религии, Бестужев все же узнал, что постоянно дующие горные ветры, развевая и заставляя качаться эти лоскутки материи, как бы исполняют должность чтеца молитв за души жертвователей.
Очень внимательно Бестужев изучал и содержимое небольших шкафчиков на языческих святилищах. Они почти всегда оказывались заполненными глиняными фигурками божеств. Перед шкафчиками имелся алтарь для сжигания благовонных трав, сложенный из грубых каменных плит.
И все же Николай Александрович никак не мог постичь значения и различия между этими тремя типами бурятских молелен. Даже сам хамбо-лама, главенствующий жрец над всеми ламаистами Забайкалья, часто наведывавшийся в гости к селенгинским поселенцам, и тот не смог сказать что-либо вразумительное: по его словам, три типа священных мест различаются только по роду службы, на них совершаемой. Ответ главы ламаистского духовенства края не удовлетворил Бестужева. Внимательно наблюдая за проходящими службами, он пришел к выводу, что «бунханы и обоны принадлежат духовенству, а дарсуки находятся при каждом улусе и суть их собственность, куда они раз в году призывают лам и совершают молебствие».
Оценка, данная Н. А. Бестужевым трем типам священных мест бурят-ламаистов, не совсем верна. Бунханы и обоны не являются собственностью лам, а принадлежат всему окрестному населению верующих. Что же касается дарсуков, то они, как связанные флажки, устанавливались при каждой юрте или в любом месте, обыкновенно на возвышенностях, по желанию верующих. Дарсуки, по буддийскому учению, имели назначение ограждать людей от всяких зол и распространять счастье среди всех живых существ.
В один из сентябрьских дней 1839 года гостем за хлебосольным столом в доме Д. Д. Старцева оказался селенгинский городничий К. И. Скорняков. Зашел разговор и о нуждах только что прибывших декабристов. Бестужевы напомнили, что с весны следующего года нужно решить тяжелую проблему о наделении «государственных преступников» землей. Кузьма Иванович устало махнул рукой: «Сами ищите, где хотите». Николай Александрович изумился такому ответу: «Да как же искать, если мы далее пятнадцати верст от города не имеем права выезжать!» — «Разрешаю вам ездить и далее, близко возле Селенгинска свободных земель нет. Мы вот Торсону кое-как участок нашли, и тоже далее 15 верст».
В свободные дни лета 1840 года Николай Александрович запрягал лошадь в легкую «сидейку» и один объезжал все ближние и дальние окрестности Селенгинска. Еще в темных казематах, за высоким частоколом каторжной тюрьмы ему, мыслителю, писателю, ученому и художнику, мечталось о тихих лесах и полях, чистой свежести воздуха и прохладе горных ручьев, об удивительных по красоте забайкальских пейзажах.
В конце концов Бестужев остановил свое внимание на довольно обширной Зуевской долине. Зажатая двумя лесистыми горами, она начиналась от реки Селенги и уходила к вершине левобережного хребта. В центре долины среди густых зарослей тальникового кустарника и красной смородины имелась иногда пересыхающая небольшая речка с впадающими в нее тремя ключами. А в вершине Зуевской долины нетронутые зеленые леса были наполнены красной брусникой, шиповником, среди которых весело щебетали птицы. G высокой точки хребта открывалась прекрасная панорама на обширное озеро Гусиное и плавающие в синей дымке снежные гольцы Хамар-Дабана. Вернувшись в Нижнюю деревню, Николай Александрович вдохновенно рассказывал брату Михаилу о найденном урочище и все время повторял: «Не скрою, далековато, да и пользы в хозяйстве даст немного. По зато места-то какие!»
Только через год, 1 мая 1841 года, из Верхнеудинска прибыл землемер Н. Крупский. Четыре дня прошагал с ним Николай Александрович по Зуевской долине, делая план отводимого участка. Домой Бестужев вернулся очень довольным: как-никак, удалось так составить отводной чертеж, что помимо 30 десятин сенокосных угодий во владение братьев перешло еще 123 десятины 1784 квадратных сажени территории Зуевской пади, правда состоящей из каменистых участков, зарослей кустарников и кочковатых болотистых мест. Но зато отныне это была их, Бестужевых, собственная земля, в шесть верст длиной и около одной версты шириной.
Одно только омрачало братьев. Через Зуевскую падь пролегал оживленный почтовый тракт из Верхне-удинска в Кяхту. Возчики, следующие с обозами, всегда останавливались на отдых у одного из четырех горных ручьев, где лошади дочиста выщипывали траву, пока люди обедали. Один из непотушенных костров дал начало большому пожару, потушить который удалось лишь спустя несколько дней усилиями жителей окрестных селений. Кроме того, полученный земельный надел не имел городьбы, поскольку прежние владельцы довольствовались лишь караулом в летние месяцы. Поэтому скот местных жителей быстро вытаптывал травяной покров. Ослабленная корневая система не могла противостоять ветрам, которые безжалостно сдували тонкий слой почвы, обнажая «гранитный череп». Но Николай Александрович оптимистически говорил: «Ничего. Хотя и дорого, поставим городьбу. Построим маленький хутор с овчарнями, чтобы держать овец не в городе, а на своей земле. Тогда, поручив попечение о стаде доброму и честному человеку, а может быть переселясь туда и сам, я заживу философом, буду пасти овец и лично заготавливать для них сено…»
Бестужевым удалось осуществить задуманное. Хутор их состоял из семи крупных деревянных помещений размерами 10 X 10, 8 х 8, 12 х 12 метров на фундаментах из дикого камня. Была здесь и своя кузница и прочие хозяйственные постройки. От студеных ветров заимку прикрывали П-образная кошара, конюшня и коровник общей длиной около 200 метров. Столь крупным хозяйством (одних только овец насчитывалось около 1000 голов) заведывали специально нанятые работники из числа местных крестьян: пастухи, землепашцы, караульщики, дровосеки, повара… Впрочем, хутор и его жители относились по только к Бестужевым. С получением земельного надела Николай и Михаил Бестужевы, купцы Д. Д. Старцев и М. М. Лушников, отставной подпоручик А. И. Седов основали в Зуевской пади Мериносовую Компанию. Делопроизводителем Компании стал Николай Александрович, который, увлекшись этой идеей, даже составил любопытную программу — «О необходимости создания улучшенного овцеводства в Селенгинске».
Однако надежды компаньонов не оправдались: необычную для здешнего края тонкорунную шерсть никто не покупал, предпочитали грубую шерсть простых овец. Не оказалось желающих приобретать и приплод стада, «чтоб не портить простых овец». Не брали даже мясо: по вкусовым качествам мериносовые овцы также уступали простым. В условиях начавшейся многолетней засухи 500 десятин покосов (компания получила сенокосные угодья и в других местах) не давали нужного количества сена, и к весне овцы ходили полуголодными, едва волоча ноги. В довершение ко всему вскоре начавшийся падеж унес огромную часть стада. Так что задумка Мериносовой Компании распространить в Забайкалье новую породу овец не увенчалась успехом. Не прижились в Зуевской пади и пчелы, на разведение которых братья Бестужевы возлагали большие надежды.
Коварный забайкальский климат разрушил планы братьев-декабристов и на поднятие земледелия. Когда в 1840–1841 годах обильные дожди чередовались с солнечными и теплыми днями, еще была надежда
