Трудно предположить, что это обстоятельство было неизвестно российским ученым-гуманитариям,- профессорам истории Н. И. Карееву и П. Н. Милюкову. Однако факт остается фактом: представители ученого сословия России не нашли в труде Данилевского ничего заслуживающего внимания, сведя все его содержание к пресловутому "национализму" и панславизму. А П. Н. Милюков, горячий поборник взгляда, в соответствии с которым под Западом следует понимать "весь образованный мир", средоточие общечеловеческой культуры, колыбель свободы и прогресса, зло иронизировал над "сшитой довольно грубою ниткою историко-философс-кой теорией" Данилевского; в работе под претенциозным названием "Разложение славянофильства" будущий лидер партии кадетов и министр Временного правительства безапелляционно заявлял о том, что "Россия и Европа", взятая как культурное явление, представляет собой "один из фазисов вырождения славянофильской доктрины". По сути дела, об этом же, но с иных позиций писал в "Записках профана" один из теоретиков либерального народничества Н. К. Михайловский.
Все эти примеры (их число можно было бы при желании умножить) подтверждают справедливость слов К. Н. Бестужева-Рюмина - единственного представителя тогдашней российской исторической науки, сумевшего оценить значение книги Данилевского,- что "для русских литераторов (почти без исключения) существует пункт, на котором они все сходятся. Пункт этот - как ни странным кажется такой факт - отрицание возможности самостоятельной русской или всеславянской культуры". "Как противна русской интеллигенции мысль о возможности такой культуры,- писал К. Н. Бестужев-Рюмин в 1889 г.,- можно убедиться и теперь". Однако руководитель Высших женских (Бестужевских) курсов не терял надежды на то, что книга Данилевского рано или поздно станет "поворотным пунктом в развитии русского самосознания", когда "наконец с нею ближе познакомятся мыслящие русские люди и решатся изучать ее без всяких предубеждении"[12].
Национальный нигилизм, разъедающий сознание многих наших современников, имеет глубокие корни, уходящие в далекое прошлое - к "чужебесию" московских "западников" допетровской Руси. Во времена Данилевского проповедниками нигилистического отношения к историко-патриотической традиции России выступали деятели вроде персонажа романа "Бесы" Ф. М. Достоевского писателя Кармазинова. Достоевский точно обрисовал тип российского "общечеловека" - лишенного национальных духовных корней интеллектуала, который "надменно усмехается над Россией, и ничего нет приятнее ему, как объявить банкротство России во всех отношениях перед великими умами Европы". В другом месте своего романа Достоевский изобразил "маниака", словам которого ("В Новгороде, напротив древней и бесполезной Софии - торжественно воздвигнут бронзовый колоссальный шар в память тысячелетию уже минувшего беспорядка и бестолковщины") шумно аплодировал зал; "увлекались невиннейше: бесчестилась Россия всенародно, публично, и разве можно было не реветь от восторга?" Разумеется, среди критиков книги Данилевского были не одни только кармазиновы; встречались и по-настоящему незаурядные натуры. Говоря о последних, прежде всего следует упомянуть имя В. С. Соловьева. Разрабатывая историософскую теорию христианского "богочеловеческого процесса" как совокупного спасения человечества, философ в начале 80-х гг. отходит от своей прежней позиции, во многом смыкавшейся со взглядами славянофилов.
Ранняя философско-историческая концепция Вл. Соловьева, изложенная им в статье "Три силы", а затем в "Философских началах цельного знания", базировалась на представлении о том, что судьбы человеческой цивилизации определяют три мировые силы - Восток, Запад и славянский мир (с Россией во главе). Молодой философ считал, что первые две: "мусульманский Восток" и "западные цивилизации" - уже исчерпали себя, впав соответственно в "твердыню мертвого единства" и во "всеобщий эгоизм и анархию". "Третья сила" - Россия должна была, по мысли Вл. Соловьева, дать жизнь и обновление двум первым. "...Неизбежно царство третьей силы,- писал философ,- единственным носителем которой может быть только славянство и народ русский"[13]. В дальнейшем в философии Вл. Соловьева все сильнее начинают звучать мысли о жертвеннической и примирительной миссии русского народа. В одном из своих стихотворений он задавал вопрос:
О, Русь! В предвиденьи высоком
Ты мыслью гордой занята:
Каким ты хочешь быть Востоком:
Востоком Ксеркса иль Христа?
Отвечая на него, Вл. Соловьев в своих работах 80-х гг. ставил задачу "найти для России новое нравственное положение, избавить ее от необходимости продолжать противохристианскую борьбу между Востоком и Западом и возложить на нее великую обязанность нравственно послужить и Востоку и Западу, примиряя в себе обоих"[14]. Мессианские мотивы, столь часто звучавшие в ранних философско-исторических работах В. С. Соловьева, приобретают теперь качественно иной смысл: роль России заключается в способности к "национальному самоотречению".
