В середине девяностых Дугин писал о консервативной революции и национал-большевизме, стремясь встроить их в эклектику интегрального традиционализма. Однако идеология консервативной революции также представляла скорее академический интерес. Не получилось и с национал-большевизмом. Дугин стал вместе с Эдуардом Лимоновым идеологом и одним из основателей национал-большевистской партии. Но принципиальный нонконформизм Лимонова не оставлял шансов когда-нибудь сблизиться с Кремлем, войти в круг избранных. С Лимоновым Дугин разошелся достаточно быстро.
Выбраться с обочины политической жизни, где он прозябал вместе с «нерукопожатными» тогда Прохановым и Лимоновым, Дугину помогло евразийство.
Александр Гелиевич утверждает, будто познакомился с идеями евразийцев еще в середине восьмидесятых. Однако в его ранних произведениях влияния евразийских идей незаметно. Даже в книге под названием «Мистерии Евразии» евразийству посвящен всего один абзац в начале второй главы: «Наиболее глубокие русские мыслители ХХ века, высказавшие действительно важные соображения о судьбе России, — это, бесспорно, "евразийцы", идеологи особого "третьепутистского" крыла первой русской эмиграции». Ни имен, ни ссылок.
Дугин стал знаменит после выхода монографии «Основы геополитики», выдержавшей несколько переизданий. Именно там Александр Гелиевич впервые обратился к Савицкому и Гумилеву. Дугин понял раньше многих, что в современном мире важна не идеология, а бренд, не лицо, а маска. Философ может легко провести собственные идеи под маской чужой идеологии, практически не рискуя, что его разоблачат.
На самом деле ни евразийцы двадцатых, ни Лев Гумилев в систему интегрального традиционализма не встраивались: «Наследие Льва Гумилева принимается, — писал Дугин, — но при этом теория пассионарности сопрягается с учением о "циркуляции элит" итальянского социолога Вильфреда Паре то, а религиоведческие взгляды Гумилева корректируются на основании школы европейских традиционалистов (Генон, Эвола и т. д.)».
Это все равно, как если бы патриарх Кирилл заявил: «Православное христианство корректируется на основании культа Одина и Фрейи». К циркуляции элит по Вильфредо Парето теория Гумилева тоже никакого отношения не имеет. Дугин понял теорию этногенеза по-своему. Пассионарный толчок он назвал всплеском «биологической и духовной энергии», хотя существование особой «духовной» энергии Гумилев никогда не признавал.
Но Дугина это и не интересовало, ведь он не евразиец и не гумилевец, а «интегральный традиционалист». Уже четверть века Дугин пропагандирует учение, которое совершенно отвергает современную цивилизацию со всеми ее атрибутами. Цель традиционалистов, формулирует Дугин, «полный и бескомпромиссный возврат к ценностям традиционной священной цивилизации, чьим абсолютным отрицанием является современная, материалистическая и секулярная цивилизация».
Разумеется, традиционализм отрицает и современную науку. Критике научного мировоззрения целиком посвящена одна из книг Дугина – «Эволюция парадигмальных оснований науки». Дугин – принципиальный противник научного познания, может быть, поэтому его книги пестрят забавными фактическими ошибками. Пока он рассуждает о символах, знаках и тайных смыслах, все идет хорошо, но стоит Дугину обратиться к истории или физической (а не «сакральной») географии, как профессор превращается в двоечника.
Дугин забыл имя убийцы Бориса и Глеба, назвав Святополка Окаянного Ярополком. Разрушителя Иерусалима Тита Флавия Веспасиана Дугин перепутал с известным римским историком Титом Ливием, Кемалистскую революцию – с Младотурецкой. Дугин всерьез полагает, что кальвинизм – это государственная религия Англии. В «Основах геополитики» философ сделал выдающееся географическое «открытие», поведав читателю, что от Байкала до Тихого океана тянется «сплошная зона северных лесов, постепенно и незаметно переходящих в леса тропические».
Нет, Дугин вовсе не невежда. Судя по его трудам, Александр Гелиевич – человек в высшей степени эрудированный. Просто историческая и географическая реальность, равно как и другие феномены материального мира, не имеют для него значения. Для Дугина важнее «священная, сакральная подоплека»: «…сакральное мировоззрение понимает всё как символ, как нечто неравное самому себе, как нечто указующее на иные, духовные, метафизические сферы, на трансцендентные модальности Бытия».[52]
Анатолий Иванович Лукьянов из дугинской «Конспирологии» узнал о себе потрясающие сведения. Оказывается, товарищ Лукьянов, сам того не ведая, с 1987 года был «протектором Ордена "Полярных", Евразийского Ордена, надеждой Вечного Имперского Рима», а генерал-полковник Штеменко еще раньше служил агентом этого ордена и выполнял некую «полярную миссию». Все это невозможно ни опровергнуть, ни доказать, потому что конспирология – своего рода религия. Конспирология и тотальный традиционализм находятся за пределами научного познания.
