своей целью предотвращение войны между Россией и Турцией. Эта война могла привести к развалу Османской империи, и французские финансисты, считавшие турецкий рынок зоной своих интересов, не желали такого поворота событий. Кроме того, стратегической целью французской дипломатии после 1871 года являлось вовлечение России в союз с Францией против Германии, и в Париже не желали, чтобы Россия переключала свое внимание с центральноевропейского направления на балканское. Вместе с тем Франция была ослаблена войной с Германией и наряду с недавно объединившейся Италией еще не могла вести активную внешнюю политику великой державы.
Германия, наоборот, подталкивала Россию к войне с Турцией, желая на время отвлечь Петербург от решения европейских проблем. Бисмарк прямо пообещал русскому правительству помощь в борьбе с Турцией, если Россия, как писал русский военный министр Д. А. Милютин, предоставит Германии возможность «беспрепятственно расправиться с Францией». Русское правительство ответило Берлину отказом: в Петербурге считали, что Германия обязана поддержать действия России на Балканах без всяких оговорок — в качестве компенсации за русский нейтралитет во время франко-германской войны 1870–1871 годов.
Что касается отношения России к балканской проблеме, то оно было двойственным. С одной стороны, все понимали, что сложившаяся ситуация дает России шанс, поддержав освободительное движение балканских народов, утвердиться на Балканах и, возможно, даже овладеть проливами. С другой стороны, в Петербурге отдавали себе отчет, что армия к войне не готова, финансы страны расстроены, а западные державы не намерены спокойно смотреть на то, как Россия будет утверждаться на Балканах — нарушить европейский статус-кво ей никто не позволит. Значит, надо либо ограничиться дипломатическими комбинациями, либо… либо воевать со всей Европой.
С самого начала кризиса русская дипломатия развила активную деятельность. Российское правительство стремилось всеми силами удержать от вооруженных выступлений руководителей повстанцев Боснии, Герцеговины и Болгарии. Такие же действия русские дипломаты предпринимали в Черногории и Сербии.
Между тем общественность и политические круги Сербии восприняли восстание в Герцеговине как начало долгожданной «национальной революции», в результате которой Босния и Герцеговина будут освобождены от турецкого владычества и объединятся с Сербией.
Масла в огонь подлило Апрельское восстание 1876 года в Болгарии. Князь Милан Обренович еще колебался: вступать или не вступать в войну с Турцией, но давление общественного мнения нарастало с каждым днем. Князь фактически оказался перед выбором: или трон, или война. Русские военные специалисты в Белграде предупреждали: армия к войне не готова. Впрочем, Милан Обренович и сам это видел. Тем не менее 18 (30) июня 1876 года Сербия объявила войну Турции. В союзе с Сербией против турок выступила Черногория.
«Возникает законный вопрос: на что же надеялся сербский монарх? — задает вопрос В. Г. Карасев. [15] — Ответ может быть только один — на помощь и заступничество России. Многолетний исторический опыт укрепил в сербах уверенность в том, что русский народ не оставит их в беде».
Русская дипломатия была категорически против этого шага. Но сербы упрямо игнорировали официальную позицию Петербурга, считая, что Россия должна действовать в ущерб своим собственным интересам, лишь бы помочь сербам осуществить их «высшее призвание». Русское общественное мнение было на стороне сербского народа, и в Белграде рассчитывали, что под давлением общественности официальный Петербург кинется таскать из огня каштаны для Сербии.
Этого не случилось. Русская общественность, целиком будучи на стороне Сербии, гораздо в большей степени была на стороне собственной страны. Это общее мнение очень хорошо выразил в те дни известный русский политический деятель князь П. А. Вяземский:
«Все, что делается по Восточному вопросу — настоящий и головоломный кошмар, — писал он. — Война теперь может быть для нас не только вред, но и гибель. Она может натолкнуться на государственное банкротство… Сербы сербами, а русские — русскими. В том-то и главная погрешность, главное недоразумение ныне, что мы считаем себя более славянами, чем русскими… Все это — недостойно величия России». [16]
Необходимо подчеркнуть, что чувства и поступки русских людей XIX века обусловливались не ущербными националистическими представлениями, а нравственной потребностью православных христиан быть рядом с тем, кому сейчас трудно, кто нуждается в помощи и поддержке. «К чести России, — писал Н. Серно-Соловьевич, — следует сказать, что истинно просвещенная часть народа движима в первую очередь гуманными чувствами. Для нее не существует обрядовых, национальных, кастовых предрассудков. Когда она видит страдания и несчастья людей, она прежде, чем узнать, кто эти люди, говорит: торжествует несправедливость, страдают люди. Вот почему ее сочувствие распространяется как на христианина, стонущего под турецким господством, так и на любую человеческую личность». [17]
В Сербию прибыло около 4 тысяч русских добровольцев во главе с генералом М. Г. Черняевым, который занял пост командующего сербской армией. Русский Красный Крест прислал в Сербию врачей и фельдшеров, Тульский оружейный завод — целую оружейную мастерскую со штатом рабочих и мастеров.
Русские добровольцы сражались и в рядах герцеговинских и болгарских повстанцев. В числе добровольцев было более двухсот русских революционеров-народников, в том числе из числа политэмигрантов. Среди них были известный писатель С. И. Степняк-Кравчинский, Н. К. Судзиловский, А. И. Лепешинский, Д. Клеменц, М. П. Сажин — участник Парижской коммунны. Русские революционеры, которые считали, что «очень важно понюхать пороху, хотя бы в национальном восстании» (слова А. Л. Линева, одного из добровольцев) в дальнейшем рассчитывали использовать полученный боевой опыт уже в России. В Одессе вербовкой добровольцев в Сербию и Герцеговину руководил А. Желябов — один из главных организаторов убийства императора Александра II. Сражаясь с турками в рядах сербской армии и герцеговинских повстанцев, погибли такие русские добровольцы-революционеры, как Д. Гольдштейн, Е. Бальзам, А. Ерошенко и др.
Присутствие большого числа русских и болгарских революционеров, как, впрочем, и революционеров из других стран, включая итальянских гарибальдийцев, в рядах сербской армии и герцеговинских повстанцев дало повод европейской прессе активно обсуждать тему сговора Интернационала с «южнославянскими агитаторами», тайные махинации которых, по примеру Парижской коммунны, были направлены «на уничтожение современных европейских государств и существующего социального строя вообще». Тесная связь сербских, болгарских и русских революционеров сохранялась и в 1880-х годах. [18]
Через две недели после начала войны сербское наступление захлебнулось. Турки остановили плохо обученное Народное войско на всех направлениях. После серии побед над сербами турки 18 (29) октября 1876 года прорвали сербский фронт у Джуниса, и всем стало ясно, что война через день-два закончится. Генерал Черняев телеграфировал Милану Обреновичу, что дальнейшее сопротивление безнадежно.
Тексты правительственных телеграмм, посылаемых из Белграда в Петербург, мгновенно приобрели панический характер:
«Отечество в величайшей опасности! — телеграфировал сербский министр иностранных дел Йован Ристич. — Если перемирие не последует в течение 24 часов, турки, опустошив все в
