Человек, сидевший на ней в задумчивом одиночестве, поднял голову, настороженно смотрит в нашу сторону.
— Хлопцы!.. Аркаша, Николай! — отозвался хриплым, взволнованным голосом. — Откуда вы? Как сюда попали?..
Искрин пытается привстать, но костыли соскальзывают со скамейки, и он тяжело опускается на нее.
Николай Старчиков уже обнимает его. Подбегают Федоров, Труд. Наклоняются, тоже целуются с другом боевым. Подходим и мы, здороваемся, включаемся в разговор…
Незаметно стало рассветать, а задушевной беседе нет конца. Вот уж и солнышко взошло, туман рассеялся. Парк, сплошь усыпанный уже опавшими листьями, не утратил своей величественной красоты. Бодрящий воздух, как бальзам, очищает легкие, Хочется дышать глубоко, полной грудью. Поднимается настроение, Андрей Труд так и сыплет остротами, его поддерживает «на виражах» Виктор Жердев, раздается смех, оживляется и
За разговорами незаметно бежит время. Подходит дежурный врач, приглашает всех на завтрак:
— Распорядок дня нельзя нарушать, пора подкрепиться…
— Спасибо, доктор, у нас все есть! — отозвался Жердев.
— Надо обязательно есть горячую пищу!. Федоров тут же нашелся:
— Так у нас и «горячее» есть! — и потянулся к своей парашютной сумке.
И все же гостеприимные медики уговорили нас посидеть по-домашнему и даже настояли, чтобы мы шли в столовую. В уютном, уже опустевшем обеденном зале у окна за крайним столом завтракали две женщины в капитанских погонах и майор, оказавшийся заместителем начальника госпиталя. Они оживились, завидев нас, стали звать за свой стол — благо был он довольно длинный.
— В тесноте, да не в обиде! — сказал, здороваясь, Андрей Труд и, выхватив у Старчикова его красивую бутылку, поставил цимлянское поближе к дамам.
За столом пошел мужской разговор. Искри на интересовало, как дела в полку, как ребята, что нового. Называл фамилии, уточнял, что да как, внимательно слушал своих собеседников. Временами взгляд его становился задумчивым: знать, уходил невеселыми своими мыслями далеко-далеко…
Тут же Андрей Труд, или Николай Старчиков, или кто-то другой старались отвлечь его от невеселых дум, успокоить. Но Иван Руденко вдруг напрямую спросил:
— Как же все случилось?
Аркадий Федоров зацыкал на него, стал строить гримасы и глазами, жестами показывать, что же ты, мол, делаешь?!.
У Ивана под горящим, укоризненным взглядом Федорова, сидевшего как раз напротив, голова как-то сразу вдавилась в плечи, лицо покрылось красными пятнами.
— Не надо, Аркаша! — мягко сказал Искрин. — Я расскажу, пусть наука будет молодежи, пусть ошибок не делают.
Он помолчал немного, словно собираясь с мыслями и с сила ми, и тихо начал:
— Ты ведь, Андрей, и ты, Николай, — оба вы, конечно, помните тот злополучный день шестнадцатое мая. Ты со мной, Коля, тогда в паре летел. А ты, Андрей, с Речкаловым шел. Так? Прикрывали нас… Вели мы разведку, искали вражеские танки у линии фронта близ станицы Неберджаевская. Снизились парой, и я увидел штук двадцать «коробочек», если не больше.
Встретили нас здесь довольно негостеприимно — сильным зенитным огнем.
— Да, «шарлышки» «эрликонов» полнеба закрыли, — подтвердил Андрей Труд.
— Рванул я машину, на восток развернулся. Высота — полторы тысячи. А сзади, вижу, с дымом пара нас догоняет. Думал, ты, Андрей, с Речкаловым. Глядь — а уже шнуры ко мне тянутся,
И завертелся я. А выше — еще пара «мессеров»…
— Да, туговато нам пришлось тогда! — говорит Старчиков. — Здорово ты вертелся, тезка!.. От того «худого», ведущего ихнего, который никак от тебя отстать не хотел. Стрелял он, стрелял, а трасса вокруг да около твоего самолета ходит… И я свою «старушку» кручу-кручу, да никак упреждение взять не могу. Ты, помню, все кричал: «Гришка, спускайся! Гришка, снижайся!..» А его — ни слуху, ни духу… Потом вижу: ты закувыркался. Думаю, конец тебе!.. И «худые» шарахнулись в стороны. А мимо меня вдруг трасса пронеслась. Я переворотом под нее шмыгнул. Смотрю, ты у земли «кобру» выравниваешь. Осмотрелся — «худых» нигде нет…
Искрин к Андрею:
— А вы с Речкаловым куда подевались? Я вас не видел уже тогда, когда снизился и танки считал…
— Я ведь за Речкаловым смотрел. Потерял вас из виду на фоне камышей, а тут еще заметил выше нас «худых» — идут встречным курсом. Гришка и полез к ним. Я, естественно, следом. Слышал, как вы кричали, звали. Но потом все утихло… До «худых» мы не дотянулись, да и они, видимо, нас не заметили — почесали на Крымскую. Прилетаем домой, а вас еще нет…
— Ясно! — сказал Искрин. А что ему было ясно, знал только он один.
