превысили потери флота в офицерском составе в Русско-японской войне, не говоря уже о Первой мировой. После этого офицеры, как элемент управления, полностью утратили свою роль, по крайней мере в Кронштадте, где расправы были особенно массовыми и зверскими.
Отметим, что при этом численность жертв февральско-мартовских событий на флоте, порой значительно преувеличивается. Однако при этом реальные последствия расправ над офицерами явно недооцениваются, хотя современники единодушно отмечали, что «всего тяжелее дни революции прошли во флоте». Если беспощадность матросского бунта очевидна, то существовавший комплекс причин для него и отношение к жертвам бунта ясно ставит под сомнение его бессмысленность.
Сегодня можно с определенной точностью сказать, что в Февральскую революцию на флоте погибли около ста офицеров: в Гельсингфорсе — около 45, немногим меньше — в Кронштадте, в Ревеле — 5, в Петрограде — 2, а также свыше 20 боцманов, кондукторов и сверхсрочников. Кроме того, 4 офицера покончили жизнь самоубийством, 11 пропали без вести, вероятно, были убиты или сбежали. В Гельсингфорсе было арестовано около 50 офицеров и в Кронштадте — около 300. Ряд офицеров, спасаясь от самосудов, сами пожелали быть арестованными. В Гельсингфорсе большая часть офицеров была выпущена в первые же дни после событий. Но остальные, около двух десятков человек, в основном причастные к подавлению Свеаборгского восстания 1906 года, находились в тюрьме, по крайней мере еще в июле 1917 года. В Кронштадте в конце мая под арестом продолжали находиться 180 человек. Временное правительство пыталось перевести их в Петроград отдельными группами. «Но, — как жаловался министр юстиции П.Н. Переверзев на съезде офицерских депутатов 25 мая, — каждый раз собирались огромные толпы, требовавшие, чтобы ни один офицер не был вывезен из Кронштадта.... И, считаясь с непримиримым настроением в Кронштадте, мы не прибегали к решительным мерам, чтобы не вызвать насилий над заключенными офицерами». Фактически офицеры в Кронштадте как элемент управления к этому моменту полностью утратили свою роль.
Начало революции бьшо для всех флотских офицеров самым страшным, опасным и трудным временем. Фактически все они находились вне закона. Убить офицера мог безнаказанно любой матрос. Достаточно вспомнить, что первый солдат, поднявший руку на своего командира, унтер-офицер Волынского полка Кирпичников был награжден генералом Л.Г. Корниловым Георгиевским крестом, высшей наградой, дававшейся за проявление выдающейся храбрости. В дальнейшем Георгиевских крестов за убийства уже не давали, но убийцы оставались необнаруженными, и обнаруживать их никто не хотел. Печать того времени твердила на все лады об удивительной, никогда раньше не случавшейся «Великой бескровной революции». Разумеется, в начале революции офицеров убивали по всей стране, хотя и не массово. Но об этом журналисты, как правило, молчали. Замалчивать же массовое убийство морских офицеров Балтийского флота было для печати значительно труднее, так как эти убийства происходили на военно-морских базах, причем публично на глазах многочисленных свидетелей. Именно поэтому газетные сообщения о матросских зверствах в Гельсингфорсе и Кронштадте вызвали настоящий шок читателей по всей России. Именно с этого и именно тогда в сознании испуганного российского обывателя начал рождаться жуткий образ революционного матроса — не знающего пощады садиста-убийцы.
Самосуды же над морскими офицерами прекратила не какая-либо революционная партия. Самосуды резко пошли на убыль только тогда, когда менее кровожадная часть матросской массы почувствовала, что отомщена за былые моральные притеснения, что власть уже надежно находится в их руках, а офицеры дезорганизованы, запуганы, а потому неопасны и продолжение их убийств принесет уже больше вреда, чем пользы. Как говорится, ничего личного...
Глава третья
РЕВОЛЮЦИОННЕЕ ВСЕХ РЕВОЛЮЦИОНЕРОВ
Сегодня многие историки справедливо считают, что истоки небывалой ожесточенности противоборствующих сторон в Гражданской войне, берут свой отсчет именно от февральско-мартовских самосудов на Балтийском флоте. В годы Гражданской войны это ни для кого не было секретом. Именно матросы первыми задали тот градус жестокости к своим оппонентам, который впоследствии станет повсеместным. Самосуды разом и навсегда провели черту между матросами и офицерами. Немногие перебежчики из лагеря в лагерь лишь подтверждали это правило.
Что и говорить, перед нами налицо истовая беспощадность матросского бунта, от которого ужаснулась вся Россия. В 1905 году матросы уже поразили страну зверской расправой со своими офицерами на черноморском броненосце «Князь Потемкин-Таврический», но то было хоть и жуткое, но все же локальное преступление. Сейчас же они осуществили кровавый террор почти во всех приморских городах Балтики на глазах гражданского населения.
Хотя с момента страшных событий в Кронштадте и Гельсингфорсе на сегодня прошло уже сто лет, историки по-прежнему спорят о причинах звериной жестокости матросов по отношению к офицерам.
Как это ни покажется странным, но на вопрос: «Почему же переход власти во флотских балтийских базах произошел в форме массовых самосудов?» — непосредственные свидетели и современники событий так не смогли дать вразумительного ответа. Вот что писал один из представителей т.н. «нейтральной интеллигенции», которая, как правило, абсолютизировала какую-нибудь одну сторону событий: «Кто был вдохновителем и руководителем событий этого дня (1 марта, основного дня самосудов) в Кронштадте — не знаю. Несомненно, здесь было много стихийного, слепого и страшного мщения. Роковую роль в жестокостях играли женщины, работницы порта...» Как говорится, «cherchez la femme». Другой вариант оценки причин кровавых событий: «Эти печальные события в Кронштадте разразились потому, что там было много штрафованных и других матросов, которых никто не хотел брать на суда, как негодный элемент. Словом, отбросы флота. Между ними и офицерами были чересчур натянутые отношения и, когда “укротители зверей” остановились в некотором замешательстве в начале движения, звери бросились на них и растерзали. Кровь опьянила их, они осатанели».
Думается, что полностью согласиться с такой оценкой нельзя. Дело в том, что далеко не все флотские офицеры смотрели на подготовку матросов как на дрессировку, и не всем при этом мешала их сознательность. Офицеры, как пишет Г.К. Граф, сами «терялись в догадках, стараясь найти причину убийства наших несчастных офицеров».
Отношение к потенциальной жертве у матросов могло смениться в короткий промежуток времени с гнева на прямо противоположное состояние. По воспоминаниям делегации матросов, которая приехала сообщить находившемуся под арестом начальнику минной обороны Балтийского флота вице-адмиралу А.С. Максимову об избрании его вместо А.И. Непенина командующим флотом, он сказал им: «Вчера вы меня арестовали, сегодня выбрали ком флотом, а завтра, может быть, повесите». Во время упомянутого митинга с капитаном 1-го ранга Г.О. Гаддом одна часть матросов, только что убившая двух кондукторов, захотела и его «взять на штыки», но, к счастью для Гадда, верх взяла другая, захотевшая качать «на “ура” нашего командира». Качали и
