Хаотичная природа нацистской управленческой системы в Германии указывала на то, что даже нацистская политика антисемитизма до начала Второй мировой войны была не слишком последовательна с точки зрения партии, столь ревностно преследовавшей евреев. Основные положения антисемитизма всегда оставались неизменными, однако у твердокаменных нацистов они приняли особо непримиримые очертания, а потому гонения постоянно ужесточались.
Сразу после выборов марта 1933 года был проведен ряд разрозненных мероприятий против евреев. Отголосок одного из них мы уже видели в Вюрцбурге – публичное унижение и лишение свободы еврея за любовную связь с чистокровной немецкой женщиной (и снова следует упомянуть, что в этом не было ничего противозаконного). Однако неофициальные антисемитские мероприятия могли принимать куда более жестокие формы. Арнон Тамир, пятнадцатилетний юноша-еврей, узнал от своего друга, что сразу после прихода Гитлера к власти в его деревню вошли отряды штурмовиков и отхлестали всех евреев плетьми так, что те «не могли присесть еще несколько недель». Изо всех уголков Германии поступали сообщения о евреях, которые подвергались самым разным оскорбительным наказаниям. (Например, им сбривали бороды и заставляли пить касторовое масло.)
Руди Бамбер вместе со своей семьей, входившей в нюрнбергскую еврейскую общину, довольно скоро познакомился с людоедскими методами, применяемыми нацистскими штурмовиками по отношению к евреям: «В 1933 году штурмовики пришли и забрали моего отца и многих других евреев, живших в Нюрнберге. Их увели на заброшенный стадион и приказали зубами прополоть всю траву…Унижали, низводили до скотского обличья, измывались».
От Гитлера не поступало ни одного соответствующего распоряжения, хотя, должно быть, он отнесся бы вполне благосклонно к мотивам тех, кто занимался подобной деятельностью. 1 апреля фюрер одобрил бойкот всех еврейских магазинов и предприятий. Изначально планировалось, что этот бойкот будет бессрочным, но под влиянием Гинденбурга и других членов партии (опасавшихся того, что это скажется на внешней торговле) Гитлер сделал бойкот однодневным. Однако для еврейского населения Германии этот день стал незабываемым. Арнон Тамир видел, как штурмовики обливали краской витрины еврейских магазинов, а затем выстраивались перед входом с угрожающим видом, не подпуская никого к дверям. Военные выкрикивали лозунги: «Немцы никогда ничего не купят у евреев!» и «Евреи – наше проклятие!». Он видел нескольких отважных немцев, которые все же прорвали ограждение, однако эти редкие случаи лишь укрепили его уверенность в безысходности положения евреев в Германии. «Я чувствовал, будто лечу в глубокую пропасть, – рассказывает он. – И впервые осознал, что ни один из тогдашних законов не распространялся на евреев… С евреями можно было вытворять все, что угодно… Евреи – вне закона». В тот самый момент он решил, что прекратит всякое общение с чистокровными немцами. В какой-то мере именно на такую реакцию рассчитывали штурмовики. Нацисты хотели, чтобы все евреи отделились от остального немецкого общества, «основав» отдельное еврейское государство на территории Германии. Впоследствии евреи учредили собственные школы, собственные молодежные и спортивные клубы – они добровольно начали изолироваться от остального общества. Еще более трагичные масштабы эта ситуация принимает на фоне того, что многие евреи приложили нечеловеческие усилия, чтобы стать частью Германии. Хотя географически они и продолжали обитать в пределах нацистского государства, по сути, режим отправил этих людей во внутреннее изгнание.
Среди еврейского населения по-прежнему оставались те, кто цеплялся за надежду на то, что бойкот – не про них, верноподданных граждан Германии, – а про так называемое «мировое» еврейство. Именно такой точки зрения придерживались Арнон Тамир, его родители и друзья. Сегрегация евреев и вступление в силу Нюрнбергских расовых законов осенью 1935 года юридически ограничили степень исключения представителей этой нации из немецкого общества (лишив их германского гражданства и запретив вступать в брак с «арийками»), поэтому многие евреи решили, что режиму удалось побороть ненависть к еврейскому народу. Благодаря усилиям Ялмара Шахта, министра экономики и президента Рейхсбанка, который предвидел тяжкие экономические последствия гонений на евреев, и осознавал необходимость достойно представить рейх на Олимпийских играх (1936), 1936–1937 годы стали для евреев Германии периодом относительного спокойствия. Нельзя сказать, что расовые преследования прекратились – просто по сравнению с жестокими притеснениями прошлых лет жить стало немного легче.
