Кстати, все ведь тогда вообще висело на волоске. Или, как несколько более грубо выразился Михаил Полторанин, «держалось, извините, на соплях». Ельцину просто повезло. Еще чуть-чуть, и везение могло бы от него отвернуться. Вместо победы вышло бы сокрушительное поражение. И тогда приклады и дубинки «правоохранителей» обрушились бы на головы людей из противоположного лагеря. С таким же удовольствием они вымещали бы свою «профессиональную агрессию» на поверженных сторонниках президента. В общем-то, им было все равно, на ком ее вымещать.
Вообще, мое глубокое убеждение: то, что России удалось выскочить из коммунизма, — чудо, произошедшее без каких-либо серьезных объективных предпосылок, исключительно благодаря воле Провидения. Такое же чудо — победа демократии в октябре 1993-го. Пусть временная победа.
Главное — реванш не состоялся
Что можно считать главным итогом тех, двенадцатилетней давности, событий? Главных итогов, пожалуй, три. Первый — в ходе возникшего конфликта удалось отбить очередную бешеную атаку реваншистских сил, отстоять реформы. Второй итог — была окончательно похоронена Советская власть. Почти повсеместно прокоммунистические Советы, поддержавшие Белый дом, были распущены. И пусть заменившие их «нормальные» органы представительной власти во многом напоминали своих предшественников, тем не менее… Это уже была иная власть. Два первых названных мною итога, как видим, положительные. По крайней мере в глазах большинства россиян. Однако третий — чисто негативный: в результате почти двухгодичного острейшего противостояния между президентом и Верховным Советом, президентом и Съездом была надолго — возможно, очень надолго — скомпрометирована идея парламентаризма в России. Хасбулатов и K° сделали для этого все, что могли. Думаю, после всего случившегося одно только слово «парламент» вызывало у Ельцина нервную дрожь. Эта дрожь нашла свое отражение в Конституции, принятой в декабре 1993 года и действующей ныне. Так же, как «старая» Конституция, нарушенная Ельциным 21 сентября, давала полное преимущество законодательной власти, так нынешний «ельцинский» Основной закон абсолютное преимущество предоставляет президенту. В России по-прежнему широко распахнуты ворота для установления авторитарного режима. На этот раз — «вполне законного».
Нетрудно видеть, что неприязнь к парламентаризму передалась по наследству от Ельцина к Путину. Первейшее тому доказательство — нынешний ручной, полностью управляемый парламент, образовавшийся в таковом качестве благодаря кропотливой работе Кремля. С таким парламентом, конечно, легче иметь дело, вся государственная машина вроде бы становится более послушной в управлении. Но это иллюзорная выгода. Отсутствие полноценного, независимого органа законодательной власти, наделенного функцией эффективного контроля, отсутствие реальной парламентской оппозиции таит в себе страшную угрозу — угрозу разложения всего государственного механизма, его тотального коррупционирования и криминализации. Нарастание этого процесса мы, к сожалению, и видим сегодня.
Опасна, конечно, и сама ситуация, когда все в стране отдано на волю президента. «По Конституции» отдано. Если президент будет «хороший», еще можно рассчитывать на что-то, — на то, что он в союзе со здоровыми силами общества станет противостоять разлагающемуся чиновничеству и набирающему силу криминалу. Если же, не дай Бог, попадется «плохой»… Думаю, никому из моих соотечественников не надо объяснять, что будет в этом случае.
Как известно, любые выборы — это рулетка. Окажется ли у власти «хороший» президент или «плохой», зависит от воли случая. Особенности «русской рулетки» таковы, что «черная карта» у нас выпадает, к сожалению, гораздо чаще. Так, что, боюсь, впереди нас ожидают нелегкие времена.
Ну и что, скажут мне, — что из того, что тогда удалось преодолеть сопротивление противников реформ? Посмотрите, скажут, что в конце концов получилось: страна благополучно возвращается на привычный тупиковый путь — на путь авторитаризма и тоталитаризма. Ради чего было хлопотать?
