голой каменной грядой, сразу же поднимающейся за бревенчатыми пряслами северной части забора.
Эти две скалы очень интересовали новопоселенцев не только интересной, живом иеной формой, а еще и потому, что на их. верш и и ах имелись старинные обо — культовые шаманско-ламаистские святилища местных бурят, которые братья-декабристы любили посещать во время проведения на них религиозных церемоний.
Первый храм под открытым небом находился на береговой скале у края Нижней деревни. Он представлял собой несколько жердей, установленных конусообразно на камнях. От жерди к жерди были протянуты веревочки с навешанными на них разноцветными лоскутками и ленточками. Николай Александрович уже знал, что эти тряпочки есть не что иное, как жертвенные приношения бурят духу-хранителю Посадской долины. Жертвенные дары лежали также в особом помещении типа шкафчика и на отдельном жертвенном столике-алтаре.
В дни религиозных празднеств к этому священному месту, называвшемуся амвоном, приезжали буддийские ламы в своих ярких желто-красных одеяниях. Они читали из священных книг молитвы, пели под сопровождение своей нехитрой музыки, исполняемой на барабанах, бронзовых литаврах, колокольчиках, раковинах и длинных трубах.
Бурятские жители Нижней деревни и близлежащих улусов приходили к амвону в своих праздничных одеждах и становились вокруг святилища. Бестужев заметил, что во время молений женщины то и дело отступают в сторону по солнцу и, складывая руки, кланяются земле несколько раз со всех четырех сторон, обходя, таким образом, культовое место несколько раз. Молебствия на амвоне заканчивались принесением духам Посадской долины жертвенных даров, после чего ламы и все мужчины «стреляют в воздух и троекратно кричат какие-то слова для устрашения и отогнания злых духов».
Любознательный Николай Бестужев несколько раз бывал свидетелем ежегодных празднеств. Особенно запомнилось ему первое увиденное им моление ламаистов о дожде. Он сразу же отметил удачный выбор места под, языческий храм, словно специально устроенного для устрашения любого человека: на самой круче страшного отвесного утеса. Сердитый ветер Селенги срывал верхушки свинцовых волн, а тяжелые черные тучи медленно двигались навстречу друг другу, вот-вот готовые столкнуться в ослепительных молниях и оглушительном громе.
Трое лам устроили обряд под скалой, защищавшей от ветра. Они сидели за маленьким столиком, на котором стояли медные сверкающие чашечки с зернами хлеба, водой, молоком, молочной водкой-арха, сыром и творогом. На самом краю левобережья Селенги из камней был сложен жертвен и и к, на нем курились различные горные травы, тут же собранные. Чтение молитв из священных книг сопровождалось музыкой на барабане, медной тарелке и колокольчике в руках старшего священника.
Помимо верующих бурят на богослужение, как обычно, собралось много русских из Нижней деревни, чтобы полюбопытствовать ходом ламаистского обряда вызывания дождя. И действительно, едва ламы после призываний возложили на жертвенник новые травы, а все приношения из бронзовых чашечек были выплеснуты в Селенгу в качестве жертв добрым духам, начал накрапывать мелкий дождик. Когда же гром барабана, звон тарелок и колокольчиков, возвышенные голоса лам слились с ревом ветра, блеснула молния, загремел гром и полил сильный долгожданный дождь, разогнавший и молящихся, и любопытных.
Исполняя просьбу родных нарисовать план Нижней деревни и ее окрестностей, Николай Бестужев пришел к языческому храму, «откуда вид прекрасный». Стоя на береговой скале, он вспомнил библейское изречение Моисея, который под страхом проклятия запрещал израильскому народу поклоняться идолам и даже Богу на горах и холмах. В письме от 14 октября 1841 года к сестре Елене Николай Александрович не согласился с этой заповедью и признал силу психологического воздействия горных вершин на верующих. «Мне кажется, — писал он, — выбор такого места располагает душу к благоговению, именно потому, что она научается тут познавать Создателя по созданию. Когда перед Вами открывается бесконечный горизонт, пересекаемый реками, увенчанный бесчисленными хребтами гор: леса, степи, снежные вершины; и когда по ступеням скал вы возноситесь на темя гор, то вами овладевает точно такое чувствование, как будто вы вступили на паперть величественного храма; будто стали ближе к Творцу, к которому вы прибегаете с молитвою».
Изучая памятники Посадской долины, относящиеся ко времени Селенгинской колонии декабристов, мы посетили одно из описанных Н. А. Бестужевым мест бурят, находящееся на вершине подступающей к усадьбе братьев Бестужевых горной гряды скал. Там оказались хорошо сохранившиеся остатки старинного обо, о чем свидетельствовала пирамида из кирпичей, одинаковых размерами с кирпичами печей в домах усадьбы декабристов. Кроме того, здесь же находились ветки тальника, укрепленные в щелях между камнями, на которых были развешаны трепещущиеся на ветру лоскутки материи. Обследование же берегового «амвона», о котором писали братья Бестужевы, практически не дало никаких находок, если не считать следов от каких-то столбов и кострищ на вершине утеса. Однако у подножия скалы были обнаружены старинные жертвоприношения.
Современные селеигинские буряты говорят, что существующие до сих пор культовые места Посадской долины действительно сохранились от минувших столетий, и почитаются они только потомками жителей бывшей Нижней деревни, переехавших в Новоселенгинск в конце 30-х годов нынешнего века.
Из окон своего дома Николай Бестужев видел еще одно священное место, но уже чисто шаманское. Называемое барицаном, оно представляло собой кучу различных приношений из камней, деревьев, лоскутков материи, монет и других жертв над могилой «какого-то шамана» на вершине Обманного хребта, высоко поднявшегося по правобережью Селенги. «До сих пор буряты, — писал Николай Александрович, — не смеют прикоснуться ни к чему из этой кучи, да и везде, где находят что-нибудь непонятное для них, они не смеют прикоснуться к вещи, называя ее шаманскою».
Николай Александрович скептически относился к рассказам местных жителей о всевозможных несчастьях, которым подвергается каждый русский, без особой надобности посещающий священные места бурят и тем более берущий оттуда какие-либо вещи из жертвенных приношений и культовой атрибутики. Посещая «амвоны» бурятских жителей Нижней деревни, Старого Селенгинска и затем побережий Гусиного озера, он пытался понять структуру языческих храмов под открытым небом и сущность совершаемых там обрядов. «Мне кажется, — писал он в очерке «Гусиное озеро», — много поэзии и чего-то возвышающего душу в обширном горизонте и в приближении к небу на высокой горе. Это эстетическое чувство заставляет и бурят устраивать все свои разнородные молельни на высотах».
Вскоре Бестужев узнал, что «амвон» не есть название культовых мест вообще. Он выделил три рода разных молелен; бунханы, обо и дарсуки: «Бунхан есть часовня деревянная, где есть изображения кумиров. Обо есть куча прутьев и кольев, при которых совершается служба, а дарсук — несколько кольев, воткнутых в землю, между которыми протянуты веревки с навешанными на них лоскутками бумажной или шелковой материи; на этих лоскутках пишутся молитвы усердствующих бурят».
Хотя верующие не очень-то охотно поддерживали разговоры об их ламаистской
