Поездка в Азию явилась началом политики помощи и кредитов /428/ недавно освободившимся странам, которые после Бандунгской конференции стали называть «третьим миром». Возможности Советского Союза были ограничены, так как он продолжал испытывать значительные экономические трудности. Однако молодые государства оценили эту помощь, потому что это дало им независимость от богатых колонизаторов прошлого.
В Египте, руководимом революционным правительством Насера, репрессиями задушили слабую местную компартию. В то же время Египет требовал вывода последних английских войск из страны. Он обратился к СССР с просьбой о приобретении оружия для усиления национальной армии и получил его через Чехословакию[34]. Это было первое соглашение с широкими кругами националистического арабского движения, которое парализовало попытки американцев и англичан создать на Ближнем Востоке новый антисоветский блок. Этот путь и сейчас полон и успехов, и разочарований. Так советская дипломатия вышла на более широкую международную арену.
Новая ориентация внешней политики опиралась на внутреннюю эволюцию СССР после смерти Сталина и сама, в свою очередь, оказывала на нее влияние. От критики органов безопасности и состояния сельского хозяйства перешли к обновлению других сфер: прежде всего военной, где проявились ранее скрытые проблемы. У СССР были разные типы как атомного оружия, так и ракет и бомбардировщиков для его использования на расстоянии. Это придавало его представителям большую уверенность на международных переговорах. Но на широком использовании нового оружия базировалась и стратегическая доктрина американцев, синтезированная в неопределенной, но угрожающей формуле «массированного возмездия»[35]. Советские генералы должны были придумать ответ. Возвращение Жукова в Москву, ограничение власти органов государственной безопасности и роль армии, пусть даже и подчиненной партии в соответствии с классическим советским законом, в победе над Берией усилили политический вес вооруженных сил и придали военным известную автономию в сфере их компетенции. После анабиоза последних сталинских лет в конце 1953 г. появились признаки нового мышления, начались дебаты по проблемам современной войны[36].
1954 г. означал, по свидетельству надежных источников, важную дату в развитии советской военной науки: с этого года началась разработка широкого комплекса проблем, относящихся к ведению операций с использованием атомного оружия. Те же источники описывают столкновение между теми, кто подчеркивал революционизирующий эффект новой военной техники, превосходящей все прошлые изобретения, включая и порох, и теми, кто продолжал, как и Сталин, считать, что она не смогла изменить основных черт войны[37]. В ходе дебатов большее внимание было уделено фактору внезапности и /429/ опасностям неожиданного нападения. Из-за этого был возобновлен анализ операций последней войны, в частности ее начальной фазы. При этом военные не могли не думать о мере ответственности Сталина за первые поражения СССР. Она была не только реальна, но и снимала часть вины с командного состава. Исторические исследования были начаты в 1955 г. и до сих пор остаются секретными[38]. Однако как только была обнаружена неподготовленность СССР в 1941 г., стало невозможным скрывать самое главное: уничтожение военных руководителей в 1937 г. Предъявленные им обвинения лежали несмываемым пятном на армии.
Экономика тоже нуждалась в переменах. Пятилетка 1951 — 1955 гг., план которой был с запозданием принят в 1952 г., приближалась к концу. Было объявлено, что она выполнена успешно[39]. Но в действительности, как и все предыдущие планы, она была выполнена частично и неравномерно, то есть в основном в отраслях тяжелой промышленности. Преемники Сталина должны были признать, что управлять экономикой, пользуясь однобокими критериями, больше невозможно. В 1953 г. они оказались пленниками своего же плана, одобренного несколькими месяцами ранее, который в действительности не соответствовал внутренним и внешним реальным потребностям. В последние два года пятилетки им пришлось на ходу придумывать новые годовые планы производства, а не следовать предписаниям старого варианта пятилетки.
Имея в 1955 г. 45 млн. т стали, около 400 млн. т угля и более 70 млн. т нефти[40], СССР досрочно достиг уровня, который Сталин в 1946 г. считал достаточным, чтобы защитить страну от любой случайности. Однако московские руководители спохватились, что далеко отстали от уровня более развитых западных стран, где в это время началась техническая революция, которая влияла также и на образ жизни и труда широких народных масс.
