Вскоре собор распишут, отделают мрамором из Саян по проекту Тона внутри и снаружи. Но и сегодня ясно, что сравнивать храм нельзя было с купчихой, хотя бы потому, что пять глав нет ни у кого из людей. Сравнивать можно было со строем сказочных богатырей в золоченых шлемах, с крепостью из пяти башен, возвышающихся над всем городом. Это и делали любившие Москву писатели, такие, как Петр Боборыкин, лучше всех знавший город.
"Храм Спаса занял теперь особое положение в панораме Москвы... Едва ли есть в Западной Европе хоть один храм, который бы стоял на столь близком расстоянии так выгодно и красиво, как храм Христа".
И в наши дни есть знатоки, с ним солидарные. Один из них, Е. Кириченко, много лет исследовала историю собора и выпустила замечательную книгу "Храм Христа Спасителя в Москве" еще до того, как правительство Москвы решило его воскресить.
Другой знаток напечатал на днях такой отзыв:
"Похоже, что восстановление храма Христа Спасителя против всяких ожиданий может стать градостроительной удачей. Когда идешь по Театральной площади или даже по Бородинскому мосту, вдалеке возникает купол собора, и чувствуешь, как он притягивает к себе город, неизбежно становится его символом. Мысль о продолжительности истории, о преемственности времен все в большей степени начинает управлять центром Москвы..."
Это пишет Дмитрий Швидковский, известный историк архитектуры. Я с ним полностью согласен, могу дополнить перечисленные точки, где испытываешь открытое им чувство притяжения - храм также хорошо смотрится с Большой Полянки, из арбатских переулков...
Почему же возникла в XIX веке предвзятость к храму и его творцу? Прежде чем ответить на этот вопрос, хочу обратить внимание на сходную ситуацию, возникшую как только появилось решение правительства Москвы о воссоздании храма. Сразу же запричитали, заголосили со всех сторон народные витии, справа и слева, заняв оборону вокруг ямы, где зияла чаша закрытого бассейна. Я собрал коллекцию статей, чьи авторы ставили на место мэра Москвы, хватали за руку строителей, нагнетали страсти, пугали трудностями.
"Прикиньте, сколько караванов понадобится для перевозки сюда "скальных пород" и "битого кирпича" и как долго придется гонять здесь дикие табуны, дабы утрамбовать грунтовую опару в громадном подстаканнике? Ответ один или у властей должны быть миллиарды, или они рассчитывают, что вот придет Марья-искусница, махнет шитым рукавом..."
Бумага, конечно, выдержит и таких выдумщиц, как эта газетная Марья-искусница, не знавшая, что под бассейном "Москва" заложена была железобетонная плита, способная выдержать любую тяжесть, потому что перед войной на ней монтировалось самое большое здание в мире - Дворец Советов.
Ни битого кирпича, ни обломков скал, ни извести, ни опары, ни конских табунов, чтобы утрамбовать, как во времена Тона, всю рыхлую массу в твердь фундамента, в XX веке не нужно, как и золочения с помощью ртути.
"Когда я выслушал доклад, что представляет собой это место, то увидел одну принципиальную особенность. Есть фундамент Дворца Советов, специалисты заверяют, он весьма прочный, арматура и бетон сохранились хорошо. Вот эта информация, что фундамент есть, строить его не нужно, произвела ВОЗМОЖНОСТЬ в РЕАЛЬНОСТЬ, в практическую плоскость. Поэтому я дал задание начать проектирование, доложив об этом президенту Борису Ельцину и получив на это добро".
Цитирую мэра Юрия Лужкова, ответившего мне на вопрос, что побудило его взяться за воссоздание храма.
Почему, не зная ничего, Марья-искустница взмахнув шалью, вывалила домыслы на газетный лист? Да потому, что в нашей раскованной публицистике, мгновенно перенявшей нравы либеральной дореволюционной, считается нравственным дистанциироваться от власти, находиться к ней в оппозиции. Чтобы она ни делала, ее теперь модно разоблачать, критиковать, иронизировать по любому поводу. Так принято сейчас, так было и в прошлом веке.
Неприязнь к верховной власти переносилась на придворных архитекторов, особенно если они служили такому непопулярному царю, как Николай I. Вот почему Константин Тон заслужил у демократической общественности титул "николаевского любимца". И по этой причине все его проекты встречались в штыки, назывались псевдорусскими. "Многие архитекторы, художники, художественные критики второй половины XIX века сходились в своем неприятии Тона", - делает вывод автор книги "Храм Христа Спасителя в Москве".
Феномен перенесения чувств с верховной власти на творцов, как это произошло в судьбе замечательного зодчего, я вижу ныне на страницах газет и журналов, не жалеющих краски, чтобы очернить авторов всех крупных проектов, реализуемых сегодня в Москве.
