Некоторые правители осмелились противиться избранию Тимура.
— Давайте по-братски разделим земли, — предложил представитель бадахшанских племен, — пусть все правят своими владениями и объединяются для защиты от вторжений.
Военачальники Тимура, опытные воины, заявили, что это безрассудство.
— Необходим старший брат, — сказали они. — Если разделитесь и создадите отдельные владения, придут джете и разгромят вас.
Вожди самых сильных племен хотели вернуться к старому порядку вещей.
— По ясе Чингисхана никто из нас не может быть правителем; надо избрать кого-то из потомков Чингиза, а Тимура его правой рукой.
После этих слов поднялся аскет, прозванный Отцом Благодеяний, и огласил выбор духовенства.
— По закону Мухаммеда, — начал он, — его приверженцы не могут быть в подчинении у вас, неверных{13}. Что до Чингисхана, он был жителем пустыни, который насилием и саблей покорил мусульман. Ныне же сабля Тимура не уступит Чингизовой.
И продолжал обращаться к воинам, пока их безмолвная задумчивость не сменилась воодушевлением.
— Все вы бежали от Хуссейна, прятались в пустыне. И не покидали своих убежищ, пока против него не выступил Тимур. Он не просил вашей помощи для победы над своим врагом, не просит ее и теперь. До сих пор я обращался к вам как к татарам, но вы еще и мусульмане. И я, потомок внука Мухаммеда, держа совет с другими потомками и наставниками истинной вера, видел в Тимуре повелителя Мавераннахара — и более того, всех равнин Турана.
Говорило так духовенство не потому, что Тимур являлся ревностным последователем Мухаммеда. Он один был способен, покончив с хаосом, восстановить порядок и противостоять северным ордам, давним врагам ислама. Мнение простых воинов, не желавших никакого другого правителя, сделало избрание Тимура неизбежным.
На другой день все правители и старейшины племен явились к шатру Тимура и встали перед ним на колени, потом взяли его под руки и подвели к белому войлоку, на который он воссел как их владыка и повелитель. Это был древний монгольский ритуал. Таким образом люди в шлемах приносили клятву верности.
Но в этой своеобразной коронации приняло участие и духовенство. Зайнуддин ходил от одного военачальника к другому с Кораном в руках и требовал дать клятву не повиноваться никому, кроме Тимура. Мы бы назвали это жестом покорности, признания. Но для тех людей такой жест значил очень много.
Отныне воин Тимур будет эмиром Тимуром, и они будут есть его хлеб. Верность ему будет их честью, а измена покроет позором их имена и их потомков. Тимур теперь будет судьей в их спорах, хранителем их владений. Если он обманет их ожидания, они будут вправе созвать новый совет и выбрать нового эмира.
Встав на ковре перед новым эмиром, Зайнуддин возвысил голос:
— Волею Аллаха ты станешь одерживать победы; ты будешь набирать силу, и через тебя будет набирать силу ислам.
Однако у человека, сидевшего, выпрямясь, на покрытом белым войлоком невысоком троне из черного дерева, шумно спорящие бухарские аскеты и группа сеидов, которым полагалось стоять ближе всех к нему по правую руку, вызывали только улыбку. В его облике не было ничего исламского; он был с невыбритой головой, в доспехах — кольчуге с широкими наплечьями и черном, инкрустированном золотом шлеме, спускавшемся на шею.
Своим новым вассалам Тимур раздарил все, что имел, кровных лошадей, одеяния, оружие, богатые седла. Вечером он отправил к их шатрам подносы с едой и фруктами. И сеиды, пришедшие к нему в шатер выказать свое расположение, стали возражать против такой щедрости.
— Если я правитель, — ответил он, — все богатства принадлежат мне. Если нет, какой прок беречь то, что имею?
На другой день Тимур назначил новых управителей, военачальников, членов своего совета. Эмир Дауд получил в управление Самарканд и стал главой дивана, или совета. Эмир Джаку, из племени барласов, уже седой, был удостоен знамени, права бить в барабан перед Тимуром и был назначен одним из тавачи, или адъютантом.
В списке минбаши есть имена двух чужаков, монгольского и арабского происхождения — Хитаи-багатур и Шейх-Али-багатур.
С самого начала было ясно, что фаворитов у эмира Тимура не будет. Многие, как Зайнуддин, имели право приходить к нему в любое время, но влияли на него не больше, чем все остальные. Все бразды правления Тимур держал в своей руке и позволял давать себе советы, но не навязывать свою волю. Эта целеустремленность была необычной для азиатского монарха и неожиданной для Тимура, до тех пор беззаботно относившегося к своим частным делам.
