Впервые открытый вызов господству австрийцев был брошен 30 декабря 1847 г., когда известный ученый академик Никколо Томмазео читал лекцию. Формально ее тема звучала как «Состояние итальянской литературы», в действительности же речь шла о прямой критике австрийской цензуры. В конце он распространил петицию, подписанную 600 виднейшими гражданами Венеции и Венецианской области. Новым признаком сильнейшего недовольства венецианцев стало то, что они последовали примеру, который подали им за несколько недель до того миланцы, и бросили курить.[347] Они из принципа никогда не аплодировали во время концертов австрийского военного оркестра на Пьяцца. Отныне при его появлении они поворачивались на каблуках и уходили. Неделю спустя Манин завершил работу над хартией из 16 пунктов, где inter alia[348] требовал очень значительного увеличения прав всех итальянцев, живших под властью австрийцев, отдельного правительства для Северной Италии, ответственного только перед самим императором, и, наконец, полной отмены цензуры. Это стало последней каплей, переполнившей чашу терпения имперских властей. 18 января 1848 г. Манин и Томмазео были арестованы и препровождены в старую тюрьму за Дворцом дожей. Как только венецианцы узнали, где они, ежедневно стала собираться толпа, которая молча, почтительно обнажив головы, стояла у Ривы.
В начале марта, ко всеобщему удивлению, обоих оправдали, но начальник австрийской полиции настаивал, что они должны оставаться в тюрьме. Это оказалось роковой ошибкой. Ежегодный карнавал был отменен, и коллеги Манина, адвокаты, вели его дело бесплатно. Однако венецианцам стало известно, что австрийская венецианско-ломбардская армия под командованием восьмидесятиоднолетнего фельдмаршала Йозефа Радецкого[349] численностью не менее 75 000 человек до сих пор не решается взяться за оружие. Затем, 17 марта, почтовый пароход из Триеста привез весть о том, что в самой Вене началась революция, что повстанцы одержали полную победу и что всего за четыре дня до того ненавистный князь Меттерних бежал, спасая свою жизнь. В одну ночь все изменилось. Когда весть облетела весь город, огромная толпа собралась у резиденции губернатора в южной части Пьяцца и стала скандировать: «Fuori Manin e Tommaseo!» («Свободу Манину и Томмазео!»); было ясно, что теперь народу пойдут навстречу.
Австрийский губернатор граф Пальфи наконец показался в окне и стал протестовать, утверждая, что даже если он захочет освободить арестованных, то у него все равно нет на это полномочий. Толпа, возглавляемая шестнадцатилетним сыном Манина Джорджо, устремилась на Пьяцетту к тюрьме и начала колотить в двери, которые наконец открылись. Последующее поведение Даниэле Манина было типичным для него, всегда остававшегося юристом: он отказался покидать здание до тех пор, пока не появится приказ о его освобождении — приказ, который Пальфи поспешно подписал под нажимом своей жены, которая была близка к истерике. Только после этого Манин и Томмазео вышли из тюрьмы и их на плечах пронесли к резиденции губернатора. Толпа хотела взломать двери, но Манин воспрепятствовал ей. «Не забывайте, — сказал он людям, — что нет настоящей свободы, и что она не может сохраниться там, где нет порядка». Только когда люди успокоились, он позволил им унести себя в его дом.
Отставка и бегство Меттерниха 13 марта побудили Италию к действию, но в Австрии царил хаос. Правительство осталось без руководства, армия была сбита с толку, а ее верность — поколеблена. Это, несомненно, стало сигналом для повстанцев и революционеров в Италии. Крупное восстание в Милане стало известно по всей Италии как cinque giornate — пять дней, с 18 по 22 марта, в течение которых город оказался очищен от австрийцев и там установилась власть республиканского правительства. 22 марта в туринской в газете «Иль Рисорджименто» появилась громкая передовица, написанная ее главным редактором, графом Камилло Кавуром. «Пробил час, — писал он. — У нации, у правительства, у короля только одна дорога — война!»
Два дня спустя король Карл Альберт Савойский объявил, что его страна, Пьемонт, готова оказать всю возможную поддержку Венеции-Ломбардии в грядущей борьбе, и выразил намерение повести армию в битву лично. К несчастью, хотя он и мог немедленно мобилизовать порядка 70 000 человек, Пьемонт был совершенно не готов к войне. Во всей его армии, как мы говорили, не было ни одной карты Ломбардии. Кроме того, король показал себя не лучшим военачальником — по крайней мере по сравнению со старым Радецким, который командовал армиями еще до того, как Карл Альберт родился.