Круглые сути, в стужу и зной вкалывали мужики в котловане Манежной площади. Что писали? Называли проект градостроительным просчетом, стройку считали происками дьявола, архитектора Михаила Посохина смешивали с массой, почерней той, что месят сапогами в котловане. Почему? Не устраивает его биография, родство с покойным Михаилом Посохиным, главным архитектором Москвы при Хрущеве и Брежневе.
Стоило на Поклонной горе начать устанавливать поразительную по замыслу композицию, посвященную жертвам геноцида, как тотчас вылили на незавершенную работу ведра чернил, потому что и здесь не устраивает биография художника, получавшего Звезду Героя, медали и ордена из рук непопулярных, мягко говоря, руководителей. Да так яростно напали, к радости владельцев перенесенных с горы торговых точек (не они ли вдохновили протестантов, не их ли кровный интерес выдавался за глас народа?).
А что пишут о золотых куполах Христа Спасителя?
"С пионерского детства, барабана и галстука люблю Кремль. Как символ Москвы, дома, моей малогабаритной квартиры. Всегда обожала смотреть на него с Большого Каменного моста. И вот вчера стою на своем любимом месте и пугаюсь: строящийся храм навис над ним, как Гулливер над лилипутом. Кремль теперь не тот. Он маленький и жалкий. И в воздухе разлита какая-то тяжелая напряженность".
Разлилась напряженность, наверно, потому, что не выдерживает воздух сравнений Кремля с лилипутом. Пионерский запал не пропал с возрастом, это точно.
Такие фантазеры и сказочницы, считая себя рупорами общественного мнения, обижают хорошо работающих людей на Манежной площади, у подножия Поклонной горы, под куполами Христа Спасителя.
...В ясный ослепительно солнечный день поднялся я вместе с начальником стройки Юрием Мамошиным под купол. Сначала ехали в лифте внутри стен, где начинают работу штукатуры. Потом вышли на козырек, под струи ветра. Над головой навис громадный шар. По стремянкам лесов поднялись еще на тридцать метров ввысь, под крест. Его высота 103 метра. Золотой шар облепили кровельщики, придающие ему завершенность. Они укладывали гирлянды, венки, сложной формы лепестки.
Отсюда я снял Кремль, увидел Москву, как когда-то с колокольни Ивана Великого. Меня поразили тогда с высоты башни, дворцы, белокаменные высотки, окружавшие центр. Они, как прежде, восхитительны. Но теперь рядом с ними происходит процесс, коснувшийся не только уникальных зданий, тысяч рядовых строений. В московских дворах светятся обновленными крышами, мансардами особняки, те самые лилипуты, что висели гирей на ногах поверженных Гулливеров, храмов, дворцов, тонувших в море ветхих строений старой Москвы, которую мы чуть было не потеряли.
Ей больше не угрожают взрывами. Прикоснувшись к золотому куполу, я убедился еще раз, что Москва возрождается.
***
Когда Красная площадь готовила встречу Космонавту-1, возник вопрос: где были сделаны первые шаги на пути в космос?
Так произошла встреча с теми, кто запустил в небо Москвы первые советские ракеты - прообразы "Востока" и "Восхода".
Для этого не пришлось ехать на Байконур, откуда взлетел Юрий Гагарин. Все произошло вблизи Красной площади, на орбите Садового кольца.
Так оказалось, что Москва - колыбель космонавтики.
С САДОВОГО КОЛЬЦА - НА МАРС!
Улица, бесконечная, подобно орбите. Стальные рельсы обозначили ее кольцевую трассу. Бесчисленные витки совершал по ней трамвай "Б", или попросту "букашка". Со скоростью 10 километров в час дребезжал он по Садовым улицам.
Миновав Сухареву башню, вагоны спускались вниз к Орликову переулку, чтобы взять с разбегу подъем перед Красными воротами. Наперегонки с ними скакали извозчики. Но перемены были близки. В 200 метрах от трамвайной линии из-под земли вырастали бетонные лепестки станции метро.
У Красных ворот одни вгрызались в глубь земли, другие приезжали в дом №19 по Садовой-Спасской, чтобы проложить на ватмане будущую трассу в космос. Именно здесь, в Москве, на орбите Садового кольца весной 1932 года образовался центр советского ракетостроения. Отсюда планировались полеты к звездам вообще и на Марс в частности.
Инженер-ракетчик, который привел меня на Садовую-Спасскую, поначалу заблудился. Тридцать лет он не был в доме №19. Если бы кто-нибудь из старых жильцов попытался узнать инженера, то не узнал бы в седом мужчине одного из молодых обитателей нижнего, подвального этажа.
