Виктор Петелин - История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции

Ну что я мог возразить? Не в Краснодаре, а в Симферополе… А дело приобрело столь острый драматический разворот только потому, что Воронцову, помощнику Суслова, доложили, что в такой-то книге реабилитировали Слащова. Ну, Суслов просто пришёл в ярость и приказал уничтожить весь тираж книги. Свиридов, председатель Комитета по печати РСФСР, попросил дать письменное распоряжение; тогда Воронцов позвонил председателю Комитета по печати СССР и предложил ему распорядиться об уничтожении тиража, но он тоже отказался! И тут я написал письмо Н.В. Зимянину, которое и опубликовано в «Источнике»:

«ДУХ ОСТАЁТСЯ, КАК И МЕТОДЫ ПОЛЕМИКИ»

О книге В. Петелина «Родные судьбы»

№ 1

Уважаемый Михаил Васильевич!

Недавно в издательстве «Современник» вышла моя книга «Родные судьбы», в которой касаюсь некоторых сложных и спорных вопросов современного литературного движения. И вдруг разразилась гроза: кому-то показалось, что в книге допущены серьёзные ошибки; меня начали вызывать для объяснений, поступил даже запрет продавать книгу, посыпались беды на голову руководства издательства, и кому-то пришла в голову мысль лишить издательство вполне заслуженного им в ходе социалистического соревнования призового места за то, что оно выпустило «вредную» книгу.

Подобным нападкам меня подвергают не впервые. В конце 1972 года в издательстве «Московский рабочий» вновь назначенный директор тов. Борисов М.А. чуть ли не пустил под нож вышедшую в свет мою книгу и «заморозил» на какое-то время её тираж только за одно её название: «Россия – любовь моя», усмотрев в этом проявление национализма и шовинизма. В 1974 году в издательстве «Современник» из первого издания книги «Родные судьбы» по независящим от издательства соображениям была изъята статья о творчестве Михаила Булгакова, чем книга была обескровлена, а мне, как критику, нанесена моральная травма.

Сейчас книга «Родные судьбы» увидела свет в том виде, как она задумывалась, но на неё, повторяю, обрушились гонения. Главный редактор издательства «Современник» укоряет меня в том, что я недостаточно ответственно отнесся к выпуску своей книги, что в ней есть неточности, неверные формулировки, которые якобы могут дать пищу моим недоброжелателям, а таковых предостаточно у каждого критика. Причём с каждым днём упрёков в мой адрес становится всё больше. Вначале упрекали только в том, что в статье о Михаиле Булгакове я недостаточно разоблачаю самого Хлудова, делаю его этаким «ангелочком с крылышками»; и наконец вроде бы я допускаю политический перекос в оценке некоторых болезненных явлений, происходивших во время коллективизации и после неё.

С предъявленными мне обвинениями я согласиться не могу, хотя допускаю, что, может быть, можно было некоторые мысли сформулировать более чётко и глубоко. Может быть, нелишним было б ещё раз сказать о том, что фигура Слащова – сложная и противоречивая и оценка его исторической роли не однозначна. Но я полагал, что достаточно здесь его собственной самооценки: «Много крови пролито… Много тяжких ошибок совершено. Неизмеримо велика моя историческая вина перед рабоче-крестьянской Россией…» – эти слова принадлежат генералу Слащову, которые я цитирую в книге «Родные судьбы». Конечно, я мог бы сказать и от своего имени, что его историческая вина неизмеримо велика, но это было бы топтанием на месте, а книжная страница должна быть как можно крепче уплотнена, нести новую информацию, а не повторять уже известное из предыдущего. Только эти, чисто литературные соображения удержали меня от дальнейшего цитирования предисловия Д. Фурманова к книге Слащова «Крым в 1920 году» (М.; Л., 1923), в котором даётся очень точная характеристика этого белогвардейского генерала, вернувшегося в Россию, амнистированного советским правительством, много сделавшего для возвращения на родину тысяч эмигрантов и немало потрудившегося на ниве подготовки кадров для Красной армии (см.: Большая советская энциклопедия. 3-е изд. 1976. Т. 23. С. 555).

Ко всему этому я должен добавить, что Слащов, со всеми его сложностями и противоречиями, совершенно меня не интересовал в данном случае, Слащов меня интересовал только как прототип литературного персонажа, который сеял зло, расстреливал, вешал, много пролил невинной крови, а когда наступило прозрение, то ужаснулся от содеянного им, мучительно страдая от неправоты своего дела, в котором играл заметную роль.