Уже в "Чтениях о Богочеловечестве" (1881) Соловьев одинаково критически смотрит и на западное, и на восточное христианство. В дальнейшем в поисках реального "положительного всеединства" и совокупного спасения человечества он все больше приходит к мысли о союзе русского царя с папой римским. Философ не только выступал с осуждением "национального" (исторического) православия в России, но и всерьез помышлял о переходе в католичество. Вчерашний славянофил, он убеждает своих соотечественников в благостности латинства; его труд "Россия и вселенская церковь" (1888) вызвал одобрительные отзывы папы Льва XIII.
Видя свою жизненную задачу в том, чтобы радикально реформировать христианство, облечь его в современную форму, сделать всеобщим достоянием, В. С. Соловьев выдвинул проект "вселенской теократии" - всемирного политически и религиозно единого человеческого сообщества, основанного на соединении монархической (российский абсолютизм), римско-католической (Западная Европа во главе с папой) и пророческой властей. Выступая за синтез "начал западного и восточного христианского мира", Вл. Соловьев писал Е. Н. Трубецкой, "вышел из славянофильского лагеря и стал выдвигать ту сторону истины, которая заключалась в западничестве"[15].
Разумеется, идейная эволюция взглядов Вл. Соловьева на историческое предназначение России не могла пройти мимо внимания Н. Я. Данилевского. Незадолго до смерти он написал статью "Г. Владимир Соловьев о православии и католицизме", в которой решительно возражал против мысли, что для решения задачи соединения церквей русский народ должен осуществить "великий акт самоотречения, духовного самопожертвования" и таким образом продолжить совершенное им ранее "в иных, более низких сферах деятельности" - при "призвании варягов" и при Петре I. Думается, что, вряд ли чуждый всякой мистики, автор "России и Европы" с одобрением отнесся и к соловьевскому пониманию богословской идеи Софии, которая, по мысли Соловьева, "есть одушевленное единство народов", воплощенное в телесной форме в виде преобразованной церкви и объединенного человечества. Ученый-естествоиспытатель и трезвый политик, Данилевский мог отнестись только отрицательно к попытке подчинить природный и социальный процесс надприродным и надистори-ческим целям. И уж в любом случае Данилевский отвергал мысль о том, что в интересах достижения "вселенской" задачи - создания всемирного человеческого сообщества - следует пожертвовать славянским (русским) культурно-историческим типом.
После смерти Н. Я. Данилевского вопрос об отношении общечеловеческого к народному (национально-русскому) стал стержневым пунктом той полемики, которая в течение ряда лет велась на страницах "Вестника Европы" и "Русского вестника" между В. С. Соловьевым и Н. Н. Страховым. Если последний отстаивал позиции Данилевского по этому судьбоносному для России вопросу, то Вл. Соловьев придерживался прямо противоположных позиций. В письме своему оппоненту он называл книгу Данилевского "кораном всех мерзавцев и глупцов, хотящих погубить Россию и уготовить путь грядущему антихристу". Философ был уверен в своей конечной правоте: "В этом споре из-за "России и Европы" последнее слово во всяком случае должно остаться за мной - так написано на звездах"[16].
Светила не обманули В. С. Соловьева. Хотя философ в конце жизни отошел от веры в благополучную реализацию идеи богочеловечества(об этом говорит его последнее крупное сочинение "Три разговора"), во многом соловьевский прогноз в отношении России оправдался: спустя полвека после выхода в свет "России и Европы" вставшие у кормила государственной власти идеологи "мировой революции" и интернациональной "пролетарской культуры" сделали все возможное для проведения в жизнь программы "национального самоотречения" - и именно в интересах достижения "вселенской" (хотя, конечно, не общехристианской, как у Вл. Соловьева) задачи. Они постарались не оставить ни одного шанса на выживание славянскому (русскому) культурно-историческому типу. Свидетельство тому - тысячи уничтоженных храмов, избиение русской интеллигенции, антирусский геноцид, осуществленный под именем коллективизации, и многое другое. Ряд влиятельных деятелей новой власти вообще не признавал за Россией сколько-нибудь серьезного культурного значения. Таких взглядов, в частности, придерживался Л. Д. Троцкий, который, по словам современного западного историка Дж. Хафа, "проявлял особое рвение в своем стремлении доказать ничтожность русского вклада в цивилизацию"[17]. В своей истории Октябрьской революции Троцкий писал о том, что Россия "приговорена самой природой на долгую отсталость", что дореволюционная культура России "являлась лишь поверхностной имитацией высших западных моделей и ничего не внесла в сокровищницу человечества"[18].