С другой стороны, хотя результат конфликта между Австрией и Пьемонтом с военной точки зрения не вызывал больших сомнений с самого начала, короля должна была вдохновлять реакция других итальянских государств. Великий герцог Тосканы Леопольд II сразу же собрал армию, состоявшую из регулярных войск и добровольцев. Более удивительным оказалось то, что такая же реакция последовала со стороны неаполитанского короля Фердинанда, который привел в боевую готовность армию в 16 000 человек под командованием генерала из Калабрии Гульельмо Пепе. В стратегическом отношении все эти приготовления мало отличались, однако показывали, что, вне всяких сомнений, речь идет об общем для всех итальянцев деле. Когда эти государства встали плечом к плечу с пьемонтцами, правители — товарищи Карла Альберта — почувствовали себя не союзниками, но соотечественниками.
Один Даниэле Манин не претендовал на то, что борется за Италию. Его целью было освобождение Венеции. Несколькими месяцами ранее он радовался новостям, которые услышал вечером в день своего освобождения из тюрьмы, — о том, что император согласился на закон о конституционном правительстве для Венеции-Ломбардии. Но такая уступка была уже незначительной и запоздалой. Он решил добиваться не более и не менее как изгнания австрийских войск с территории Венеции. Утром 22 марта — эта дата увековечена теперь в названии главной торговой улицы Венеции — он и его люди, не встретив сопротивления, заняли арсенал и забрали все оружие и снаряжение, которое хранилось там. Затем он с триумфом прошел по Пьяцца, где официально провозгласил Венецию республикой, закончив свою речь звонким лозунгом «Viva San Marco!» («Да здравствует республика Святого Марка!»). Впервые эти слова открыто прозвучали за последние полвека. Тем временем Пальфи подписал по всей форме акт о капитуляции, передав исполнительную власть в руки «временного правительства, которое предстоит сформировать», и гарантировав, что все австрийские войска без оружия будут выведены в Триест.
Венеция вновь стала республикой, однако с первых дней было ясно, что она находится в смертельной опасности. Австрийцы отступили, но они ни в коем случае не были разгромлены. К тому же революция охватила лишь крупные города. Радецкий по-прежнему контролировал большую часть континентальной территории Венеции, и после падения Виченцы 10 июня австрийские войска вновь заняли terra firma. Венеции не приходилось надеяться на то, что она сумеет выстоять одна. И вот 4 июля только что избранная венецианская ассамблея неохотно проголосовала за слияние с Пьемонтом, где Кавур настойчивее, чем когда бы то ни было, призывал к объединению Италии. Это был трагический день для Даниэле Манина, который немедленно отказался от поста во временном правительстве и стал частным лицом. (Через несколько дней его увидели несущим караул на Пьяцетте в форме рядового гражданской гвардии.) Тем временем 3000 пьемонтских солдат разместились в городе. Для большинства венецианцев это было так же плохо, как если бы возвратились австрийцы.
«Каждый день папа показывает себя все менее практичным. Рожденный и воспитанный в либеральной семье, он сформировался в дурной школе; хороший священнослужитель, он не обладает умом, пригодным для занятия государственными делами. Со своим горячим сердцем и слабым интеллектом папа позволил, чтобы им руководили и заманивали в сети, в которых он оказался с того времени, как надел тиару, и из которых не знает, как выпутаться. И если дела будут идти таким образом и далее, его изгонят из Рима».
Эти пророческие слова написал австрийский канцлер князь Меттерних послу империи Габсбургов в Париже в октябре 1847 г. Речь шла о Джованни Марии Мастаи-Феррети, бывшем епископе Имолы и архиепископе Сполето, который в предыдущем году в возрасте пятидесяти четырех лет был избран папой под именем Пий IX. Эту весть итальянские либералы и, в сущности, вся Западная Европа встретили с воодушевлением. Казалось, новый понтифик — один из них. В первый месяц пребывания на папском престоле он амнистировал более 1000 политических заключенных и изгнанников.[350] Через несколько недель папа предоставил для компаний обоего пола сады на Квиринале. Кроме того, он активно поддерживал планы строительства железных дорог, которые его предшественник Григорий XVI называл chemins d’enfer, дорогами в преисподнюю, и газового освещения улиц Рима. Пресса стала свободной — или почти свободной. Пий IX положил начало реформе тарифов и отменил смехотворный закон, согласно которому иудеи были обязаны каждую неделю слушать христианскую проповедь. Толпа окружала его всякий раз, когда папа появлялся на людях, и он был одним из самых популярных людей в Италии.
