Настасьина ввели в его шатёр со связанными руками.
Он молча поклонился хану, восседавшему на подушках, брошенных на ковёр.
Берке отдал приказание после тщательного обыска развязать юношу. Рослые телохранители стояли по обе стороны шатёрного входа и по обе стороны от Берке.
Настасьин спокойно оглядел хана. Берке был одет в шёлковый стёганый халат зелёного цвета, с золотою прошвою. На голове — шапка в виде колпака с бобровой опушкой. Ноги старого хана в мягких, красного цвета туфлях покоились на бархатной подушке. Берке страдал неизлечимыми язвами ног…
Настасьина поразило сегодня лицо Берке. Ему и раньше приходилось видеть хана, но это всегда происходило во время торжеств и приёмов, и щёки Берке, по обычаю, были тогда густо покрыты какой-то красной жирной помадой. А теперь дряблое лицо хана ужасало струпьями и рубцами.
Не дрогнув, повторил Настасьин перед ханом своё признание в убийстве.
— А знал ли ты, — прохрипел Берке, — что ты моего вельможу убил?
— Знал.
— А знал ли ты, что, будь это даже простой погонщик овец, ты за убийство его всё равно подлежал бы смерти?
— Знал, — отвечал Настасьин.
Воцарилось молчание. Затем снова заговорил Берке.
— Ты юн, — сказал он, — и вся жизнь твоя впереди. Но я вижу, ты не показываешь на своём лице страха смерти. Быть может, ты на господина своего надеешься — на князя Александра, что он вымолит у меня твою жизнь? Так знай же, что уши мои были бы закрыты для его слов. Да и закон наш не оставляет времени для его мольбы. Ты этой же ночью должен умереть. Говорю тебе это, чтобы ты в душе своей не питал ложных надежд…
Настасьин в ответ презрительно усмехнулся.
Берке угрюмо проговорил что-то по-татарски.
Стража, что привела Настасьина, уже приготовилась снова скрутить ему руки за спиной и вывести из шатра по первому мановению хана. Но Берке решил иначе.
— Слушай, ты, вместивший в себе дерзость юных и мудрость старейших! сказал старый хан, и голос его был проникнут волнением. — Я говорю тебе это — я, повелевающий сорока народами! В моей руке — законы и царства! Слово моё — закон законов! Я могу даровать тебе жизнь. Мало этого! Я поставлю тебя столь высоко, что и вельможи мои будут страшиться твоего гнева и станут всячески ублажать тебя и класть к ногам твоим подарки!.. Оставь князя Александра!.. Он обречён… Своими познаниями в болезнях ты заслуживаешь лучшей участи. Моим лекарем стань! И рука моя будет для тебя седалищем сокола. Я буду держать тебя возле моего сердца. Ты из одной чаши будешь со мной пить, из одного котла есть!..
Презрением и гневом сверкнули глаза юноши.
— А я брезгую, хан, из одной чаши с тобой пить, из одного котла есть! — воскликнул гордо Григорий Настасьин. — Ты — кровопиец, ты кровь человеческую пьёшь!
Он выпрямился и с презрением плюнул в сторону хана. Грудь его бурно дышала. Лицо пламенело.
Все, кто был в шатре, застыли от ужаса. Наступило напряжённое молчание.
Берке в ярости привстал было, как бы готовясь ударить юношу кривым ножом, выхваченным из-за опояски халата. Но вслед за тем он отшатнулся, лицо его исказилось подавляемым гневом, и он сказал:
— Было бы вопреки разуму, если бы я своей рукой укоротил часы мучений, которые ты проведёшь сегодня в ожидании неотвратимой смерти!.. Знай же: тебе уже не увидеть, как взойдёт солнце!
Юноша вскинул голову:
— Я не увижу — народ мой увидит! А вы погибнете, глухое вы царство и кровавое!..
…Эта ночь была последней в жизни Настасьина.
Ещё свыше месяца протомили Александра в Орде. А когда несомненным стало для Берке и для его старого отравителя, что Невский занемог от медленно действовавшего яда, которым теперь уже без всякой помехи отравляли его, то князь был отпущен.
Однако с глазу на глаз Берке всё ж таки пригрозил своему медику.
— Берегись! — сказал хан. — Если только князь Александр доберётся до Новгорода, то я велю зашить тебя в шкуру волка и затравить собаками!
