(ставшие известными лишь благодаря тому, что монастырская ризница была превращена после Октября в музей) привлекли внимание исследователей своими высокими художественными качествами. Амвросия сравнивали с античными мастерами и с мастерами Возрождения [1388].
Мы исчерпали список мастеров, известных нам по имени, мастеров, обслуживавших московского князя, богатейший русский монастырь — Сергиев и крупнейшего князя церкви — новгородского архиепископа. К сожалению, подавляющее большинство уцелевших до нашего времени вещей является церковной утварью. Канонические требования, несомненно, стесняли свободу творчества ремесленников-ювелиров и не позволяли им полностью показать свое искусство. Единственное исключение представляет рогатина Бориса Александровича Тверского, открывшая неизвестный нам загадочный и увлекающий мир образов, знакомых древнерусскому мастеру. Если справедливо допущение, что на втулке рогатины изображены сцены из какой-то повести или былины, то мы можем судить не только об элементарной грамотности оружейника-ювелира, но и о его литературных вкусах.
Изящные гравированные рисунки рогатины в какой-то мере позволяют нам почувствовать утонченную роскошь придворного быта этого князя-строителя, с именем которого (на полвека раньше, чем с Москвой) была связана горделивая идея третьего Рима.
Ко времени Ивана III крупнейшие русские города, как Москва, Новгород, Тверь, Суздаль и др., обладали уже высокоразвитым ювелирным ремеслом, знавшим сложную технику для выполнения дорогих заказов и в то же время обладавшим средствами для изготовления массовой продукции на рынок.
Поэтому совершенно закономерно то, что в конце XV в. мастерство московских ювелиров стало широко известным за пределами молодого государства.
В 1495 г. Менгли-Гирей, знавший толк в русском оружии и панцырях, просит у Ивана III различных изделий московских ювелиров:
«Менгли-Гиреево слово.
Великому князю Ивану князю, брату моему, поклонъ. Послѣ поклона прошенье мое то: мисюрской салтанъ писанъ и шитъ узорчатъ шатеръ прислалъ. Дастъ Бог въ вешнiе дни ѣсти и пити надобе, въ два ведра доброва дѣла серебряны чары да наливки серебряны прошу у тебя; наливка бы не мала была, по чар ѣ посмотря, доброва бы дѣла наливка была; твоя брата моего любовь въ ночь и въ день съ сердца не сойдетъ, серебряную чару исполнивъ меду, про твою, брата моего, любовь чашу всегды полну пьемъ.
У нас такъ сдѣлати мастера доброво не добыти, а у тебя у брата моего, так е есть…» (курсив наш. — Б.Р.) [1389].
В татарском археологическом материале мы находим серебряные и золотые ковши — «наливки», подражающие русской работе. На одном золотом ковше из станицы Белореченской есть даже имитация русской уставной надписи по краю [1390].
В этот раздел мы вынуждены поместить не только второстепенные ремесла, занимавшие незначительное место в системе городского производства, но и ряд важных и существенных. Причина заключается в чрезвычайной скудости письменных и вещественных источников этой эпохи, вследствие чего в наших знаниях немало досадных пробелов.
Гончарное дело.
Деревенские гончары, как мы видели выше, нисколько не продвинули вперед в изучаемую эпоху изготовление посуды; то же нужно сказать и о городских гончарах. Отличие массовой городской керамики XIV–XV вв. от керамики домонгольского времени заключается в таких мелочах, которые совершенно не важны для общей характеристики производства. Можно отметить только упрощение ассортимента гончарных изделий, исчезновение после монгольского завоевания целого ряда типов посуды. К таким исчезнувшим Видам относятся амфоры-корчаги киевского типа. В слоях XIV–XV вв. этот вид посуды, характерный для городов XI–XII вв., совершенно не встречается. С исчезновением узкогорлых амфор порвалась последняя нить связи русского города с античным наследием. Встречавшиеся в XI–XII вв. не только в южных, но и в северных княжеских городах (Смоленск, Суздаль, Владимир, Рязань) амфоры-корчаги не возродились после татарского нашествия. В XIV–XVI вв. появляются огромные горшкообразные сосуды для пива, браги и зерна, на которые по семантической связи переносится старое название «корчага» [1391].
Единственный случай, когда амфора-корчага оказалась связанной с памятником XV в., — это рисунок в Радзивилловской летописи [1392]. Но в данном случае перед нами любопытный пример копирования более раннего образца XII в. [1393] Одновременно с амфорами-корчагами из обихода городских гончаров исчезают и глиняные светильники и поливная керамика. Высшее достижение домонгольской керамической техники (опередившей в этом отношении западноевропейскую) — полихромная поливная керамика — в XIV–XV вв. неизвестна ни в качестве мелких поделок, ни как строительный облицовочный материал. Искусство поливы возникает вновь в северорусских городах лишь в самом конце XV в. [1394] Только в Новгороде мы встречаемся с поливными изделиями, правда, несравненно худшего качества, чем киевские. А.В. Арциховский при раскопках Славенского холма обнаружил остатки мастерской глиняных игрушек XIV–XV вв. Игрушки (главным образом птички) покрыты желтой поливой плохого качества [1395].
В технике лепки и обжига посуды никаких изменений в эту эпоху не наблюдается. Массовое применение городскими гончарами ножного круга, томления, лощения и обжига в горне — все эти технические новшества падают на XVI–XVII вв. [1396]
Производство керамических строительных материалов — кирпича и изразцов — существовало в XIV–XV вв., главным образом, в Новгороде; в Москве оно появилось лишь во второй половине XV в. Новгородское зодчество применяло в XIV в. кирпичную кладку, но кирпич был неровным и довольно плохого качества. Наряду с кирпичом применялся булыжник и плитняк, а это обстоятельство не могло способствовать строгой стандартизации кирпича.
За пределами Новгорода мы не знаем применения кирпича до второй половины XV в., когда появились первые кирпичные здания в Москве, вызвавшие удивление москвичей: «…яко дивитися всѣмъ необычному дѣлу сему» (курсив наш. — Б.Р.) [1397]. Московский кирпич, примененный в ранних зданиях, был, вероятно, не особенно прочен, так как летописец особо отмечает изготовление крепкого кирпича Аристотелем Фиораванти [1398]. Только к концу XV в. появляются красные изразцы и терракотовые орнаментальные фризы, заменившие собой белокаменную резьбу начала XV в. [1399]
В связи с локальной ограниченностью производства и применения кирпича до середины XV в., мы должны разобрать несколько более ранних свидетельств о материале построек. Речь идет о понимании терминов «плита» и «плита жженая» в источниках XIV–XV вв. [1400]
Происхождение слова бесспорно от греческого πλίνθοδ — «кирпич»; отсюда древнерусское «плинф», «плинт», и, наконец, «плита». Кирпичный мастер — «плинфотворитель» [1401].
Для эпохи Киевской Руси нет никаких сомнений в употреблении этих слов в греческом смысле для обозначения кирпича, но данные XIV–XV вв. не всегда можно понимать так.
1309 г. — Во Пскове «Борис посадникъ съ псковичи заложи стѣну плитяну…»
1330 г. — в Изборске… «стѣну камену с плитою учиниша…»
1375 г. — «Псковичи заложиша четвертую стѣну, плитяну, отъ Псковы рѣки до Великой рѣки» [1402].
Под 1420 г. летопись подробно рассказывает о постройке псковского Крома: «скончаны быша перши у Крому, мѣсяца iюля въ 7: а дѣлаше 200 мужь полчетверта года, а взяше у Пскова за дѣло свое
