было явно недостаточно. Только в 208 г. до н. э. царь начал строительство 100 военных кораблей (Liv. XXVIII.8.14), но в это время высадка в Италии была уже совершенно бесперспективна. Очевидно, уже тогда у Филиппа появились планы агрессии в Эгеиде, для чего и предназначался будущий флот. Уже в 201 г. до н. э. македонские суда на равных сражались с родосско-пергамским флотом: у Филиппа было 53 крупных корабля и 150 мелких (Polyb. XVI.29) – имея такие силы в 212 г. до н. э., царь легко смял бы римскую заградительную эскадру. Но он восемь лет после Канн не предпринимал ничего для создания флота, способного десантировать крупные силы через Адриатику. Страх, что царь появится в Италии, был абсолютно не обоснован [329].
Филипп планировал «обеспечить за собой часть Италии» [330]. Но из договора никак не следует, что замышлялся такой раздел. Т. Франк полагает, что Карфаген не хотел делиться, царь не вторгся в Италию лишь потому, что этого не желал сам Ганнибал, опасающийся конкурента. От Филиппа откупились, дав ему свободу действий в Иллирии, чем он был разочарован [331]. На самом же деле Иллирия была единственной его целью! Ганнибал, испытывая недостаток войск, умолял свое правительство о резервах. Вероятно, он побуждал царя к переправе, но тщетно. Д. Мэй уверен, что карфагенские эскадры, позже прорывавшиеся в Адриатику в 209 и 208 гг. до н. э., шли установить контакт с Филиппом [332]. Возможно, это была последняя попытка Ганнибала убедить царя высадиться в Италии, для пунийца это было крайне желательно, но для самого Филиппа V в такой авантюре не было ни малейшего смысла.
Летом 214 г. до н. э. Филипп осадил Аполлонию. Мнение Т. Моммзена, что царь плыл в Италию, но, нарушив обещание Ганнибалу, повернул к Аполлонии [333], ни на чём не основано и ошибочно. Разбитый римлянами на суше, он сжёг свои суда и бежал (Liv. XXIV.40). Римляне оставили в Орике флот и могли наблюдать за обеими сторонами пролива (Polyb. VIII.1; Liv. Ibid.). Безопасностью протектората они временно пожертвовали ради защиты Италии, вторжения царя на Апеннины они явно не боялись и не желали зря дробить силы [334]. Поэтому Филипп к 212 г. до н. э. легко захватил Парфинию и Атинтанию, и тогда сенат заключил союз с Этолией, чтобы не дать ему развить успех в Иллирии. Именно в Иллирии едва ли сенат верил в его «италийские планы», а к этому времени римляне имели подробную информацию о состоянии дел в Элладе и возможностях Македонии.
Почти общепринятое мнение, что высадиться в Италии царю помешала вовремя устроенная сенатом Этолийская война [335] (см. 2-ю главу), не имеет никаких оснований. Невозможно согласиться, что «римляне не допустили появления македонских войск в Италии» [336]: на самом деле Филипп никогда не планировал вторжения туда. Уже в 214 г. до н. э. Ганнибал контролировал Юго-Восток Италии, он очень хотел захватить Тарент (Liv. XXV.8) и ждал Филиппа. Осенью 213 г. до н. э. царь взял Лисс (Polyb. VIII.16), получив прямой и близкий выход к морю на Балканах, а зимой 213/212 г. до н. э. пуниец занял в Италии Тарент (Polyb. VIII.36), обеспечив тем самым вероятную возможность быстрой переправы туда македонских войск. Между захватом Лисса в 213 г. до н. э. и выступлением этолийцев в 211 г. до н. э. [337] (Liv. XXVI.24; Justin. XXIX.4) лежит слишком много времени. Нельзя объяснить, почему Филипп, якобы страстно мечтавший воевать в Италии, не воспользовался им. Почти вся Иллирия была захвачена царём без труда, а в Италии он мог получить только тяжёлые бои – и ничего взамен. Филипп ограничил свои действия Иллирией, даже не пытаясь помочь пунийцу [338].
Эфемерный союз [339] Филиппа с Ганнибалом был опасен только внешне [340] и ничего не дал ни одной стороне [341]. Царь рассчитывал использовать затруднения пунийцев, нуждающихся в союзниках, для достижения собственных целей [342]. Он лишь на время мог быть союзником Ганнибала, в перспективе же в случае победы над Римом Филипп мог стать врагом Карфагена. После того как Этолия в 206 г. до н. э. заключила сепаратный мир с Филиппом, I Македонская война далее шла очень вяло – поражение Карфагена стало очевидным, и для царя она утратила смысл. Он ещё мог заключить приемлемый мир и «очень желал его» (Liv. XXIX.12). Рим стремился освободиться для удара в Африке (ibid.) и был готов на уступки, царь хотел урвать хоть что-то. По миру 205 г. до н. э. Атинтания отошла Филиппу (ibid.). Уступки шли в основном от царя – он очистил большую часть завоёванных территорий. Рим уступил ему «свою» Атинтанию и «чужой» Лисс, принадлежащий Скердилаиду [343]. Утверждения, что Рим сохранил все свои владения [344] и получил контрибуцию [345], ошибочны. Стороны обязались не обижать союзников друг друга.
Компромиссный мир [346] не разрешил противоречий. Стороны не считали его ни надёжным, ни заключённым по доброй воле (App. Mac.III.2). Эта оценка Аппиана является ключевой для правильного понимания последующих событий. Он мог только прервать борьбу, искреннего примирения не было [347]. В сложившейся ситуации мир был выгоден обеим сторонам. Однако он не был «триумфом Филиппа» [348], другая крайность – «Рим был единственным, кто извлёк выгоду из мира» [349], не принёсшего никакой пользы Македонии [350]. Условия мира были благоприятны для Филиппа [351]. Утверждение Н.Ф. Мурыгиной, что война окончилась поражением царя [352], не имеет оснований, как и мнение Э. Фримана о том, что поражение потерпел Рим [353]. Главная задача – укрепиться на Балканах – была достигнута. Важен результат. Несмотря на уступки Филиппу, мирный договор усиливал позиции Рима в Греции [354].
Многие исследователи полагали, что появление Рима на Востоке было роковой необходимостью, вызванной заботой о собственной безопасности [355]. На самом деле Рим вёл защитные войны, только будучи ещё малым городом. Тогда он действительно сражался за существование. Затем, окрепнув, боролся за гегемонию в Италии, потом – уже за покорение Италии [356]. Теперь же Рим воевал не с теми, кто угрожал его существованию или хотел отнять у него свободу, – он враждовал с теми, кто хотел отнять у него власть над какой-то территорией. Или стоял у него поперёк дороги на его пути к такой власти. Разница с былыми войнами огромная!
Римско-пуническая борьба, агрессивная по сути, вела к так называемым превентивным войнам. Однако превентивная война – «любимое дитя любого империализма» [357]. Чтобы обеспечить успешную агрессию в одном месте, приходится вести «оборонительную» войну в другом. Логика развития любой агрессии требует «превентивных мер», растущая экспансия и превентивные