— Нет, государь, — ответил с подобострастными поклонами отравитель. Александр-князь сможет отъехать от черты благословенных орд твоих не далее, чем покойный отец его смог отъехать.
На этот раз тангут не ошибся. Смертельный приступ, вызванный отравой, свалил Александра в Городце на Волге.
Это произошло на ночлеге в монастыре. Напрасны оказались все усилия учёного лекаря из числа монахов: Александр умирал и знал, что умирает…
По обычаю князей русских и ему на смертном одре надлежало снять княжеский сан свой и принять схиму — постричься в монахи. Александр видел, как тесная келья наполняется монахами в чёрных одеяниях, и понимал, что это означает.
Вот и самая схима — чёрная длинная монашеская мантия и куколь, чёрный островерхий наголовник с нашитым спереди белым крестом, — уже лежит наготове.
Старик — настоятель монастыря присел на табурет возле умирающего и начал было говорить ему предсмертные утешения и увещания.
Невский с досадой поморщился, приподнял исхудалую руку и остановил монаха.
— Полно, отец честной! — негромко произнёс он. — Не утешай меня: смерти я не страшусь. Смерть — мужу покой! Всю жизнь я с нею стремя в стремя ездил…
Он умолк. Монах сидел возле его постели и шептал молитвы.
Могучие дружинники, допущенные проститься с князем, стояли неподвижно, понуро.
Александр посмотрел на них. По лицу его прошла тень улыбки. Затем лицо его стало опять суровым.
— Отец честной, — снова обратился он тихим, но властным голосом к Старцу, — повремените ещё немного: скоро ваш буду!.. А теперь дайте мне в последний раз с моими воинами побыть, проститься… Пускай отцы святые выйдут на малое время, оставят нас одних.
Настоятель подчинился предсмертному велению князя и вместе с монахами молча покинул келью.
Остались только воины. Они сомкнулись вокруг умирающего. Послышались тяжёлые мужские рыдания.
Александр вздрогнул и нахмурился.
— Кто это там? — прикрикнул он на дружинников. — Пошто рыдаете надо мной? Зачем душу мою надрываете жалостью? Полно!..
Рыдания смолкли. И тогда Александр Ярославич, тот, кто ещё при жизни своей был наименован от народа — Невский, обратил к воинам своим предсмертные слова. Он звал их не щадить жизни и крови своей за отечество, не страшиться смерти…
— Об одном, орлята мои, скорблю, — сказал он, — об одном скорблю: не сломлено ордынское иго!.. Борозда моя на русской земле не довершена. Раньше срока плуг свой тяжкий покидаю…
Тяжёлые, неисчислимые жертвы принёс народ русский в борьбе против монголо-татарского ига. Казалось, нет и не будет на свете той силы, которая могла бы разбить татарские полчища и свергнуть иго Орды.
Но вот минуло сто лет — и русское народное ополчение, во главе с одним из потомков Александра Невского, с Дмитрием, князем Московским, в кровавом побоище уничтожило трёхсоттысячную ордынскую армию хана Мамая в верховьях Дона.
Это была победа всего русского народа. Не дружины князей одолели в Мамаевом побоище — нет, но небывалое, огромное народное ополчение, в сто пятьдесят тысяч, двинула на врагов русская земля под знаменем Москвы. Крестьяне-пахари и простые горожане — вот кто явился главной силой в той неслыханной битве, переломившей хребет Орде!
Недаром же перед началом сражения князь Дмитрий Донской особо воззвал к людям «молодшим», к "сыновьям крестьянским от мала до велика"…
Мамаево побоище было закатом могущества Орды.
А для русского народа всходило солнце — поднималась Москва!
В е ч е — народные сходы, собрания в Древней Руси.
Б р ы л а с т ы й — с большими отвислыми губами (о собаке).
К у м ы с — квашеное кобылье молоко.
П л а с т а т ь — рассекать, разрубать.
Я с а — так назывались законы и обычаи, собранные Чингисханом делом Батыя.
С о к р а т — великий древнегреческий философ V–IV вв. до н. э.
К а д ь — хлебная мера в Древней Руси.
Р а т а й — пахарь.
Ч е б о т а р ь — сапожник.
У н д ы р ь, или т у р с у к, — особой выделки мехи для хранения кумыса.
О т а р а — стадо.
П о л о г — широкое, прочное полотнище.
В я к а т ь — отрывисто лаять (обл.). Здесь: болтать вздор, пустяки.