Евразийцы были образованными и культурными европейцами. Они высоко ставили научное знание, не принимали восточной мистики и верили в прогресс. Даже экстравагантную идею о благодетельном влиянии нашествия гуннов евразиец Савицкий оправдывал именно интересами прогресса: «…переход от рабовладения к крепостничеству – подготовлялся уже и раньше. Но походы Аттилы безусловно ускорили этот переход. Поэтому их (походов гуннов. – С.Б.) характер хоть и разрушительный (в плане ведения военных действий), но прогрессивный (выделено Савицким. – С.Б.)».
Лев Гумилев был еще большим материалистом и позитивистом, чем Савицкий и Вернадскиймладший. Всем, кто по недоразумению принимает Гумилева за мистика, я рекомендую его давнюю статью «Страна Шамбала в легенде и в истории». Гумилев взялся искать историческую основу тибетской легенды о Шамбале и даже нашел ей место на исторической карте.
В шестидесятые годы XX века тибетские эмигранты начали публиковать в Индии и Англии древние рукописи, среди которых попадались географические карты, в том числе карта Шамбалы.
Гумилев изучал древнетибетские карты вместе с профессиональным востоковедом Брониславом Кузнецовым, в 1969 году они опубликовали статью «Две традиции древнетибетской картографии», где Кузнецов отвечал за филологическую часть, а Гумилев за историю и историческую географию.
На карте Шамбалы Гумилеву удалось расшифровать часть географических названий: «сак» (саки, ираноязычные племена, родственные скифам), «Пун» (Финикия), «Страна, где собраны жрецы» (Вавилон), Барпасаргад (Пасаргады, одна из столиц Персии эпохи Ахеменидов). Так Гумилев вычислил не только географическое положение Шамбалы, но и время создания легенды – III-II века до нашей эры, время существования государства Селевкидов. Его центром была Сирия, по-персидски «Шам». Пригодился Гумилеву персидский язык: «…а слово "боло" означает "верх", "поверхность". Следовательно, Шамбала переводится как "господство Сирии", что и соответствовало действительности».
Селевкиды – потомки Селевка Никатора, одного из полководцев Александра Македонского, — создали на Ближнем Востоке огромное, богатое государство, где процветали ремесла и торговля. Самым славным городом этой монархии была Антиохия на Орон те, она «в течение многих веков представлялась прообразом веселой, разгульной и беззаботной жизни, а один из кварталов ее – Дафнэ – был местом, где танцовщицы впервые открыли "стриптиз". Поэтому неудивительно, — заключает Гумилев, — что тибетские горцы, встречавшиеся с сирийскими купцами в Хотане, Каш гарии и Балхе, наслушались рассказов о веселой жизни, и это дало достаточный повод для создания утопии, которая пережила и Селевкидскую монархию, и порожденные ею веселые беспутства».
Иногда Льва Гумилева ошибочно относят к философам. Разумеется, чаще всего это делают сами философы. Они даже защищают диссертации по теории этногенеза. Но разве может философ оценить труд историка? Чем он может его дополнить? Тем более развить? Вот типичный случай. Доктор философских наук Андрей Владимирович Шабада, автор многих сочинений, рекомендованных ВАК Минобразования РФ, написал для энциклопедии «Культурология. XX век» словарную статью «Гумилев Лев Николаевич». Прочитаем и прокомментируем.
«Культурогич. концепция Г. отрицает цикличность…»
Всё наоборот. Концепция Гумилева не культурологическая. И цикличности она не отрицает.
«Исследуя проблему происхождения культуры, Г. принимает концепцию С.Лема…»
Гумилев никогда не исследовал проблему происхождения культуры, а сочинения Станислава Лема никакого отношения к теории этногенеза не имеют.
Среди философов несколько выделяется добросовестный, эрудированный и критически мыслящий Константин Фрумкин, автор любопытной монографии «Пассионарность: приключения одной идеи». Фрумкин пишет не столько об идеях Гумилева, сколько о способах их интерпретации отечественными философами, политологами, журналистами и просто безумцами. Фрумкин ироничен, холоден и насмешлив. Ему удалось избрать верный тон. Теорию Гумилева Фрумкин не вполне принимает. Во первых, его совершенно не интересует биологическая природа человека. Человек для него прежде всего субъект социальных отношений, схема без плоти и крови.
