Иван и Юрий Солоневичи, как привилегированные заключённые, накануне побега ловят рыбу и признаются друг другу, что жизнь здесь не так уж плоха, но свобода лучше. Иван Лукьянович, как инструктор физкультуры, получил командировку в Мурманск для проведения грандиозного праздника, пригласили центральные газеты, высоких гостей. Он собрал вещи (в лесу накануне закопали основной багаж в четыре пуда) и пешком, минуя посты, пошёл якобы на поезд, а на самом деле в побег. 125 километров до Финляндии нужно пройти за восемь дней, а рядом Юрий с таким же рюкзаком. Шли гораздо дольше, было шесть – восемь переправ, гнались за ними пограничники с собаками, но все препятствия были преодолены, и они оказались в Финляндии, которая встретила по-доброму, хлебосольно и приветливо.
Так после годичной жизни в концлагере, во время которой Солоневич высказывает много правильных и неверных сведений и мыслей, он бежал в Финляндию, потом прибыл в Софию и, работая над книгой «Россия в концлагере» (1936), написал: «Не лагерные, а общероссийские переживания толкнули меня за границу». Почти всё заграничное творчество И.Л. Солоневича было направлено, по его мнению, на борьбу с внутренним врагом в России – коммунизмом.
В Софии до 1938 года он издавал русские газеты, в 1945 году уехал в Аргентину, работал над книгой «Народная монархия», статьями. Скончался в Уругвае.
Борис Николаевич Ширяев (7 ноября (27 октября) 1889 —17 апреля 1959), как сын крупного помещика-землевладельца, получил хорошее образование, окончив историко-филологический факультет Московского университета, учился в Германии, в России окончил военную академию. В качестве офицера участвовал в Первой мировой войне, а в послереволюционное время, опасаясь ареста, скрывался на Кавказе. В 1920 году был арестован, предан суду и отправлен в Соловецкий концлагерь на десять лет, затем в 1929 году был сослан на три года в Среднюю Азию, где мог работать журналистом. В 1932 году он вернулся в Москву, но снова был арестован и на три года сослан в Россошь. В 1932—1942 годах жил в Ставрополе. При немцах редактировал местную газету на русском языке. Из немецкого лагеря Борис Ширяев попал сначала в Берлин, затем в Белград, где редактировал газету на русском языке. 12 февраля 1945 года, по сведениям биографов, вермахт направил Б. Ширяева в Италию для организации газеты на русском языке. Какое-то время Б. Ширяев жил в лагере для перемещённых лиц, потом, освободившись, жил в Италии, работал журналистом, писал художественную прозу, печатался в журналах «Возрождение» и «Грани», книги его выходили в различных странах.
Среди книг, написанных за рубежом, выделяется «Неугасимая лампада» (Нью-Йорк, 1954; в Москве книга вышла в издательстве «Столица» в 1991 году) о заключённых на Соловках в 1922—1927 годах.
Сотрудники издательства имени Чехова в Нью-Йорке в своём предисловии написали: «Неугасимая лампада» состоит из серии рассказов о наиболее ярких событиях и встречах автора на Соловецкой каторге. Страшна окружающая действительность («Первая кровь»), но автор больше всего останавливается на моментах, в которых и на каторге находит своё выражение неистребимое стремление людей к красоте и добру. К ним относится организация театра на Соловках («И мы – люди», «Зарницы с Запада», «Хлам»). «Нигде так не любят, не ценят своего театра, как на каторге, – замечает автор, – нигде так не гордятся им и актёры и зрители. Театр на каторге – экзамен на право считать себя человеком. Восстановление в этом отнятом праве…» К серии таких светлых эпизодов относятся описание новогодней ёлки и единственной пасхальной заутрени, которая была отслужена на острове со времени превращения его в концлагерь.
Среди глав, посвящённых наиболее запомнившимся автору встречам, хочется отметить главу об «Утешительном попе», о «Мужицком царе», о «Фрейлине трёх императриц», победившей сердца своих соузниц на Заячьем острове» (Ширяев Б. Неугасимая лампада. Репринтное воспроизведение с издания 1954 года. М., 1991. С. 8).
Книгу «Неугасимая лампада» Б. Ширяев начал писать ещё на Соловках в 1925 году, а закончил на Капри в 1950-м, сначала он был православным христианином, потом католиком: «Он писал о слезах и крови, о страданиях и смерти, а потом уничтожал написанное. Попав в Среднюю Азию в ссылку, он снова принялся писать и потом зарывал написанное в горячий песок… Соловецкая каторга была для него, как и для каждого, прошедшего через неё, «страшной, зияющей ямой, полной крови, растерзанных тел, раздавленных сердец… над навсегда покинутым святым островом только смерть простирала свои чёрные крылья» (Издательство имени Чехова).
Пребывание на Соловках началось с кошмарной сцены: полковник Генерального штаба Даллер по перекличке начальника лагеря идёт к будке, а там сидит с карабином Ногтев, следует выстрел, полковник убит, его оттаскивают, обирают, вызывают следущего, но выстрела нет:
«Вся Россия жила под страхом такой же бессмысленной на первый взгляд, но дьявольски продуманной системы подавления воли при помощи слепого, беспощадного, непонятного часто для его жертв террора. Когда нужда в Ногтеве миновала, он сам был расстрелян, и одним пунктом обвинения были эти самочинные расстрелы.