— Так вот, доложив после посадки о результатах разведки и проведенного в том вылете боя, имел я неприятный разговор и с командиром полка, и с Речкаловым, которому чуть было в ухо не врезал. Расстроился: могли ведь сбить нас, Николай, обоих: мы ведь на них… (кивнул в сторону Андрея) надеялись. Тоже мне «прикрытие»!.. Плохой осадок на душе остался, пошел в землянку, лег на нары, а перед глазами «худой» на хвосте, огоньки разбрасывает… Лежу, задумался. Вдруг звонок. Дневальный трубку взял, слушает — и сразу как закричит: «Все — бегом на ка-пэ! Командир полка вызывает».
На командный пункт прибежал, когда там уже было несколько летчиков из других эскадрилий. Раздается приказ:
«Группа бомбардировщиков в сопровождении истребителей идет на Красноармейскую. Всем — в воздух!»
Восьмерка получилась сборная, «укомплектовалась» буквально на ходу, из тех, кто ближе к командному пункту в ту минуту находился. Возглавил ее капитан Покрышкин. Как сейчас помню, в шестнадцать десять взлетели. Со мной, как это часто бывало, Старчиков в паре пошел. К Красноармейской подошли на высоте около четырех тысяч метров. Увидели группу вражеских истребителей. Идут прямо навстречу. Слышу команду Покрышкина: «Атакуем с ходу!»
Вижу, чуть ниже, прямо на меня в лоб прет «худой». Слегка наклонив самолет, успеваю дать очередь из пушки и пулеметов. От «мессера» что-то полетело, он уже горит, но упорно продолжает идти на меня и стреляет. Видать, настырный фашист попался! Едва не столкнулись. Проношусь над «мессершмиттом», оглядываюсь. А он по инерции вверх ползет, от пылающей правой плоскости отваливаются куски, и самолет, кувыркаясь, начинает падать. Глянул вверх. Еще один «мессер», очевидно, ведомый сбитого мною фрица, под небольшим утлом атакует меня спереди. Скорость у меня приличная, выхватил резко машину вверх и сам пошел ему в лоб. Он проскакивает и переворотом уходит вниз. Я за ним. Осмотрелся, нет моего ведомого. Ты, Коля, оторвался, видимо. А может, я сам резко сманеврировал? В общем, не вижу тебя.
— Так я ведь сзади был, когда горящий «худой» крутился. Но в это время «мессер» сверху по мне врезал. Правда, не попал, но пришлось мне почти до самой земли кувыркаться!.. А когда вывел самолет, никого не увидел. Набрал высоту, стал запрашивать, никто не ответил. А бой, слышу, идет, кто-то кричит:
— «Худой» на хвосте!.. Искал тебя на высоте над Красноармейской, а ты, оказывается, был внизу…
Искрин сидит, барабанит пальцами по столу:
— Догнал все же я «худого», атаковал. Видно, в мотор попал: вначале задымил он. Смотрю, «мессер» стал скользить. Даю еще очередь. Мимо! Проскакиваю, а у него винт еле вращается. Развернулся, ищу глазами, где же «мой» фриц. А он уже на земле, на брюхе лежит возле Славянской. Уже и люди бегут к нему. Летчик от самолета отскочил. Да куда он побежит?.. Думать-гадать некогда было. Пошел с набором в район Красноармейской к своей группе. Ищу наших. Вдруг замечаю: два Ме-109-Г сверху сзади — со стороны солнца — атакуют меня. Дистанция метров двести. А высота у меня небольшая — метров восемьсот. Резко, с набором разворачиваюсь на них: тут «стесняться» нечего! В это мгновение ведущий «мессер» и дал очередь. Слышу, по хвосту ударило. Истребитель мой бросило, крутануло с крыла на крыло. Хоть и привязан был, а головой о борт в кабине несколько раз «приложился». Чувствую: падаю! Убрал газ, попытался выровнять машину, но она словно взбесилась, никак не слушается. Дал полный газ — мотор взревел, самолет рванулся вперед, задрал нос, но тут же вошел в левый плоский штопор. Быстро стала надвигаться земля. Рванул аварийный рычаг сброса дверцы. Меня потянуло из кабины, но что-то удерживает: не отстегнул привязные ремни!.. Только замок разомкнул — меня сразу и вытянуло из кабины. И тут же сильный удар по ноге ощутил. Да, думаю, советы позабыл. Надо было ноги подобрать, как бы в комок собраться!.. Учили ведь: чтобы стабилизатором не зацепило… Да что теперь-то? Боль — адская, в глазах потемнело. Сознание помутилось, но все помню. Инстинктивно рука потянулась к груди, рванула кольцо. Послышался хлопок — парашют раскрылся. Меня тут же подбросило, несколько раз качнуло. Вскоре ощутил удар: земля! Сильный ветер свалил меня, вздувшийся белый купол потянул за собой. В горячке, не чувствуя боли, поднялся, подтянул стропы и погасил парашют, пробежал три-четыре шага, но резкая боль в ноге вынудила упасть. Лег набок, отстегнул лямки, чего-то жду. Подскакал верхом на лошади солдат. «Ну что, жив, летчик?» — спрашивает. — «Что-то с ногой неладно, сильно болит», — отвечаю ему. — «Потерпите. Сейчас должна подойти за вами машина»…