Пленум ЦК, который в июле 1955 г. обсудил сближение с Югославией и разногласие с Молотовым, заслушал также и доклад Булганина о промышленности. Известный, а в некоторых областях и значительный рост советского потенциала не компенсировал низкой, по сравнению с другими странами, эффективности: техническое отставание возросло. Многие модели машин, создаваемых в СССР, оказались хуже соответствующих зарубежных моделей. Новейшие предприятия строились по устаревшим проектам. Советская промышленность страдала от недостаточной специализации. Качество ее продукции было часто низким. К тяжелым последствиям приводил недостаточный рост производительности[41]. Булганин наметил ряд мер, но в целом его доклад содержал лишь общие наметки решения некоторых проблем. Рядом с новыми, ясными и необходимыми предложениями (децентрализация в управлении экономикой) были и другие, старые, например усиление обязательности плана, его важности как государственного закона, как будто этого было достаточно для устранения противоречий в экономике (это еще более волюнтаристское, /430/ чем в период первой пятилетки, предложение подкреплялось цитатой из работ Сталина). В действительности нужен был новый стимул для развития экономической мысли, долгое время инертной[42].
Пересмотр всех позиций, из области сельского хозяйства распространившийся на всю советскую экономику, имел известный политический резонанс. Полная секретность, которой были окружены не только военные, но и гражданские предприятия, вредила прежде всего СССР. Исследовательские институты порой занимались одними и теми же проблемами из-за того, что не знали работ друг друга. Изоляция от внешнего мира тормозила развитие исследований[43]. Хрущёв и его советники пришли к выводу, что преодолеть затянувшийся кризис деревни можно, лишь используя лучшее из опыта зарубежного сельского хозяйства. К тому же заключению они пришли и в отношении других отраслей экономики.
Уже в январе 1955 г. Хрущев счел достойными подражания некоторые методы ведения сельского хозяйства в США. Несколько позже он заявил американским журналистам, что в Америке есть много хорошего. Он добавил, что обе страны могли бы ужиться без отказа от их политических и социальных систем[44]. В резолюции Пленума Центрального Комитета в июле 1955 г. советским организациям предлагалось улучшить организацию технической и научной информации, расширить связи с зарубежными научно-техническими институтами, обмен информацией и приобретение технической литературы за рубежом[45]. Сейчас это само собой разумеется, но после стольких лет националистической экзальтации, разрыва контактов, хвастливых заявлений о превосходстве советской техники это постановление выглядело необычно.
В 1955 г. в СССР была сделана первая попытка открыть окно во внешний мир. О шовинистической пропаганде последних сталинских лет тихо забыли, не критикуя ее и не напоминая о нанесенном ею ущербе. В 1955 г. в советских посольствах был создан пост атташе по сельскому хозяйству, обязанного передавать в Москву информацию и предложения. Хрущёв отмечал, что такие маленькие страны, как Голландия или Дания, получали результаты более утешительные, чем СССР[46]. СССР стал направлять за границу делегации специалистов-исследователей. Печать начала писать не о том, что плохого произошло в других странах, а о том полезном, что можно там найти[47]. Так же вели себя советские руководители, выезжая за пределы страны. (Хрущёв и Булганин в апреле 1956 г. посетили Великобританию.) Обновляя контакты с зарубежными правительствами, Москва постоянно предлагала расширять торговые отношения: это был ее козырь в странах Западной Европы, которые начали терпеть ущерб от длительного эмбарго, объявленного американцами[48].
Новые отношения с внешним миром не могли ограничиваться экономикой и техникой. Верховный Совет установил прямые контакты и начал обмен делегациями с парламентами других стран[49]. Быстро росло число иностранных журналистов, аккредитованных в /431/ Москве. Оказалось, что даже проблемы ядерной энергии можно значительно меньше засекречивать. Советские ученые приняли участие в первом большом международном конгрессе по мирному использованию атома и представили интересные и оригинальные исследования. Значительная часть секретнейших исследований становится с этого момента достоянием общественности[50]. Позже Микоян, один из сторонников новой внешней политики, сказал:
