Побывать на строительстве башни, не поднявшись на вершину, все равно что увидеть новейший самолет и не полетать на нем.
Лететь на высоте 250 метров неудивительно. Но стоять, не слыша рева моторов, стоять на четвертькилометровой вершине так же удивительно, как летать на небывалой высоте.
Лифт поднимает смену монтажников не спеша. В проемы башни видна Москва. Сначала крыши Останкино, затем верхушки деревьев и, наконец, только небо. Здесь и находится самая высокая строительная площадка города. От ветра людей спасает брезентовый шатер, похожий на цирк шапито. Сверху совсем уж как в цирке - светят прожекторы.
Разобраться в том, что вокруг тебя, без сопровождающего трудно. Среди сплетений арматуры выделяется мощная железная опора.
- Нога, - уважительно говорит бригадир монтажников, поднявшийся сюда с земли на этой ноге-опоре.
Таких ног всего шесть. Три нижние опираются на затвердевшие края башен, а три верхние сменяют их, когда крепнет свежий бетон в опалубке, которой наращивают высоту башни. Высота опалубки равна 5,25 метра. Шагами такой длины и поднимается башня в небо.
Вдруг ветер распахивает дверь шатра и вталкивает человека. Успеваю заметить, что он в такой же брезентовой робе, как у всех монтажников, но в голубой каске.
На помощь голубой каске бросается дюжий парень, и вдвоем они закрывают дверь. В небесного цвета каске - девушка, у нее голубые глаза.
В руках лаборантки Елены Сивачевой два термометра: один - для погоды, другой - для бетона. Так же, как пробу погоды, берут пробу бетона. Его прочность внизу башни уже достигла проектной марки - "400".
Дверь на смотровую площадку, подпираемая потоками воздуха, будто на замке, не поддается сразу. С трудом перешагиваю через порог и словно попадаю в трубу, только аэродинамическую.
Долго под таким потоком не поглядишь на Москву, даже если она представляется столь необозримой и новой.
Также с трудом поддается дверь назад - обратно в шатер. Отогревшись, выхожу на противоположную сторону, на балкон. Попадаю словно в другой мир. Легкий ветер обдувает лицо, напоминая: весна пришла.
Уходя с высотной площадки, беру на память со стола, разлинованного, как шахматная доска, черную гайку и белый шпунт. Ими играют в обеденный перерыв в шашки: белые - шпунты, черные - гайки.
Последнюю партию бетонщики сыграют на высоте 385 метров - верхней точке бетонного основания. От нее - еще 148 метров в небо - начнет расти стальная вершина.
* * *
Второй раз прихожу в Останкино в ночь на 20 мая 1966 года. В эту ночь башня вырастет на 5,25 метра. В этом нет ничего знаменательного (все ее подъемы одинаковы: ни больше ни меньше - 5 метров 25 сантиметров), но когда в 8 часов 20 минут утра по московскому времени раздается лихой свист безымянного монтажника, им обозначен не только момент, когда кончилась смена и завершился подъем, но и то, что в Москве установлен европейский рекорд. Рабочая площадка телебашни поднялась на отметку 300,5.
Это значит: верхняя площадка Эйфелевой башни осталась на полметра ниже.
Так высоко стоит подняться хотя бы для того, чтобы увидеть самоподъемный агрегат весом 200 с лишним тонн.
Инженер, чтобы помочь мне, рисует (рискуя совсем запутать) на странице блокнота схему устройства. И вдруг умолкает. Рядом с ним появляется человек в спецовке, но в отличие от всех - без каски. Это Лев Николаевич Щипакин, главный конструктор агрегата.
Так вот, на 300-метровой высоте я встречаюсь с 68-летним инженером, который мог бы, если бы лифт в башне вдруг отказал, подняться сюда пешком, на встречу со своим творением, как когда-то поднимался пешком наверх высотного дома на Смоленской площади, где действовал кран его конструкции. Начинал конструктор давным-давно не на высоте, а под землей: в Москве, на Комсомольской площади, главным инженером строительства станции первой очереди метро. Создавал потом мосты, краны для домов, мачт, башен. Он директор института, чьи краны поднимали вверх этажи Московского университета, высотных домов.
Если верить Брокгаузу и Ефрону, с 300-метровой высоты Эйфелевой башни окрестности Парижа видны на 140 километров. Мы смотрим на Москву почти с такой же высоты.
Вдали зелеными пятнами выделяются бывшее Ходынское поле, Тушинский аэродром, вблизи - парки ВДНХ и Останкино. Все остальное - прямоугольники домов новых кварталов - окрашено одной краской, оранжевой. Не узнаю знакомых зданий по сторонам Ленинградского проспекта, кварталов по сторонам шоссе: они изменили свой цвет. На брезенте багровое пятно - отражение взошедшего солнца. Багровый шар повис ниже вершины башни.
Чувствую легкую качку. Но колеблет башню не ветер, продувающий шатер, хотя сила его семь баллов. Качка означает: начался подъем.
Острых ощущений - никаких. Вижу только, как движется огромный черный винт, густо смазанный маслом, в самом центре агрегата.
Винт имеет калибр 222 миллиметра: он нарезан на стальной заготовке для ствола тяжелого морского орудия. Приводит винт в движение вал редуктора от тяжеловесного "МАЗа" Минского автозавода. Два богатыря, предназначенные для службы на воде и на земле, без устали трудятся в небе.
Полдела сделано, хотя мы не сдвинулись ни на сантиметр. Пока стал на 5,25 метра выше ствол. Теперь можно переместить весь агрегат. Вновь движется винт, но сейчас он уходит вверх. Вместе с ним начинает подниматься рабочая площадка, где мы все стоим. Вниз идет широкий бетонный пояс - плечи башни, из которых ощетинились стержни арматуры. Они уходят буквально из-под рук: хватаюсь за шершавый стержень, но он медленно опускается с такой же скоростью, с какой над затвердевшим краем башни поднимается железное кольцо опалубки, готовое принять очередную порцию бетона.
Только раз смолкает мотор, и движение останавливается. Монтажники автогеном срезают стержни арматуры, расчищая место на бетонном краю для опор. Им недолго покоиться на этом ложе. Через пять дней все повторится сначала.
В минуты, когда происходит необыкновенное, люди говорят простые слова.
На рабочей площадке:
Инженер: Минут через 10 доедем.
Конструктор: Не кажи гоп...
У пульта управления:
Монтажник: Ну как, плывем?
Электромеханик: Потихонечку...
Так проходит полчаса, пока наконец опоры не поднимаются над краями бетонного ствола. Винт опускает на плечи башни всю тяжесть 200-тонного агрегата.
На часах 8.20. Солнце давно уже поднялось выше нас и залило все майским светом. Сейчас его лучи не страшат никого на рабочей площадке. С лучами, как и с ветром, здесь не шутят.
... Лифт поднимает утреннюю смену монтажников, а ночная в таких же точно касках покидает свое рабочее место. Умытые светом люди не выглядят усталыми после бессонной ночи, после того, как они поднялись выше Эйфелевой башни.
* * *
Третье восхождение происходит осенью, в дни, когда москвичи уже спрашивают, глядя и бетонную вершину:
- Как ее держит земля?
Взгляды, брошенные на башню, рождают множество подобных вопросов, произносимых одними мысленно, другими вслух, с тех пор как труба Останкинской телебашни поднялась над землей.
24 тысячи тонн железобетона уложили в ствол Останкинской башни монтажники Высотспецстроя. Последний кубометр был поднят 15 сентября 1966 года и залит в основание площадки, что станет поддерживать стальную антенну. Последний кубометр бетона - праздник, собравший всех, кто осуществлял уникальное строительство.
- Я всего лишь автор инструкции по применению бетона, - говорит о себе генеральный контролер Борис Тринкер.
Я думаю, что эта инструкция дополняет проект башни. Тринкер имел дело с неповторимым серо-стального цвета останкинским бетоном еще за два года до того, как его уложили в ствол. Серые кубы бетона я увидел в опустевшей лаборатории, где два года длилось испытание холодом и теплом. Бетон замораживали беспрерывно 500 раз, а затем разогревали: крепость его только увеличивалась.
Первый куб бетона уложили в котлован, покрыв им обнаженный пласт земли и брошенные по традиции на его дно монеты. Их бросали все, начиная от землекопа, кончая начальником строительства, припасшим для этой цели новенький металлический рубль. Бетон навсегда покрыл кружочки металла, тот бетон, что будет служить и тогда, когда исчезнут из обращения монеты.
Ни одно сооружение мира из железобетона не будет подвергаться такому воздействию ветра, мороза, солнца, как телебашня в Останкино.
- Башня будет вечной, - говорит генеральный контролер по бетону. Эти слова сказаны с сознанием исполненного долга.
В крепости железобетона воплотились крепость мысли инженеров, крепость рук бетонщиков Москвы, ни разу не сорвавших подачу бетона.
В железобетонный пьедестал телебашни уложены тысячи тонн цемента Волковысского завода Белоруссии, щебня Клесовского карьера Украины, песка Татаровского карьера из Подмосковья и 1500 тонн отличной воды московского водопровода.