Через 15 лет так же расплатился за свою кровавую работу всесоюзный палач Ягода. Вслед за ним – Ежов.
Участь «мавров, делающих своё дело» в СССР предрешена» (Там же. С. 36—37).
В первые годы на Соловки ссылали тех, у кого не было так называемых судебных разбирательств, ни суда, ни адвокатов, каждого судили «тройки» по своему усмотрению, был в Белой армии – виновен, но с такими быстро управились, посадили всех на посудину и потопили. Ногтев во время Гражданской войны был помощником знаменитого харьковского чекиста Саенко, опыта в жестокостях ему не занимать. Но с приездом на Соловки актёра Сергея Арманова жизнь стала меняться, многие увлеклись театром, несмотря на двенадцатичасовой тяжёлый труд. Вскоре после приезда С. Арманова состоялось первое представление Соловецкого театра драмы и комедии.
Однажды в сентябре, возвращаясь из командировки, Б. Ширяев заблудился в лесу и набрёл на луч света, идущий из землянки. Он заглянул во тьму и увидел, что горит лампада, на коленях стоит монах, а рядом с ним раскрытый гроб. До рассвета Б. Ширяев стоял у землянки, «не в силах уйти, оторваться от бледных лучей Неугасимой лампады пред ликом Спаса…
Я думал… нет… верил, знал, что, пока светит это бледное пламя Неугасимой, пока озарён хоть одним её слабым лучом скорбный лик Искупителя людского греха, жив и Дух Руси – многогрешной, заблудшейся, смрадной, кровавой… кровью омытой, крещённой ею, покаянной, прощённой и грядущей к воскресению Преображенной Китежской Руси» (Там же. С. 133). И тут же задаёт самому себе вопрос: почему он так много страниц уделяет театру? На смену Арманову приходит известный комик Борин, появляется известный беллетрист и актёр Глубоковский, выходит газета, библиотека насчитывает 30 тысяч книг. Создан симфонический и духовой оркестр. Все играют, поют, сочиняют. И Б. Ширяев вспомнил бессмертного «Дон Кихота», созданного в тюрьме Сервантесом. «Казалось, что угасла приглушённой Неугасимая лампада – душа России», но только казалось.
В книге появляются Глеб Бокий, заместитель Менжинского, он «был убийцей многих тысяч», и Натан Ааронович Френкель, «оформитель и главный конструктор системы концлагерей победившего социализма», он «может смело претендовать на звание убийцы многих миллионов» (Там же. С. 137). Натан Френкель во время революции и Гражданской войны «образовал трест контрабанды с размахом поистине американским», «пограничная охрана, уголовный розыск, суды и даже само ГПУ было закуплено. Френкель был коммерсантом действительно большого стиля и человеком своей эпохи в истинном её значении» (Там же. С. 139). Но одновременно с Френкелем действовал член коллегии ОГПУ Дерибас: «Очень маленького роста, почти карлик, с огромными оттопыренными ушами, шелушащейся, как у змеи, кожей и отталкивающими чертами лица, он вызывал среди окружавших чувство отвращения, гадливости, смешанной со страхом, какое испытывают обыкновенно при взгляде на паука, жабу, ехидну… Он знал это и не старался замаскировать своего уродства, но, наоборот, бравировал, подчёркивая его крайней неопрятностью, бесстыдством, грубостью и презрением к примитивным правилам приличия. Столь же уродлива была и его психика… Дерибас был более чем обычным садистом: он был каким-то концентратом зла всех видов… Он ненавидел всё и всех… Он никогда не пропускал возможности причинить боль или иной вред каждому, даже бывшему в его лагере» (Там же. С. 139—140).
Френкель при всём своём богатстве не помогал еврейской общине, а Дерибас этим воспользовался, собрав против Френкеля обличительные документы. Из Москвы прибыл отряд чекистов и арестовал Френкеля. Смертный приговор заменили концлагерем. И здесь он раскрылся как блистательный организатор, Соловецкий лагерь показался ему слишком малым полем для деятельности. Требовались рабочие. Сначала закрылась газета, остановились литературная и театральная работа. Но Б. Ширяев по-прежнему копил материал для будущей книги: интересны были рассказы Нилыча о начале революции в селе Уренгой. Фрол утвердил себя в роли начальника комбеда, обложил богатеев непосильным бременем, а когда пришла Красная армия, начался настоящий грабёж всего населения. Появляются отец Никодим, Владимир Шкловский, брат «литератора-коммуниста Виктора Шкловского», появляются другие персонажи – Василий Иванович, «русский интеллигент в полном и лучшем значении этого слова» (Там же. С. 266), шпана прозвала его – «Василёк – Святая душа», баронесса, аристократка, фрейлина трёх императриц, автор не называет её фамилию, она слишком популярна была в России, – баронесса пошла старшей медсестрой в тифозный барак, заразилась и скончалась от тифа, поручик Давиденко, генерал Краснов, Тарусский, Зыков…