Тем не менее страдания этого народа не прекратились. Программа «ариизации» – изъятия у евреев частных предприятий – лишала их всех средств к существованию. Даже те евреи, что работали на должностях, изначально не запрещенных для них, были разорены. Сразу после бойкота 1 апреля 1933 года на небольшой табачной фабрике отца Арнона Тамира начались неурядицы. Городские табачные торговцы, с которыми у этого человека всегда были добрые отношения, один за другим отказывались иметь с ним дело, объясняя это тем, что с тех пор, как всем стало известно о его расовой принадлежности, его товары дальнейшей продаже не подлежат. Спустя несколько месяцев этого неофициального «бойкота» фабрикант был вынужден свернуть производство. «Для него это стало тяжелым ударом, – рассказывает Арнон Тамир, – ибо уже в третий раз, после войны и инфляции, он остался без гроша. Несколько недель после закрытия фабрики отец лежал на диване и смотрел в пустоту».
Многие тысячи евреев впали в нищету не из-за неофициального бойкота, как отец Арнона Тамира, а из-за принятия в 1930-х многочисленных законов о запрете на работу евреев в ряде сфер, например на государственной службе. Многие впали в отчаяние и попытались бежать из Германии.
Карл Бем-Теттельбах соглашается с тем, что несправедливо было вынуждать этих людей покинуть страну, однако «разделяет» чувства нацистов на том основании, что «девяносто процентов» юристов в Берлине в то время были евреями. Бывший банкир Иоганн Цан объясняет сложившуюся ситуацию тем, что «все считали в то время, будто в Германии евреев стало слишком много», упоминая также вышепоименованную «загвоздку»: евреи занимали ведущие позиции в определенных сферах (например, юриспруденции). Если бы не эти ценные замечания современников, легко было бы предположить, с оглядкой на политику антисемитизма, что нацистскую идею расовой дискриминации насаждали вопреки воле большей части населения. Однако от самых разных очевидцев, с которыми удалось побеседовать, мы узнали, что многие немцы радостно поддержали ограничение нацистами еврейских прав.
Разумеется, причина того, что евреи сосредоточились на определенном роде занятий, уходила корнями своими в далекие века – столетиями евреев не допускали к иным сферам деятельности. «Фактически нас преднамеренно сгоняли все это время в один сектор, – поясняет Арнон Тамир. – Так, двести лет назад нам запрещали заниматься земледелием или ремеслами». Но разве может здравый смысл поспорить с предрассудками?
Неевреи делали вид, что все это их не касается. Я спросил Карла Бема-Теттельбаха, как можно было уважать Гитлера и приветствовать то, что он делал для Германии в то время, как евреи массово теряли работу и вынуждены были бежать из страны. Своим ответом, думаю, он выразил всеобщую тогдашнюю точку зрения: «Такое никому и в голову не приходило. Все мыслили одинаково, все были одним целым, не следовало выделяться из толпы. Эпидемия! В какой-то мере таким единством и объясняются события тех лет». Вспоминая собственную службу в люфтваффе в 1930-х, он поясняет: «Мы были молодыми летчиками, целый день проводили в воздухе. Не хотелось обсуждать подобные вещи, мы никогда не поднимали таких тем за офицерским столом. А потом приходили домой, сытно ужинали и ложились спать или отправлялись на танцы».
Арнону Тамиру через многое довелось пройти, взрослея в атмосфере столь «заразительного» антисемитизма. Он то и дело смотрелся в зеркало, разглядывал свой нос – не слишком ли он велик? А нижняя губа – не слишком ли заметно выдается вперед? С немками и вовсе было сложно: «Одну только мысль о дружбе или чем-то более серьезном с немецкой девушкой тут же отравляли отвратительные карикатуры и газетные заголовки, кричащие о том, что евреи заразны». Арнон Тамир заметил, что для убежденных нацистов евреи были не просто чужаками – к ним относились так, будто они состояли родичами дьявола. Однажды, подрабатывая на строительном участке, он с ужасом услышал историю, которую с глубочайшей серьезностью рассказывал молодой штурмовик. Она была о еврейке из его деревни, которую все считали колдуньей. Парень уверял всех, что еврейка могла обернуться лошадью, а потом снова стать человеком. Однажды кузнец изловил ее, когда она не успела еще принять человеческий облик, и подковал, после чего она так и не смогла вернуть себе прежнего обличья. «Я наотрез не мог понять, – рассказывает Арнон Тамир, – как вообще можно верить подобным россказням». В нелепых предрассудках молодого штурмовика отражались представления всего немецкого общества, где евреи составляли очень малую долю: 0,76 процента от всего населения Германии. Иногда гораздо легче бояться невидимого врага, обладающего почти сверхъестественными силами, чем обыкновенного соседа, живущего через дорогу.
