Гостей провели в приемную архиепископа. После обычного на Востоке обмена любезностями митрополит позвонил, и монах принес на подносе четыре свитка. (Пятый имел весьма непривлекательный вид, к краям его, густо обмазанным смолой, прилипли обрывки полотняной обшивки. Видимо, внутри свиток также был пропитан смолой, и его трудно было развернуть, не повредив.)
— Они были найдены в сосудах, — сказал митрополит Афанасий.
— Где? — поинтересовался патер Ван дер Плог.
Архиепископ тонко усмехнулся:
— Им по меньшей мере две тысячи лет.
Патер тоже улыбнулся. Не потому, что митрополит не ответил на его вопрос… Нет! Голландцу показалось, в лучшем случае, странным определение возраста свитков. Но он был учтивый человек и, подавив усмешку, взял самый большой из свитков и с помощью отца Мармадьи развернул его.
Язык древнееврейский. Это не вызывало сомнений. Но письмо было таким необычным, что нечего было и думать прочитать его сразу. Ведь патер Ван дер Плог не был палеографом. Однако он относительно быстро разобрал слово в одном месте, слово — в другом, целое предложение — в третьем… Тринадцать лет назад патер защищал в Риме докторскую диссертацию о тексте из книги пророка Исайи и благодаря этому счастливому обстоятельству быстро нашел знакомую цитату. Другая запомнившаяся ему строка должна была бы находиться через полтора столбца. Он развернул свиток и нашел ее. Третью и четвертую также. По всей вероятности перед ним полный текст книги пророка Исайи. О возрасте свитка он пока ничего определенного сказать не может. Хотя, подождите! В конце рукописей обычно имеется колофон — примечание о том, кем и когда была переписана рукопись.
— Давайте развернем свиток до конца, — попросил он.
Сказано — сделано. Но чем ближе была заключительная полоса, тем сильнее ломалась и рассыпалась под пальцами кожа. То в одном, то в другом месте целые кусочки отламывались и падали на ковер.
Патер украдкой взглянул на митрополита. Видит ли он, что происходит? Митрополит видел, но не произнес ни слова, не сделал ни одного движения, даже не поднял отломившиеся куски. Мысли с быстротой молнии проносились в голове патера. «Если свитку Исайи действительно две тысячи лет, каждый его квадратный миллиметр — огромная ценность, и собственник должен беречь ее как зеницу ока. И если иностранец, пусть даже без злого умысла, портит и обрывает не квадратный миллиметр, а сразу несколько квадратных сантиметров и роняет на пол, владелец должен был бы вскочить, закричать, схватить наглеца за горло, во всяком случае принять какие-то меры». Но ничего подобного не произошло. Митрополит Афанасий сидел и непроницаемо улыбался.
«Что это может означать? Что митрополит не имеет представления о ценности рукописи? Тогда он не стал бы утверждать, что ей две тысячи лет. Единственный логический вывод — митрополит сам не верит ни в ценность рукописи, ни в ее возраст. И хочет найти простака. Скорее всего — это относительно новый свиток из какой-нибудь синагоги. Но и в этом случае свиток с полным текстом Исайи не моя собственность и я не вправе его портить», — думал Ван дер Плог.
— Подождите, — сказал он тихо патеру Мармадьи — попытаемся посмотреть начало.
Начало было особенно хрупким, и голландский ученый так и не решился развернуть свиток до конца. Он обратился ко второму свитку. Ему показалось, что перед ним необычайная смесь библейских и не библейских текстов. (Несколько лет спустя он узнал, что держал в руках Комментарий на Хабаккука.) Третий и четвертый свитки, по-видимому, не содержали библейских текстов.
— Увы, ваше преподобие, — промолвил патер Ван дер Плог, — мне очень жаль, но я не могу сказать ничего определенного. Без сомнения, свитки очень интересны, но действительно ли они так стары, как вы утверждаете? Смею спросить: какие у вас есть доказательства?
Митрополит пожал плечами и усмехнулся.
— Видите ли, будь мы в Египте, я поверил бы вам с первого слова. Там на протяжении десятилетий появляются на свет все более древние рукописи, сохраненные песком пустыни. Напротив, в Палестине, с ее весьма неблагоприятными для древних рукописей климатом, еще не находили ничего подобного. Единственным исключением может быть Иудейская пустыня на северо-западном побережье Мертвого моря. Но там, как и сейчас, не могло существовать человеческое поселение.
Митрополит, улыбаясь, молчал.
— Признаюсь вам, преподобнейший отец, я было думал, что вам всучили фальшивку. Но эта мысль исчезла, едва появившись. Палеография не моя область, но подлинность этих рукописей кажется мне неоспоримой. Что же до определения возраста, я предлагаю следующее: в Еврейском университете есть несколько специалистов по еврейской палеографии, в первую очередь профессор Сукеник. Если хотите, я охотно буду вашим посредником.
