Также осенью 1942 г. художницами А.А. Лепорской и А.А. Ранчевской было произведено декоративное оформление притвора в Троицком соборе, где до 1922 г. находилась рака с мощами св. кн. Александра Невского. В воспоминаниях одного из блокадников говорилось: «Весной 43-го по городу расклеили афиши, извещающие о том, что открыт доступ к местам захоронения великих русских полководцев – Александра Невского, Суворова, Кутузова, Петра I. Я, конечно, сразу помчался в Александро-Невскую Лавру. Вхожу в Троицкий собор и гляжу: на карнизе, рядом со статуями, растут молоденькие березки! В соборе я, прежде всего, устремился к месту, где стояли мощи Александра Невского. Там был поставлен грубо побеленный фанерный ящик с надписью, утверждающей, что на этом месте были поставлены Петром I мощи Александра Невского. Зашел я в Благовещенскую церковь, на могилу А.В. Суворова: на ней, кроме плиты с автоэпитафией, поставлено склоненное красное знамя; такое же было на месте мощей Александра Невского». Имя князя стало особенно популярно после выхода на экраны художественного фильма «Александр Невский» и воспринималось в качестве символа борьбы с германской агрессией на русские земли. Поэтому в 1944 г. в Троицком соборе была устроена выставка, посвященная св. кн. Александру Невскому, которую посетило большое количество военнослужащих Ленинградского фронта и жителей города.[92]
На германских картах комплекс монастырских зданий был обозначен в качестве военного объекта и подвергался усиленным артиллерийским обстрелам и бомбардировкам. Сильно пострадал от обстрелов Митрополичий корпус и здания Лавры, выходившие фасадами на Неву.[93] Значительный ущерб был нанесен и Троицкому собору В акте 1944 г. отмечалось, что «общее состояние собора явно неблагополучно. Перекрытия разрушаются протечками в крыше, фасадная штукатурка во многих местах отстала, обнажив кирпичную кладку, архитектурные детали и лепка разрушаются. Состояние иконостаса из белого мрамора, ротонды престола и балюстрады амвона-удовлетворительное. В настоящее время в соборе устроена выставка, посвященная Александру Невскому».[94]
Значительную роль в патриотическом воспитании играли также Петропавловский и Казанский соборы. На площади перед последним у памятников полководцам Отечественной войны 1812 г. Кутузову и Барклаю де Толли давали клятву уходившие на защиту Ленинграда воины. Для этой цели памятники в виде исключения не были закрыты мешками с песком. Одновременно воины посещали и расположенную в соборе могилу фельдмаршала М.И. Кутузова. В архивах имеются фотографии, запечатлевшие эту церемонию. Уже в первые месяцы войны антицерковная экспозиция занимавшего храм Музея истории религии была закрыта, и к осени 1941 г. устроена выставка «Героическое прошлое русского народа». Живописные полотна, рассказывавшие о военной истории России, и плакаты, призывавшие к борьбе с захватчиками, были размещены сначала напротив собора, а в октябре – на его колоннаде. С 1942 г. в Казанском соборе была развернута выставка «Отечественная война 1812 г.», которую активно посещали делегации с фронта.
Существенным шагом городских властей навстречу верующим стало выделение православным приходам минимально необходимого количества вина и муки для причащения богомольцев, так как в блокированном городе эти продукты было невозможно купить. Согласно опубликованному литературному варианту, это решение в Ленсовете приняли после того, как в начале 1942 г. митрополит Алексий внес в фонд обороны пожертвованные верующими три с половиной миллиона рублей и золотые украшения с драгоценными камнями на большую сумму: «На следующий день Владыке позвонили из Смольного и просили передать благодарность прихожанам от городского комитета обороны. Поинтересовались, не надо ли чего? Владыка ответил, что кончилось красное вино для богослужения, и с дровами тоже плохо. Сказали, что все будет доставлено. Предложили прикрепить его к столовой Смольного, но он отказался, сказав: «Как все, так и я». Тогда после короткого молчания голос в трубке ответил: «Мы будем вам помогать с продуктами и дровами». Владыка поблагодарил».
Весьма вероятно, что подобный разговор был, но только в конце осени 1941 г. (церковные пожертвования к тому времени уже составили значительную сумму). Сохранившиеся же архивные документы свидетельствуют, что первое заявление о выделении муки и вина поступило курировавшей церковные дела в Ленсовете старшему инспектору административного отдела А.В. Татаринцевой от общины Никольского собора 1 ноября 1941 г.
