Но в первый период войны противостояние морских сил могло повлиять на исход борьбы в значительно меньшей степени, чем противостояние сухопутных сил. Это происходило оттого, что флот был связан неизбежно присущим ему ограничением: он привязан к морю и потому не может наносить удары непосредственно по территории враждебной нации. Основной его задачей явилась защита необходимых своей стране морских сообщений и действия на сообщения противника. Хотя необходимой предпосылкой для таких действий и может считаться победа в морском сражении, однако блокада в этом случае также необходима. А так как результаты блокады сказываются не сразу, то и влияние ее могло бы оказаться решающим лишь в том случае, если армия не сможет обеспечить (хотя на это все рассчитывали) быструю победу на суше.
В убежденности, что война будет короткой, надо искать причины сравнительно малого внимания, проявленного к экономике. Немногие умы понимали, что современные народы едва ли смогут выдержать в течение долгих месяцев напряжение войны в широком масштабе — войны мировой. Возмещение предметов широкого потребления (продовольствия) и капиталов, производство и восполнение боеприпасов — все это были проблемы, которые изучались только на бумаге. Все участвовавшие в войне государства, за исключением Британии и Германии, могли прокормить себя. Дефицит Германии в предметах снабжения, производимых внутри страны, мог стать серьезным лишь в том случае, если бы борьба затянулась на годы. Британия же обрекалась на голод уже через три месяца, если бы противнику удалось отрезать ее от заморских источников снабжения.
Что касается боеприпасов и других военных материалов, то индустриальная мощь Британии была выше, чем у других государств. Но для обслуживания военных нужд необходимо было заблаговременно мобилизовать промышленность. В конечном счете все и тут зависело от надежности морских коммуникаций. Франция была слаба, но еще слабее в этом отношении была Россия. Однако Франция могла рассчитывать на приток заграничных предметов снабжения, пока Британия будет господствовать на море.
Британия представляла собой индустриальный центр одной коалиции, Германия — другой. Являясь широко развитой индустриальной страной, Германия была богата и сырьем, особенно после аннексии в 1870 году железных копей в Лотарингии. Все же прекращение притока снабжения извне в случае долгой войны должно было явиться серьезной проблемой, непрерывно возраставшей по мере затягивания кампании. Крайне резко с самого начала должна была сказаться нехватка каучука — продукта тропиков. Кроме того, основные угольные и железнодорожные копи Германии были расположены в опасном соседстве с границами: в Силезии — с востока, в Вестфалии и Лотарингии — с запада. Таким образом, для держав Центрального союза было еще важнее, чем для Антанты, добиться быстрого исхода войны.
Все финансовые ресурсы также были рассчитаны на ведение короткой войны — причем все континентальные державы полагались, главным образом на свои обширные золотые запасы, предназначенные специально для военных целей. Одна Британия не имела такой казны, но она на деле доказала, что сила ее банковской системы и мощь коммерческих кругов обеспечили ее «мускулатурой» для военных действий в такой степени, которую могли предвидеть только немногие из довоенных экономистов.
Но если экономические силы держав были при военных расчетах в достаточной степени в загоне, то людские ресурсы, за исключением чисто военного их вида, представляли собой уже совершенно не разработанную область. Даже в военном деле моральному элементу уделялось мало внимания по сравнению с физическим. Ардан де Пик, солдат-философ, павший в войне 1870 года, лишил бой его героического ореола, обрисовав реакцию нормальных людей перед лицом опасности. Несколько германских теоретиков, основываясь на опыте 1870 года, описали действительное состояние духа войск в бою и, исходя из этого, спорили о том, на чем же должна основываться тактика, раз необходимо учитывать всегда существующие элементы страха и мужества. В конце XIX века французский военный мыслитель полковник Фош обрисовал, как велико влияние морального элемента в области управления войсками — но его выводы относились скорее к укреплению воли командира, чем к ослаблению воли противника.