И он незамедлительно расправлялся со всяким противодействием. Сторонники Хуссейна были разбиты до того, как двор Тимура покинул Балх, пленников заковали в цепи или обезглавили, их укрепления сжигали или сносили, пока все не были уничтожены. Тимур пристально наблюдал за джете, и теперь в северные горы ежегодно отправлялись войска с приказом беспощадно пускать в ход оружие и огонь. Он явно считал, что лучший способ защиты — нападение. И обнаружил, что джете не так сильны в обороне, как в атаке.
Получив отплату той же монетой, племена джете покинули приграничные равнины и двинулись на север к своей крепости, Алмалыку. Тимур пока что не следовал туда за ними. Под его властью между рекой Сыр и Индией складывался новый порядок вещей, своевольные татары получили совершенно новое понятие о дисциплине, двое его военачальников были посланы покарать несколько племен джете; найдя их пастбища пустыми, военачальники, естественно, повернули обратно, так как сочли свою задачу выполненной.
Когда они переправлялись через Сыр, веселые в предвкушении отдыха и пиршеств, им повстречался конный тумен примерно той же численности{14}, державший путь на север. Возвращавшиеся спросили, куда он направляется.
— Воистину, — ответили им, — искать те орды джете, которых вы не нашли.
Военачальники сперва возмутились, потом задумались. И вместо того чтобы возвращаться к Тимуру, пошли обратно со вторым туменом. Год спустя эти объединенные силы появились в Самарканде, проведя зиму в горах. Но они пригнали скот джете, доложили о количестве убитых врагов и разоренных деревень. Тимур всех похвалил и наградил одинаково, не упомянув о первой неудачной попытке двух военачальников. В противном случае она сочли бы себя опозоренными, ушли бы вместе со своими людьми и начали бы кровную вражду.
Другие вожди племен, обидясь или сочтя себя независимыми, уходили в свои крепости, но через месяц под их стенами появлялись войска Тимура. Вождей возвращали обратно, они представали перед Тимуром — и получали дары. Бежавшего от битвы бека разыскивали, лишали оружия, сажали на вьючное седло осла лицом к хвосту. И в течение нескольких дней бек разъезжал в таком виде по улицам Самарканда, слыша смех и язвительные замечания.
Владетель Хутталяна Кейхосру, перс знатного происхождения, покинул Тимура перед лицом врага в ливийской пустыне. Воинственные татары ринулись в бой — там-то и погиб Илчи-багатур, переплывая реку на коне вслед за Шейх-Али и Хитаи-багатуром, — и одержали победу. А Кейхосру выследили, привели на суд правоведов и военачальников и без промедления предали смерти.
— Нашему эмиру лучше всего повиноваться, — уверяли новых вассалов те, кто уже служил Тимуру. — Кто говорит иное, тот лжет.
Среди новичков были джете, нашедшие сопротивление бессмысленным — Байан, сын Бикиджука, помнивший, что человек, ставший эмиром, сохранил жизнь его отцу, и Хатаи-багатур, Доблестный Китаец, угрюмый и вспыльчивый вождь племени, носивший одеяние из конской шкуры со спадающей на плечи гривой. Он любопытным образом завязал крепкую дружбу со столь же вспыльчивым Шейх-Али.
Они вдвоем командовали туменом, искавшим джете, лагерь которых в конце концов был обнаружен за небольшой речкой. Багатуры остановились на берегу и несколько дней спустя сели за обсуждение того, что нужно делать. Хитаи был за осторожность и объяснял различные способы переправиться через реку, не вступая в столкновение со всадниками джете.
Шейх-Али, очевидно, не имевший собственного плана, молча слушал. Но Хитаи принял его молчание за неодобрение, возможно даже за подозрительность — поскольку был монгольской крови.
— Что у тебя на уме? — спросил он напрямик.
— Клянусь Аллахом, — беспечно ответил Шейх-Аяи, — думаю, ничего иного и ждать нельзя от монгола.
К лицу степного воина прилила кровь, он подскочил.
— Смотри, — угрюмо сказал он, — увидишь, как монгол ведет себя.
Шейх-Али приподнялся на локте, чтобы смотреть, а Хитаи потребовал коня и, не седлая его, поскакал через речку. Въехал в ряды изумленных джете и зарубил двух первых попавшихся. Потом несколько всадников окружило его.
