Алексей Шмаков - Свобода и евреи. Часть 1.

«Только широкое применение смертной казни, полевого суда и истребление злодеев может спасти Россию. Глумление над православием, волокита и явное потворство изменникам в судебном ведомстве усугубляют наглость евреев и русских интеллигентов.

Тысячи злодеев должны быть казнены!».

Товарищем председателя Л.Л. Кисловским был получен следующий ответ:

«Прошу вас передать Обществу Русских Патриотов выражение моей глубочайшей благодарности за их добрые чувства. Господь Бог укрепит мои силы на пользу порученного мне дела. Столыпин».

к). Вдумываясь в ход «русской» революции, нельзя не удивляться с одной стороны поразительной наглости обмана, выражающегося для достижения цели в самых зверских злодеяниях, а с другой стороны — невероятному легковерию, на которое этот обман рассчитан и которым, однако, столь бессмысленно оправдывается.

Талмудизм, иезуитизм, наставления Маккиавелли, Бекона и Вейсгаупта, всё имеет здесь применение и с тем большим успехом, чем дерзость бесстыднее, а толпа невежественнее или развратнее.

Одна из наиболее замечательных характеристик комбинированной бесчестности революционеров сделана «Новым Временем»:

«Что касается тёмных масс, то помрачение совести их слишком объясняется «властью тьмы». С величайшей снисходительностью, как в отношении детей, мы должны ставить народ в условия здоровой и разумной жизни. Но никакого снисхождения не заслуживает тот слой интеллигенции, который народную преступность делает орудием своих партийных, вероломных целей, и который разжигает черные инстинкты масс, чтобы путём разбоя овладеть властью. Пожар — великое бедствие, но вся низость зла принадлежит не огню, а поджигателям.

Простой народ, невежественный до жалости, не знает, что творит, но отлично знают, что делают, те бессовестные вожди движения, что бросают лозунг: «всё позволено!». Если и на этот раз наша политическая свобода потонет в преступлениях, то история обвинит отнюдь не народ. Простонародье громит усадьбы Рюриковичей с той же яростью, как и лавчонки евреев. Народ, поверивший агитаторам, идёт в разбой, воровство, убийство. Но кто нашептал народу эту ярость? Кто внушил прямо гипнозом каким-то, что отныне преступление — добродетель, а предательское насилие — героизм? Кто разбудил неутолимую зависть у бедняков, чувство мщения и гнева за обиды, давно забытые или чисто мнимые? Кто старался оклеветать одну часть нации перед другой, кто под предлогом «раскрыть глаза» народу вылил в народное воображение целые потоки грязи?

Есть преступные люди и преступные партии. Самой тонкой преступностью отличаются не те, что с диким отчаянием идут на грех, а те, что, сохраняя высокую корректность, посылают подставных убийц. Длинный ряд молодых людей, подростков с неустановившимся мышлением, длинный ряд экзальтированных девушек с револьверами и бомбами — это лишь актёры бунта, редко опытные, чаще бездарные. За кулисами скрываются более тонкие режиссёры; они не скрывают рукоплесканий райка, зато загребают кассу. В случае победы партии, кости Зинаиды Коноплянниковой будут гнить в Шлиссельбурге, а в министры попадёт, пожалуй, г. Набоков. Он корректен, он, кажется, даже ест в перчатках,

Он, видите ли, только режиссирует «освободительное движение», не больше.

История революционной антрепризы едва ли будет когда-нибудь написана. Люди, сведущие по этой части, налгут, конечно, с три короба и не скажут настоящей правды. Но даже то, чего они не скрывают, подчас характерно для них в высшей степени.

Прочтите, например, разоблачения в «Былом» о прикосновенности покойного Николая Михайловского к группе цареубийц 1 марта. В либеральных кругах, среди писателей, эта прикосновенность не была секретом, как и моральное участие некоторых других литераторов, собиравшихся у Желябова. Удивительно, конечно, не это, а то, что в самый разгар реакции, когда не только прикосновенность к 1 марта, но какая-нибудь мелкая статья против земских начальников влекла за собой суровые кары, Михайловский смог войти в исключительное доверие цензуры. Он и Короленко, недавний политический ссыльный, сумели убедить таких диктаторов, как Сипягин и Плеве, что они, писатели, — совершенно неопасные для правительства люди. В результате оба были утверждены хозяевами социал-демократического журнала.