Если взглянуть на все эти страницы, посвящённые Слащову и Хлудову, непредубеждённым взглядом, то можно легко понять, что автор вовсе не оправдывает деятельность и того и другого, а старается лишь высветлить исторический смысл как возвращения на родину самого Слащова, так и этапы нравственного кризиса и переосмысления всей своей деятельности во время Гражданской войны Хлудова как литературного героя.

В своей книге я стремился по возможности правдиво и точно рассказать о личности и творчестве одного из талантливых мастеров русской советской литературы – о Михаиле Афанасьевиче Булгакове, которого до сих пор за рубежом противопоставляют другим советским писателям, стараясь представить его неким оппозиционером, тогдашним диссидентом. Моя позиция иная. Возможно, именно эта позиция кое-кого раздражает, и поэтому на некоторые страницы книги взглянули с предубеждением, в надежде отыскать что-то «крамольное». И пошли звонки, разговоры, слухи, распоряжения…

Всё это наводит на грустные размышления: кому-то, видимо, не хочется, чтобы в нашем литературном движении царила деловая, рабочая атмосфера, кто-то искусственно отыскивает кажущиеся им ошибки и противоречия, кто-то нагнетает озлобление и разлад в литературной среде, как это произошло, скажем, после появления печально известной статьи бывшего ответственного работника ЦК КПСС тов. Яковлева А.Н. Нигилистическое отношение к работе большого отряда советских критиков, верных патриотическим традициям русской классической литературы и искусства, которое довольно отчётливо выразилось в этой статье, всё ещё даёт о себе знать. Хорошо, что тов. Яковлева перевели на другую работу, но беда в том, что «дух» его остаётся, как и его методы полемики: выхватить из большой работы фразочку и обвинить автора в каких-нибудь прегрешениях против марксистско-ленинской эстетики. Такое цитатничество никогда не приносило пользы, тем более в методах руководства литературным движением.

Создаётся впечатление, что к так называемым диссидентам, которые всё ещё нет-нет да и дают о себе знать, в некоторых партийных и литературных руководящих кругах отношение складывается куда лучше, чем к тем, кто верой и правдой служит своему народу, внося свой посильный вклад в строительство нового общества.

Совершенно убеждён, что если бы в моей книге вовсе не было Слащова, то эти «кто-то» нашли бы другие места в книге: или полемические заострения, или шероховатости стиля, или недостатки композиции, – и выдали бы все эти вполне возможные недостатки в любом творческом труде за какие-то политические «ляпы».

При всей многосложности нашего общесоюзного процесса, биение его пульса чётко и постоянно ощущается всеми нами, кто принимает в нём участие.

И можно с уверенностью сказать, что в советской литературе существует здоровая творческая обстановка. Союз писателей – монолитный творческий коллектив, который творит для народа, во имя народа, под руководством ленинского Центрального Комитета партии.

Я бы не обратился в ЦК КПСС с этим письмом, если бы дело касалось только литературной полемики вокруг оценки упомянутой книги. Я уже привык с этими вопросами справляться самостоятельно. Но дело, чувствуется, разрастается несколько шире, затрагивая меня не только как литератора, но и как гражданина и коммуниста. Вот почему эта полемика вокруг книги, я боюсь, может отразиться не только на моей судьбе, но и на судьбе моих близких.

Дело в том, что вот уже пять с половиной лет я стою в списках остро нуждающихся в улучшении жилищных условий в Московской писательской организации: семья моя из пяти человек (престарелая мать, двое маленьких детей, жена и я) живёт в двухкомнатной малогабаритной квартирке 28 м2). И после того как на меня опять вешают «ярлыки», я не убеждён, что будут улучшены мои жилищные условия: ведь за дом, который только что построила писательская организация, сейчас разворачивается, как говорят, большое сражение. А тут хороший повод проявить бдительность…

И ещё. Недели две тому назад, то есть незадолго до вышеизложенного, меня буквально уговорили пойти на работу в «Роман-газету». А после этих событий я почувствовал какое-то иное отношение, во всяком случае приказа о зачислении на работу до сих пор нет.

Вот обстоятельства, которые вынудили меня обратиться с этим письмом.

2 августа 1976 года. Виктор Петелин, член КПСС