Все же вглубь этих вопросов не вникали. Гражданская сторона совершенно не была затронута, а в первые недели конфликта широкое непонимание национальной психологии было доказано зажимом рта прессе (в Британии это было делом Китченера) и последующей столь же идиотской практикой выпуска communiques[30], которые настолько затемняли и искажали истину, что общественное мнение перестало доверять любому официальному сообщению. Слухам было предоставлено широкое поле деятельности, а это, безусловно, было многократно опаснее. Истинная ценность умно рассчитанной гласности и правильного применения пропаганды была осознана лишь после ряда грубейших ошибок.
В нашем обзоре преимущество по справедливости отдано плану Германии. И не только потому, что он явился пружиной, приведшей в движение маятник войны 1914 года, но и потому, что германский план (теперь это можно сказать с полной уверенностью) оказывал свое влияние и на последующий ход войны. Правда, начиная с осени 1914 года ход войны при взгляде со стороны может показаться лишь потрясающей «осадой» Центральных держав — представление, совершенно несовместимое с высказанной нами мыслью.
Представление о Германском альянсе как о побежденной стороне, хотя и верно с экономической точки зрения, предполагает также и потерю инициативы — а этому противоречит вся германская стратегия.
Хотя Германии не удалось провести в жизнь свой первоначальный план войны, все же он даже своим провалом продолжал влиять на общий ход последующих действий. Тактически большинство сражений смахивало на осадные операции — но стратегия войны на суше долго блуждала в потем-ках, не учитывая этих особенностей тактики и не решаясь принять их.
Немцы должны были учитывать, что их силы даже вместе с силами Австрии значительно уступают совместным силам Франции и России. Чтобы противостоять этому невыгодному соотношению сил, надо было извлечь пользу из своего центрального положения, а также из предположения о такой медленной русской мобилизации, при которой Россия в первые недели войны едва ли сможет оказать на своих противников серьезное давление.
Это предположение хотя и означало выгоды нанесения решающего удара по России, пока она еще не готова к войне, вместе с тем учитывало вероятность того, что Россия сосредоточит свои главные силы в глубине территории, и первый удар Германии вряд ли окажется эффективным. К тому же горький опыт Наполеона не мог служить примером, воодушевляющим на глубокое вторжение в Россию при ее необъятных просторах и бедности коммуникаций.
Поэтому план, издавна принятый Германией, заключался в том, чтобы начать быстрое наступление против Франции, сковывая в то же время передовые силы русских — а позднее, когда Франция будет раздавлена, расправиться и с русской армией. Но этот план, в свою очередь, усложнялся серьезным препятствием естественного и искусственного характера. Этим препятствием для наступающего являлась французская граница. Узкая, протяжением всего лишь около 150 миль, она представляла мало удобств для маневра или хотя бы для развертывания тех масс, которые Германия предполагала бросить против своего врага. На юго-восточном конце граница примыкала к Швейцарии и после неширокой полосы ровной местности, известной под названием «Ворот Бельфора», на протяжении 70 миль тянулась вдоль Вогезских гор. За этим естественным барьером, удлиняя и углубляя его, лежала почти непрерывная система укреплений, опиравшихся на крепости Эпиналь, Туль и Верден. В 20 милях за Верденом проходили не только границы Люксембурга и Бельгии, но и малоудобная область Арденн.
За исключением сильно прикрытых Бельфором и Верденом путей наступления, единственно возможным проходом сквозь этот барьер был Шарм, лежащий между Эпиналем и Тулем. Проход этот сознательно был оставлен открытым, чтобы послужить стратегической ловушкой, куда могли быть заманены германцы и где они затем были бы раздавлены французским контрударом.
Имея перед собой такую интеллектуальную и физическую преграду, немецкой военной мысли не оставалось ничего другого, кроме естественного и логичного стратегического вывода — обойти эту стену широким маневром сквозь Бельгию.
Граф Шлиффен, бывший начальником германского Генерального штаба с 1891 по 1906 год, задумал и разработал план, согласно которому французские армии должны быть окружены путем широкого охвата. Таким образом предполагалось добиться быстрой победы. Разработка этого плана была закончена к 1905 году, тогда же он и вступил в силу.
