приоритетной не являлась какая-либо личная неприязнь к офицерам. Скорее она являлась поводом для самосуда. Главным было — какую опасность представляет офицер в данной ситуации для возможности возврата к старому. Лозунг восставшей матросской толпы: «Братцы, надо крови!..» — был обусловлен стремлением «сжечь мосты» и страхом возможного возмездия в случае возврата к старому. Именно этим страхом была обусловлена крайняя нетерпимость матросов к каким-либо разговорам о возможности наказания за самосуды над офицерами, несмотря на отсутствие личной неприязни к ним. Особенно показателен в этом плане случай с мичманом Биттенбиндером, которого матросы убили на миноносце «Гайдамак», как случайного свидетеля их расправы над командиром миноносца «Уссуриец». На его похоронах была вся команда, и многие даже плакали, но при этом считали Биттенбиндера «неизбежной жертвой революции». Весь комплекс причин, обусловивший особо радикальную готовность матросов к революции, созревший гораздо раньше, чем в целом по стране, должен был персонифицироваться в конкретных противниках свержения самодержавия, на которых держалась вековая несправедливость. Таковыми и стали офицеры.
***
Слухи о небывалых зверствах в Кронштадте и Гельсингфорсе множились, они быстро облетели всю Россию, и та содрогнулась от ранее не виданного ужаса. Ведь ничего подобного в таком масштабе никогда до этого не было, ни в армии, ни на флоте. С такой звериной жестокостью и в таком количестве своих командиров русские матросы и солдаты еще никогда не убивали. И это при том, что февральские события в многомиллионной воюющей армии прошли, в общем-то, достаточно спокойно. Единичные сведения счетов с офицерами были, случались и самоубийства офицеров-монархистов, но чтобы солдаты массово крошили своим окопным командирам головы кувалдами, такого никто и представить не мог.
Именно после кронштадско-гельсингфорсской бойни сам вид революционных матросов на долгие годы станет нарицательным для миллионов обывателей от Пскова до Владивостока. Отныне одни будут считать матросов настоящими революционерами, другие — садистами и уголовниками.
Другое дело, что одни матросы, сами ужаснувшись бессмысленности и кровавое™ произошедших расправ, в дальнейшем уже ничего подобного не допускали. Наряду с этим другая часть матросской массы, наоборот, почувствовав вкус крови, уже не могла остановиться. Отныне пытки, убийства и грабежи станут их любимым делом. Для обывателей же все матросы были на одно лицо. Поди разбери, будет ли он тебя грабить и убивать или просто начнет агитировать за равенство и братство?
Отметим, что именно в феврале 1917 года наметилась одна любопытная тенденция — бузили и расправлялись с офицерами, прежде всего, матросы, не нюхавшие пороха. Это, прежде всего, команды линкоров, так и простоявших без настоящей боевой работы в Гельсингфорсе, а так же матросы всевозможных учебных и береговых частей из Кронштадта и Ревеля. Подавляющее же большинство матросов с боевых миноносцев, подводных лодок и крейсеров, а так же с единственно реально воевавшего линкора «Слава», своих офицеров не то что не убивали, но, наоборот, брали под защиту, когда с ними пытались расправиться чужие матросы.
Эта тенденция сохранилась и в последующие годы. Подавляющее большинство из окунувшуюся с головой в революцию и братоубийственную войну матросов также не нюхали пороха в годы Первой мировой войны. Те же, кто уже навоевался по горло, в своем подавляющем большинстве при первой возможности разошлись по домам, после чего недовоевавшие сразу заняли их место в матросской иерархии и объявили себя настоящими «мареманами».
Отметим, что бывший матрос Н.А. Ховрин в своих мемуарах не скрывал случайности многих жертв мятежей в Кронштадте и Гельсингфорсе, особенно самых первых, явившихся, по его мнению, следствием накаленности общей обстановки и результата сдачи нервов (причем без разницы — у офицера или у матроса). А после «связанная между собой уже не словами, а делом, команда не могла остановиться на этом». Н.А. Ховрин откровенно описывает жуткие сцены убийств офицеров с помощью «кувалды», с «добиванием» раненых и т.д., делает это не без сочувствия к офицерам, исполнявшим свой служебный долг и недальновидно оказывавшим сопротивление действиям матросов. Но в то же время он не осуждал действия убийц-матросов. Н.А. Ховрин назвал происходившие жестокости «лишь каплей в море по сравнению с тем, что приходилось переносить матросам за время службы от своего командного состава» и «детской забавой» по сравнению с расправами над матросами в 1905 году.
В качестве «средней» точки зрения советской литературы можно, пожалуй, привести свидетельство присланного ЦК РСДРП(б) в Кронштадт сразу после окончания Отдельных гардемаринских классов мичмана Ф.Ф. Раскольникова, который писал: «Буржуазные газеты с бешеным ожесточением приписывали расстрелы кронштадтских офицеров нашей партии, в частности, возлагали ответственность на меня. Но я приехал в Кронштадт уже после того, как закончилась полоса стихийных расправ. Что касается нашей партии, то она, едва лишь овладев кронштадтскими массами, немедленно повела энергичную борьбу с самосудами. Расстрелы офицеров... носили абсолютно стихийный характер, и к ним наша партия ни с какой стороны не причастна». Это свидетельство верно, если не считать некоторого преувеличения автором своей роли и роли большевиков в «овладении» кронштадтскими массами. Самосуды главным образом прекратила не какая-либо партия, они резко пошли на убыль, как только сознательная часть кронштадтцев почувствовала, что победа революции обеспечена, а самосуды лишь наносят ей вред.
Что касается большевиков, то они к кровавым февральским событиям всегда относились сдержанно и всеми силами открещивались от участия в них, отдавая пальму первенства своим недругам эсерам и анархистам. Возможно, что так и было на самом деле. В своих воспоминаниях один из самых стойких флотских большевиков матрос Н.А. Ховрин, бывший в феврале на линкоре «Император Павел I» и видевший, как убивали офицеров, пишет об этом не без сожаления, признавая при этом случайность жертв. Оправдывает же он происходящее, тем, что все жестокости были «лишь каплей в море по сравнению с тем, что приходилось переносить матросам за время службы от своего командного состава», и «детской забавой» по сравнению с расправами над матросами в 1905 году.
О событиях революции 1905—1906 года я уже писал в своих книгах «Лжегерои русского флота», «Дело крейсера “Память Азо-ва”« и «Последняя кровь первой революции». Скажу здесь лишь то, что и тогда к расстрелу приговаривались судом исключительно те, кто возглавлял антигосударственные мятежи и лично убивал людей. Заметим, что даже в том случае арестованные имели адвокатов и имели возможность высказаться на суде.
Любопытно, что первое время партия большевиков особо не открещивалась от участия в убийствах офицеров. Впрочем, не открещивались от этого и другие левые партии. Формулировка была такой — убитые были самыми вредными и злыми представителями класса угнетателей на флоте. Поэтому именно с ними персонально расправлялись их бывшие жертвы, на что, разумеется, они
