, ходя с ним по божницам, не хотел «приклякать» (приседать) по-латински перед изваяниями святых, Исидор торжественно вернулся в Москву в 1441 году, приказав нести перед собою большой латинский «крыж» (крест) и три серебряные палицы.
Прибыв в Успенский собор, куда собралось вместе с великим князем Василием Васильевичем все боярство и высшее духовенство, он стал служить обедню по-новому: поминать на ектений вместо вселенского патриарха папу, а по ее окончании велел читать грамоту о соединении церквей, в коей было указано, вопреки православному Символу веры, что Святой Лух исходит от Отца и Сына, что хлеб бесквасный и квасный одинаково может претворяться в тело Христово и прочие латинские новизны. Все растерялись. «Все князи умолчаша и бояре и инии мнози…» – говорит летописец.
Не растерялся только один великий князь Василий Васильевич, обыкновенно столь уступчивый. Он назвал Исидора латинским «ересным прелестником» и лютым волком, а не пастырем, велел свести с митрополичьего стола и заключил под стражей в Чудовом монастыре.
После этого был собран собор русских епископов, которые, рассмотрев подробно дело, осудили Исидора. Вскоре, однако, он нашел случай бежать из своего заточения и пробраться к папе, при котором занял очень приближенное место. Великий князь не преследовал его, но вновь решил возвести Иону митрополитом собором наших святителей и отправил об этом письмо в Царьград к патриарху, прося иметь право и впредь ставить митрополита из русских же собором русских епископов.
Письмо его не дошло до Царьграда: в Москву скоро пришло известие о присоединении патриарха Иосифа к унии, а затем началась усобица с Шемякой; поэтому Иона был поставлен митрополитом лишь после окончательного утверждения Василия Темного на московском столе. Сообщая о сем императору в Византию, Василий писал: «Собравши своих русских святителей, согласно с правилами, поставили мы вышеупомянутого Иону на митрополию русскую, на Киев и на всю Русь. Мы поступили так по великой нужде, а не по гордости или дерзости; до скончания века пребудем мы в преданном нам православии… Мы хотели обо всех этих делах церковных писать и к святейшему патриарху православному… но не знаем, есть ли в вашем царствующем граде патриарх или нет…».
Это было последнее письмо московского великого князя в Царьград о поставлении митрополита: с тех пор они уже всегда выбирались в Москве собранием русских епископов. Царьград же в 1453 году был окончательно взят турками.
Флорентийская уния не принесла никакой пользы византийскому императору Иоанну; известие о ней было встречено в Константинополе народным бунтом, а папа дал Иоанну всего 300 воинов и несколько десятков тысяч золотых, обещая, впрочем, созвать крестовый поход. Но его уже плохо слушали в Европе, а деятельный султан Магомет II неослабно готовился между тем к завладению великим городом. Царь Иоанн не дожил до этого: Царьград пал при преемнике Иоанна – его родном брате императоре Константине.
Турки вели приступ с моря и с суши беспрерывно в течение семи недель. Наконец Магомет перетащил на колесах по суше свои корабли во внутреннюю гавань – Золотой Рог, вход в которую из Босфора был заперт цепью, и 29 мая с восходом солнца начался страшный приступ. Турок было около 300 000 человек; из ста же тысяч жителей Царьграда вооружили только 5000 граждан и монахов, кроме того, было 2000 иностранных войск под начальством храброго генуэзского рыцаря – Джустиниани. Турки, как бешеные, вломились в город, после чего началась страшная резня. Император Константин сражался геройски, но пал под ударами неприятеля; его последние слова были: «Отчего я не могу умереть от руки христианина?»
Этому падению Царьграда предшествовало много предзнаменований, между прочим, замечательное пророческое видение болгарскому царю Симеону, воевавшему в X веке с византийским императором Романом и давшему ему легкий мир, несмотря на то, что болгары могли овладеть Константинополем: когда Симеон отходил от Царьграда, то ему явился старец и предсказал, что за то, что он не взял этого города, будучи в состоянии им овладеть, а оставил его во власти лукавых греков, болгарский народ и Византия подпадут под турецкое иго. Взятие Константинополя турками поразило всю Европу. Для русских же людей эта потеря была так же тяжела, как поражение своей собственной родной земли. Слишком много связей и преданий было у нас с несчастной, некогда славной Византией. Печалуясь о судьбе Царьграда, летописец наш примечает: «Царство без грозы есть конь без узды. Константин и предки его давали вельможам утеснять народ; не было в судах правды, ни в сердцах мужества; судии богатели от слез и крови невинных, а полки греческие величались только цветною одеждой; гражданин не стыдился вероломства, а воин бегства, и Господь казнил властителей недостойных, умудрив царя Магомета, коего воины играют смертью в боях и судии не дерзают изменять совести. Уже не осталось теперь ни единого царства православного, кроме русского. Так исполнилось предсказание святых Мефодия и Льва Мудрого, что измаильтяне (турки) овладеют Византией; исполнится, может быть, и другое, что россияне победят измаильтян и на седьми холмах ее воцарятся».
Действительно, после падения Византии Москва с ее государем, митрополитом и народом сделалась, так сказать, средоточием истинной Христовой веры, к которому все более и более начали стремиться сердца всех православных людей. Она стала скоро в сознании этих людей третьим и последним Римом, так как в первом – Древнем Риме – православие образовалось впервые, во втором – Византии – оно укрепилось и распространилось на многие народы, а в третьем Риме – Москве – оно должно сохраняться до скончания века. Четвертому же Риму не быть.
Этому значению Москвы в деле сохранения православия русские люди обязаны, конечно, всецело Божией благодати, осенившей благодушного и слабого Василия Темного восстать, как скала, против Флорентийской унии. «Это одно из тех великих решений, – говорит наш историк С. Соловьев, – которые на многие века вперед определяют судьбы народов». Верность древнему благочестию, провозглашенная великим князем Василием Васильевичем, поддержала самостоятельность Руси в Смутное время 1612 года, сделала (как мы увидим) невозможным вступление на московский престол польского королевича, повела в борьбе за веру в польских владениях, произвела соединение Малой России с Великой, условила падение Польши, могущество России и связь последней с единоверными народами Балканского полуострова». Мы, православные русские люди, живущие в настоящее время, должны постоянно об этом помнить.
Флорентийская уния, отвергнутая в Москве, была, конечно, встречена с живейшей радостью католиками в Польше и Литве. Польский король Владислав Ягайлович дал жалованную грамоту присоединенному русскому духовенству Западной Руси «ввиду соединения церквей», рассчитывая, что его митрополитом будет Исидор. Но Исидор бежал из Москвы, нигде не останавливаясь, ни на Руси, ни в Литве; после же того, как Владислав был убит под Варной, брат его Казимир, не желая ссоры с Москвой, признал Иону митрополитом и над западнорусской церковью, в которой поэтому, конечно, не было и речи об унии.