— Нет, не хочу, — отрезал митрополит Афанасий.
(Им руководил не страх перед специалистами, как решил впоследствии Ван дер Плог, а всего лишь боязнь «конкуренции»).
— Жаль. У меня есть приятель в Шокенской библиотеке, знаете, в этом известном хранилище древнееврейских рукописей. (Митрополит о нем понятия не имел). — Хотите, я вас с ним сведу?
— Нет, — ответил митрополит Афанасий.
Но Ван дер Плог не сдавался:
— Сейчас в Иерусалиме находится один еврейский ученый из Амстердама, он, насколько мне известно, отлично разбирается в древнееврейских рукописях. Ну как насчет него?
Митрополит в задумчивости погасил сигарету о край пепельницы. «Амстердам, — подумал он, — Амстердам очень далеко отсюда. Этот человек, вероятно, не испортит мне дела».
— Об этом стоит поговорить, — задумчиво произнес он. — Приведите его как-нибудь ко мне.
— С удовольствием. И еще одно, преподобнейший отец: вы говорили, что ваши рукописи были найдены в сосудах? Патер де Во в отъезде, но в Археологической школе есть другие специалисты, занимающиеся керамикой. По форме, обжигу и виду глины они смогут определить, когда был сделан сосуд. Если они скажут, что сосуду две тысячи лет, то хотя это еще не доказательство, что хранившиеся в нем свитки так же стары (у меня дома есть прекрасная шкатулка из слоновой кости времен Каролингов, но лежат в ней в высшей степени современные деньги!), все же было бы больше оснований отнестись к делу серьезно.
— Хорошо, — ответил митрополит Афанасий, — в ближайшие дни я пришлю вам сосуд.
Визит был окончен. Посетителям так или иначе пора было уходить, если они рассчитывали поспеть к обеду. После обеда в узком кругу зашла беседа о том, что видел патер Ван дер Плог. Он услышал все то, что уже пришлось слышать митрополиту Афанасию в стенах археологической школы, только в более откровенной форме.
— Грубая, вульгарная фальшивка, — воскликнул один из ученых отцов. — В оправдание митрополита я могу только предположить, что он стал жертвой обмана. Еще ни одному археологу не удавалось найти ничего подобного. Здесь, в святой земле, и не слышали о таких находках! Вспомните, прошу вас, что митрополит наотрез отказался связаться с еврейскими учеными. Надувательство, мой милый, явное надувательство! Свитки никакой ценности не имеют!
— Подождем, — осторожно заметил патер Ван дер Плог. — Подождем, что скажет мой ученый амстердамский друг и ваши специалисты по керамике.
Но последние ничего не сказали, ибо им не суждено было увидеть сосуды.
Свидание с ученым мужем из Амстердама также не состоялось. Валюты у него было в обрез, времени и того меньше, он не мог позволить себе гоняться за химерой, утопией, а именно об этом, по его мнению, шла речь.
Расстроенный и рассерженный, митрополит Афанасий, однако, не пал духом. Девяносто девять человек из ста уже отказались бы разыгрывать Дон Кихота и сражаться с ветряными мельницами. Тем большее восхищение вызывает митрополит сирийско-якобитской церкви, который не сложил оружия, хотя и не был специалистом, не знал древнееврейского языка и ровно ничего не смыслил в библейской и любой другой археологии. Им двигало чувство своей правоты и уверенность, что его приобретение представляет ценность для церкви, а может быть, и для всего мира. Известную роль, разумеется, играли и деловые соображения — надежда выгодно перепродать легко доставшиеся древности.
Пятого сентября 1947 года, несмотря на жестокую жару, митрополит отправился к антиохийскому патриарху Игнатию Ефрему — главе сирийско-якобитской церкви. Патриарх, известный арабист и автор истории сирийской литературы на арабском языке, понимал в древнееврейском чуть больше, чем ничего.
— Любезный митрополит Афанасий, — сказал он, выслушав рассказ гостя и осмотрев свитки, — вы, откровенно говоря, увлеклись. Не огорчайтесь. Не вы первый, не вы последний. Всегда лучше сделать слишком много, чем слишком мало. Свиткам от силы триста лет. Конечно, это ценные документы, но ни в коем случае не столь древние, как вы предполагаете. Спишите 24 фунта на непредвиденные расходы и передайте свитки в библиотеку монастыря. Если среди студентов нашей семинарии появится гебраист, он сможет выкроить из них диссертацию. Ни на что другое эта вещь не годится.
