Посрамлённые этими словами Вавилы судьи не знали, что отвечать, и только хмуро молчали. Тогда Вавила стал упрашивать, чтобы его отпустили в Москву на «разглагольствие» о вере с патриархом и другими архиереями. Судья написал об этом прошении старца в Москву царю и патриарху. Но продолжения богословского диспута не последовало: у защитников новой веры был единственный «аргумент» в спорах — пытки и казни. В ответ на предложение о диспуте из столицы пришел грозный указ: пытать немилостиво и предать смерти. В январе 1666 года произошла расправа над руководителями лесных старцев — Вавилой, Леонидом и Вавилой «молодым». После долгих изуверских пыток они были сожжены в срубах: первый — в Вязниках, двое других — во Владимире.
Однако полностью искоренить «лесное движение» правительству так и не удалось. Уже в феврале 1666 года, после казни Вавилы и Леонида, новообрядческий монах Серапион отправил в приказ Тайных дел два доноса, в которых сообщал о продолжении движения лесных старцев и о том, что во главе пустынников Владимирского края встала некая старица Евпраксея…
Надо сказать, что народная стихия, породившая «лесное движение», и впоследствии не исчезла совершенно. В этой связи показателен один случай, имевший место в середине XVIII века и относившийся уже не к каким-то «изуверам-капитонам», а к представителям господствующего исповедания. В одном из московских уездов в глухом лесу местные власти неожиданно наткнулись на обустроенный монастырь-скит, который, как выяснилось, существовал совершенно бесконтрольно уже несколько десятков лет. Первоначально здесь поселились три старца, а впоследствии у них появились ученики строгой подвижнической жизни. Жители окрестных деревень усердно посещали их, принося им всё необходимое. Ко времени обнаружения монастыря властями жителей в нём уже почти не было: старцы скончались значительно раньше, а оставшиеся несколько человек лишь охраняли их могилы и поддерживали на них неугасимый огонь.
Монастырь был открыт следующим образом. В течение нескольких лет в народе распространялся слух о святости старцев, нетленности их мощей и происходящих от них чудотворениях. Возникло целое дело под общим руководством Московской синодальной конторы. Однако следствием было установлено, что никакой постоянной, ежедневной службы в монастыре не совершалось, хотя и имелась небольшая деревянная церковь. Народ, между тем, стекался сюда во множестве. В дни памяти старцев у скита образовывался целый лагерь из сотен телег и тысяч людей. Некоторые приезжали даже со своими приходскими батюшками. Нередкими гостями были и безместные священники, служившие панихиды и молебны для всех желающих. Всё это, как выяснилось, имело место и при жизни старцев. Сами не будучи священниками, старцы приглашали попов со стороны.
Власти заподозрили что-то недоброе. Уж больно всё это не укладывалось в рамки официальной «религиозности по ранжиру». В монастыре был произведён тщательный обыск. И что же? Все книги, по которым совершали богослужение в монастыре, оказались старопечатными, дониконовскими. Старожилы на допросе показали, что старцы, приглашая к себе на праздники кого-либо из священников, ставили непременным условием служить по старым книгам. Священники сами не отказывались, но при этом принимали меры к тому, чтобы «не было огласки». Наличие старопечатных книг решило судьбу монастыря. Все здания были снесены, а тела старцев, действительно оказавшиеся нетленными, были извлечены из могил и сожжены. Полиции было предписано народ на это место не допускать…
Этот случай многое проясняет в истории русской религиозности в синодальный период, в частности, в истории такого явления, как старчество. Обычно расцвет русского старчества принято связывать с Оптиной пустынью и с Саровом. Именно туда с середины XIX века начали устремляться представители различных сословий (в том числе и «образованных», прежде к религии равнодушных или даже враждебно к ней настроенных) в поисках альтернативы казенному «православию». Однако, как можно было видеть на примере движения «лесных старцев», противостояние Империи и Пустыни (аналогичное тому, какое имело место в Византии начиная с IV века) началось на Руси гораздо раньше. Монашество изначально противостояло процессу секуляризации русской жизни и не поддержало никоновских «новин», этому процессу содействовавших. Поэтому после раскола старчество как древняя практика сохранялось и поддерживалось в первую очередь в различных старообрядческих согласиях. Историк русского монашества пишет: «Нельзя забывать, что в расколе приняла участие та часть монашества, которая наименее подвержена была процессу обмирщения. Весьма характерно, что для монашества, оставшегося в Церкви (господствующей. — К.К.) 1-я половина XVIII века была временем совершенного литературного бесплодия, оно жило словно в параличе. В расколе коренится причина того, почему в эпоху империи монашество чувствовало себя не на своём месте и не сумело найти какую-то определённую задачу для себя. Сравнительно долго оно стояло точно на перепутье, часть монашества нашла для себя выход, другая же — бóльшая часть — осталась в этом состоянии вплоть до 1917 года»[45].
Что касается Оптиной, Саровской, а также Санаксарской пустынь, то естественное развитие этих духовных центров новообрядческой церкви церковные власти не стали подавлять по одной простой причине: в них желали видеть форпосты против старообрядчества. Калужская и Нижегородская губернии были сплошь «заражены расколом» (как выражалась тогдашняя официальная пропаганда), в то время как местное духовенство в массе своей стояло на крайне низком нравственном уровне. Тогда и было разрешено сверху возрождение принятого в древности образа духовного старческого окормления, не только совершенно забытого в новообрядческой церкви, но и подвергавшегося первое время прямым преследованиям (достаточно вспомнить, что и Паисию Величковскому, и пустынножителям из рославльских лесов как заправским «раскольникам» неоднократно приходилось терпеть гонения и скрываться от полиции). Церковные иерархи и власти решили, что чем воевать со своими не в меру ревностными единоверцами, лучше использовать их для борьбы со старообрядчеством. Нравственному авторитету старообрядчества среди простого народа можно было противопоставить только собственный нравственный авторитет. Но когда старческому движению была дана «зелёная улица», произошло нечто совершенно противоположное ожидаемому — вместо массового обращения староверов в господствующую церковь началось мощное влияние старообрядчества на эти цитадели «борьбы с расколом». Отсюда и строгий, «старообрядческий» устав Дивеевского монастыря, и возвращение в новообрядческую церковь древлеправославных восьмиконечных крестов, и попытки возродить древнее знаменное пение. В результате даже Серафима Саровского впоследствии стали изображать на иконах со старообрядческой лестовкой (кожаными чётками) и «раскольничьим» поморским Распятием на груди! (Здесь стоит напомнить, что ещё в первой половине XIX века хранение в доме меднолитых икон, в том числе и подобных меднолитых Распятий, однозначно рассматривалось как «оказательство расколу» и могло привести к самым серьёзным последствиям.) Так что не на пустом месте и не вдруг, как пытаются иногда представить нынешние «историки-фантасты», после более чем столетнего перерыва началось постепенное, робкое обращение новообрядческой церкви к истокам древлеправославной святости. Просто в XIX веке церковное начальство наконец-то осенила здравая мысль о том, что нельзя беспрерывно рубить сук, на котором сам же и сидишь. Об этом очень откровенно сказал один из иерархов новообрядческой церкви, митрополит Московский Иоанникий (Руднев): «Православие давно бы обратилось в лютеранство, если бы не было старообрядцев». Поистине золотые слова!
Старая вера на Русском Севере, причины её распространённости
Проповедь апостолов древлеправославия — протопопа Аввакума, инока Епифания, священника Лазаря, диакона Феодора и соловецких страдальцев — имела на севере России огромный успех. К концу XVII столетия старая вера укрепилась по всему Поморью, которое недаром стали называть «старообрядческой Фиваидой». Здесь по завету отцов и страдальцев соловецких возникает крупнейший духовный центр, оказавший мощное воздействие на всё староверие вплоть до наших дней, — Выговская поморская пустыня.
Вот как описывает историческое значение этого духовного центра в жизни страны один из старообрядческих проповедников: «Гонимии за православие во отишии сей пустыни приимаху отдохновение, отсюду получаху образы благочиния, отсюду взимаху добродетельные виды, сими пустынными благочиниями хваляхуся всех стран и городов жителие; понеже убо кто отеческаго благочестия во всех градех и селех ясный гром возгреме? Выговская пустыня. Кто церковныя службы и уставы за неимением церковнослужителей простолюдином изобрете? Выговская пустыня. Новолюбителей ли задаяния развяза кто? Клеветникам ли лютые языки связа кто? Гонительную ли ярость увеща кто? У высоких ли властей щедрую гонимым милость обрете кто? Кто, аще не выговских премудрых учителей и хитрословесных просителей ревность? Ибо в сей Выговской пустыни ораторствоваша проповедники, просияша премудрый Платоны, показашася преславнии Демосфени, обретошася пресладкии Сократи, взыскашася храбрые Ахиллесы, не басненныя повести плетущие, но христианское стадо опасно стрегущие»[46].