Для принятия решения об оказании помощи приходам городскому руководству понадобилось почти два месяца. И все-таки в самый разгар страшной голодной зимы с 29 декабря 1941 г. по 3 января 1942 г. семи православным общинам города были впервые выделены в общей сложности 85 кг муки и 100 бутылок (75 литров) вина. Продукты были выданы не бесплатно, прихожане оплачивали их по государственным расценкам. Так община церкви св. Иова заплатила за 10 кг муки и 7,5 литров вина 296 рублей.[95]
Начиная с февраля 1942 г. выдача продуктов для богослужений стала ежемесячной. Размер ее на протяжении двух лет почти не менялся. В марте-мае 1942 г. семь общин получали по 135 кг муки и 85 литров вина ежемесячно, во второй половине 1942 г. – восемь общин (в их число вошел приход закрытой несколько месяцев из-за хранения в ней трупов Серафимовской церкви) – по 145 кг и 82–94 литра. Помимо предоставления продуктов для богослужений городские власти сделали и ряд других уступок верующим. Общинам Никольского и Спасо-Преображенского соборов был предоставлен воск для изготовления свечей. Известный ученый-музыковед Н.Д. Успенский, ставший в феврале 1942 г. регентом в Никольском соборе и создавший новый хор, сумел добиться выдачи певчим не только хлебных, но и других продуктовых карточек. На Охте для отопления собора в начале 1942 г. выделили деревянный дом.
Своеобразное признание значительной роли религиозного фактора в обороне города со стороны властей произошло весной-летом 1942 г. Когда принималось решение оставить в городе лишь тех, кто необходим для удовлетворения потребностей фронта и «насущных нужд населения», приходское духовенство получило возможность продолжить свое служение. Были эвакуированы лишь два штатных священника – 27 марта Сергий Бычков и 24 июля Илия Попов. Заштатных священнослужителей также было эвакуировано немного, всего лишь два-три человека. Впрочем, ив действующую армию священнослужители Ленинграда призывались чрезвычайно редко, лишь в конце июня 1941 г. – диакон Иоанн Долгинский и протоиерей Николай Алексеев, а в марте 1943 г. – диакон Михаил Воронин.[96]
Явной уступкой Церкви было последовавшее в апреле 1942 г. разрешение в ряде крупных городов совершать Пасхальный крестный ход вокруг храмов с зажженными свечами. Произошло фактическое снятие некоторых ограничений на внебогослужебную деятельность, проведение массовых религиозных церемоний. О них даже стали сообщать в средствах массовой информации. Так, по указанию городского руководства фотографы В.Г. Куликов и А.А. Шабанов снимали во время богослужения внутренний и внешний вид соборов и церквей Ленинграда на Пасху 1942 г. и Рождество 1943 г.[97]
Однако отношения Церкви и государства в первый год войны подлинным диалогом еще не стали. В это время нередки были рецидивы прежней политики, грубых административных, насильственных акций, прежде всего по отношению к приходам. Так, например, 29 января 1942 г. председатель двадцатки Серафимовской церкви К.И. Андреев писал в административный отдел Ленсовета, что здание храма с 22 января оказалось самовольно «взято райсоветом Приморского района под склад-распределитель для приема покойников, доставляемых из города и постепенного их захоронения. По распоряжению председателя тов. Белоусова без меня и члена двадцатки церковь была вскрыта, причем все имущество, утварь и проч. свалено к алтарю. Доступа в здание для меня нет». Деньги и продукты, хранившиеся в церкви, оказались расхищены, часовня внутри разломана, запас дров сожжен. Церковь вернули верующим только в апреле 1942 г.[98]
Зимой 1941/42 гг. разобрали на дрова часовню сгоревшей в марте 1941 г. и официально действовавшей до того времени церкви на Красненьком кладбище. У протодиакона Льва Егоровского служащие одной из воинских частей, несмотря на протесты, разобрали на дрова принадлежавшую ему хозяйственную постройку и т. п. Сохранялся запрет на посещение церкви военнослужащими и некоторыми другим категориями граждан. Так, в сообщении шефа германской полиции безопасности и СД о положении в Ленинграде от 16 октября 1942 г. говорилось: «В пределах допущенных Советами уступок были открыты для посещения 4 православные церкви [на самом деле ни один новый храм открыт не был]. Красноармейцам, однако, ходить в церкви строго запрещено».[99] Кроме того, сохранялась довоенная практика максимально тяжелого налогообложения священнослужителей, преследовавшая ранее цель заставить их отказаться от сана.