Надо вспомнить тогдашний цензурный террор. Господину Стасюлевичу, бывшему профессору, издателю корректнейшего либерального журнала, за тридцать лет почти не имевшего взысканий, г. Стасюлевичу, «штатскому генералу» и преподавателю одного из государей, — никакие усилия не помогли выхлопотать право на новое издание. А радикалы тогдашние получили это право! За г. Стасюлевичем не числилось не только прикосновенности к 1 марта, но вообще никаких «грехов», кроме приверженности к правому порядку. Михайловский же поддержал открыто свою репутацию вождя бунтующей молодёжи, кумира акушерок и гимназистов. Правда, дальше этого в глазах правительства он не шёл. Чрезвычайно осторожно, исключительно для радикального формулятора Михайловский компрометировал себя не более, чем было нужно для ссылки... в Любан на некоторое время. В действительности он был одним из деятельнейших революционеров, вёл в печати радикальный сыск, становился во главе, хотя и оставаясь в тени, всевозможных демонстраций, петиций, политических банкетов, агитаций среди рабочих и молодёжи. Но, как и множество радикалов, он умел так обращать лицо в сторону правительства, что его терпели, ему почти благоволили. Его в шутку называли «радикалом Высочайше утверждённого образца», В конце концов, ему давали политическое право, имевшее тогда характер монополии, право издания противоправительственного органа. Конечно, «Русское Богатство» издавалось под цензурой, но под усиленной цензурой здесь постоянно печатались вещи, появление которых, например, в «Вестнике Европы» убило бы журнал навсегда.

Покойный князь Н.В. Шаховской, тогдашний начальник главного управления по делам печати, убеждённо говорил: «За «Русское Богатство» мы спокойны. Мы знаем, что это социал-демократы. Знаем, чего можно ждать от них и чего нельзя». Благодушный славянофил, увы, отстоял Михайловского и Короленко, очевидно не имея даже приблизительного представления о том, что это за люди. В его глазах они были чуть ли не кадеты-социалисты, присутствие которых в печати признавалось полезным для правительства. Прошло немного лет и бедному князю пришлось на себе испытать действие мысли, переродившейся в гремучий студень. Сколько с тех пор перебили диктаторов и министров! Режиссёры реакции погибают растерзанные бомбами, а режиссёры революции умирают «на славном посту», т.е. в собственных постелях, пресыщенные триумфами, вознесённые над трупами доверившихся им подростков...

Цель оправдывает средства. После чёрных иезуитов, никто не использовал этого девиза в большей степени, чем заправилы красной партии. Для захвата власти в стране они прибегают не только к открытому террору, но и к преступлению во всех его разнообразных видах. Убийство — последний, но лишь заключительный приём. Ему предшествуют обман, клевета, подлог, самая беззастенчивая ложь и мороченье не только правительства и общества, а и всего народа. С той же ловкостью, с каковой Михайловский и Короленко внушили доверие к себе Сивягину, активные революционеры, вроде Дегаева и Гапона, входили в доверие к Судейкину и Плеве.

Если писатели-радикалисты не считали ниже своей чести надувать правительство, то множество борцов освобождения не считают постыдным надувать народ. Не только идут в народ, переодеваясь мужиками, солдатами, священниками, генералами, не только подделывают паспорта и Царские манифесты, но один революционер, г. Матюшенский, пробовал подделать даже антихриста на казенный счёт. Подтасовать под дозволенную цензурой обложку запрещённый текст было невинной шуткой. Потом дошли до подтасовки парламента, до грандиозного подлога на выборах, где под флагом умеренной партии прошли явные революционеры. Та же партия для одного круга публики выпускала программу с чёрным переделом, для другого — без него.

Что касается радикальной печати, то она ударилась в сплошной подло г. Пользуясь недомолвками закона, объявился рад фальшивых изданий. Путём обмана правительства приобретается право на издание и обращается в право цинического издевательства над законом. Останавливается одна газета, и не далее, как назавтра, она уже выходит под другим названием. Через неделю, если нужно, — с третьим. Прекращается газета «Ухо», появляется «Нос» или «Зубы». Подлог редакторов и издателей не возбуждает и тени каких-нибудь сомнений со стороны порядочности. Подлог литературных имён! — о нём и говорить нечего. Не довольствуются постоянной маской — привычным для публики псевдонимом, поминутно меняют свои личины, прячутся за угол, нанося разбойничьи удары из засады. Правда, постыдный обычай менять имя давно сложился, но замечательно, с какой жадностью освободительная печать набросилась именно на дурное наследие прошлого.