В мою задачу не входило охватывать взором все последнее двадцатилетие российской истории. Из этого двадцатилетия я взял лишь два года — с октября 1991-го по октябрь 1993 года. То был период решающих событий в происходившей на российской земле либеральной революции. Период, когда эту революцию вполне могли придушить — прямой, лобовой контратакой, прямым, лобовым сопротивлением. Такое сопротивление в колоссальных масштабах осуществлялось и в Центре, и в регионах. Я ограничился разговором главным образом о том, что происходило в столице. Между тем, московские события того времени в том или ином виде воспроизводились, тиражировались практически повсюду на необъятных просторах нашего отечества. Сопротивление переменам, повторяю, было колоссальное, и то, что его удалось преодолеть, вполне можно отнести к разряду чудес.
Дело, однако, в том, что за революцией, как известно, довольно часто следует термидор. Причем не обязательно сразу, нередко — через какой-то промежуток времени и в неявном виде. Есть серьезные основания подозревать, что в России на этот раз он начался с 2000 года, когда все уже расслабились, полагая, что дело сделано, что назад возврата нет, когда была уже полная уверенность, что нам удалось-таки выкарабкаться на твердую почву после многодесятилетнего барахтанья в непролазном болоте.
Что ж, России не привыкать к подобным печальным историям.
Как бы, однако, ни пошло дело дальше, это не сможет перечеркнуть значение Великого Пятнадцатилетия ушедшего века, когда был сделан очередной, пусть не вполне удачный, рывок к свободе.
Впрочем, не всякий, возможно, согласится, что случившуюся в России на рубеже двух веков — XX-го и XXI-го — социально-политическую метаморфозу можно считать либеральной революцией. Не всякий, возможно, согласится и с тем, что это определение правомерно отнести к политической… даже не борьбе, а драке, драке без правил, которая велась в 1992–1993 годах на протяжении 21 месяца и закончилась кровавым конфликтом. Какая тут, к черту, либеральная революция!
Разумеется, всякое название условно. И все же таковая революция в нашем отечестве действительно произошла. Именно так ее и следует поименовать: ЛИБЕРАЛЬНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ, РОССИЙСКИЙ ВАРИАНТ. Она началась с приходом к власти Горбачева, продолжилась при Ельцине… Из мертвящего, обнесенного?колючкой» — в прямом и переносном смысле — тоталитарного общества мы попытались совершить прорыв в общество демократическое. Кое в чем тут преуспели. Уже сегодня живем, конечно, в более свободных — по крайней мере в том, что касается экономики, — условиях. Хотя до?нормальной» степени свободы нам по-прежнему далеко…
Еще раз скажу: период с октября 1991-го, или, беря несколько уже, с января 1992-го по октябрь 1993-го — одна из наиболее острых и решающих фаз этой либеральной революции. Именно в это время, повторяю, ее осуществлению было оказано наиболее мощное, упорное и организованное сопротивление, вплоть до вооруженного. Однако его удалось преодолеть, удалось заложить фундамент рыночной экономики, сохранить достигнутый на тот момент уровень демократических свобод. И, что не менее важно, — оставить дверь открытой для дальнейших политических, социальных, экономических преобразований, способных привести Россию в цивилизованный мир.
Пока что мы туда не вошли. Снова, как это всегда у нас бывает, ходим вокруг да около, кругами и зигзагами. Снова дает о себе знать та самая вечно довлеющая над Россией Черная сила.
Вполне очевидно, что главная причина всех наших нынешних бед — тотальное засилье бюрократии, а также повсеместное, на всех уровнях слияние власти и капитала. Именно такое слияние, а вовсе не миллиардные состояния отдельных индивидуумов, строго говоря, называется олигархией. Именно оно до неузнаваемости деформирует нормальную рыночную экономику, еще даже не успевшую толком сформироваться и окрепнуть. Из сферы же экономики эти деформации распространяются на социальные процессы. Впрочем, здесь трудно с точностью установить, откуда и куда перетекает мерзость.
Можно ли было избежать этого? Наверное, можно, если бы, увлекшись отражением одних угроз, не упустили бы из виду другие. Прежде всего, угрозу, исходящую от ЧИНОВНИКА. Чиновник в своей массе не воспринял ни долгосрочные идеи реформаторов, ни их самих, попытавшихся прочно и основательно, в своем первородном качестве, внедриться в государственные управленческие структуры. Чиновничья среда частью отторгла неофитов, выплюнула их как нечто чужеродное, частью благополучно пережевала, переварила, ассимилировала в приемлемом для себя виде. Чиновничество вновь показало себя как одно из наиболее стойких сообществ, способных сохраняться практически в неизменном виде при любых неблагоприятных для него исторических переменах.
