О своих планах относительно крымского «царя» Иван известил и Исмаила, которому еще в январе отписывал, что собирается «промышляти сею весною» над Девлет-Гиреем, и предложил присоединиться к экспедиции Вишневецкого. Несколько позднее, в марте, отправляя к ногаям посла Елизария Мальцева, Иван передал вместе с ним грамоту Исмаилу, в которой писал, что «царь и великий князь их (т.е. Исмаила и его близких. — П.В.) для обид послал на крымсково князя Дмитрея Ивановича Вишневетцкого со многою ратью. А велел ему засести на Днепре Ислам-Кермень. И из Ислам-Кермени велел ему крымскому царю недружбу делати». К этому царь добавлял, что «черкасом пятигорским велел есми на него (Девлет-Гирея. — П.В.) ж ити, памятуя свое слово, что нам на всякого недруга заодин быти». Естественно, что Исмаилу, по мнению Ивана, следовало присоединиться к Вишневецкому и горцам и хотя бы «детей своих и племянников и рать свою на крымсково» послать вместе с Ивановыми ратными людьми и «черкасами» «промышляти заодин»{139}. Кстати, забегая вперед, из этой переписки становится ясным, почему Иван отправил вместе с Вишневецким преимущественно вооруженных пищалями казаков и стрельцов — видимо, в Москве предполагали, что Темрюк и Исмаил дадут легкую конницу, а московские ратные люди и козаки Вишневецкого поддержат ее огнем. Ну а если наше предположение верно, то тогда понятно, почему экспедиция князя не имела большого успеха — без ногайской и черкесской конницы действовать в причерноморских степях было сложно.
Но вернемся обратно в зиму 1558 г. Январь вообще выдался насыщенным на события — 17 января большая русская рать под номинальным командованием бывшего казанского «царя» Шигалея отправилась «принуждать к миру» ливонцев за их «неисправление» перед царем и великим князем. Началась печально знаменитая Ливонская война, и в том, что успешно начавшаяся, она закончилась столь печально, во многом виноват был непрекращавшийся практически все время, пока русские воевали в Ливонии, конфликт с крымцами. Конечно, в Москве понимали, что вести войну в Ливонии вполоборота, по существу, одной рукой, все время посматривая в сторону Крыма, будет сложно. Однако, начиная ее, Иван IV и его советники, видимо, рассчитывали, что, во-первых, конфликт с Ливонией будет носить краткосрочный, ограниченный во времени и пространстве характер, а во-вторых, Великое княжество Литовское не успеет вмешаться в него. Да и сам Орден к тому времени не представлял серьезной военной силы. Одним словом, выбор был сделан, и роковой шаг был сделан. Но тогда, в январе 1558 г., посылая Шигалея против ливонцев, а Вишневецкого со товарищи против Девлет-Гирея, никто в Москве и не предполагал, к каким печальным последствиям приведет спустя два десятка лет это решение. Будущее было покрыто мраком неизвестности, а события пока развивались своим чередом.
Пока Шигалей ходил «исправлять» ливонцев, а Вишневецкий по заснеженным дорогам шел на юг, в Москве в ожидании вестей с «крымской украйны» разрядные дьяки, загодя разослав по «городам» грамоты с указанием детям боярским, распущенным со службы осенью, «запас себе пасти» и «лошадей кормить», работали над составлением росписи полков на берегу. Предварительный итог их работе был подведен 26 марта 1558 г. В этот день «царь и великий князь росписал воевод по полком на берегу быти по росписи». Предполагалось, что «по вестям» пять полков во главе с князем И.Д. Вельским развернутся в треугольнике Калуга — Коломна — Зарайск{140}. Спустя два месяца пришли первые вести от Вишневецкого. В грамоте, присланной от него в Москву в мае с «жилцом государевым» Иваном Мячковым, князь сообщал царю и великому князю, что он со своими людьми подошел к самому Перекопу «и сторожей побил за шесть верст от Перекопи, а люди ему встречю крымскые не бывал ни един человек». Простояв под Перекопом ночь, во второй половине следующего дня Вишневецкий пошел на запад, к Днепру, «на Тованьской перевоз» в 25 верстах ниже по течению от Ислам-Кермена, и здесь три дня ждал татар, но и на этот раз «крымцы к нему не бывали и не явливалися». Добытые сведения, писал дальше князь, гласили — хан со своими людьми сел в осаду за перекопскими укреплениями и не был намерен высовываться оттуда.
Огорченный этим Вишневецкий ушел оттуда на Хортицу, где встретился с Дьяком Ржевским, который с началом навигации по Днепру сплавился порогам «с суды». После встречи он расположил свой обоз и доставленные Ржевским припасы на Монастырском острове выше порогов и отпустил домой с головой Онуфрием Ляшицким тех детей боярских, которые «потомилися» в тяжелом зимнем походе. Сам же князь, оставив «немногих людей, детей боярьскых да казаков и стрелцов», пошел «летовати в Ыслам-Кирмень», намереваясь отсюда совершать рейды «на Крымьского улусы за Перекоп и под Козлец…, сколко ему милосердный Бог поможет»{141}.
Пассивность Девлет-Гирея и его нежелание вступать в бой с людьми Вишневецкого вполне объяснима — даже если Курбский и преувеличил последствия мора, очевидно, что ханское воинство оказалось сильно им потрепано. К тому же хан и его военачальники не ожидали столь раннего появления русских у перекопских укреплений, татарские кони отощали за зиму, и вступать в бой с неотмобилизованным войском, на голодных конях с неприятелем, хорошо оснащенным огнестрельным оружием, Девлет-Гирею совсем не хотелось. Он предпочел не рисковать без надобности и пока отсидеться за Перекопом, отправив к своему сюзерену, турецкому султану, посольство с просьбой о помощи.
12 июня в Москву прибыли Онуфрий Лашицкий, князь А. Вяземский и отпущенные из низовьев Днепра дети боярские. Вместе с ними в столицу приехал бежавший из Крыма взятый в плен служилый городецкий татарин Кочеулай Сенгильдеев сын Бастановец. Татарин сообщил, что он «выбежал» из Крыма еще в середине мая, «а как он побежал ис Перекопи, а крымской царь со всеми людьми готов в Перекопи, а к турскому царю просить людей послал же. И как турской царь людей ему пришлет на помощь, и тогда крымской царь хощет итти на государевы украины, а того-де не ведомо, на которые места»{142}.
Казалось бы, принесенная весть должна была всерьез встревожить Ивана и его советников. Однако реакция царя выглядит какой-то странной, двойственной. С одной стороны, он отправляет в низовья Днепра сына боярского Н. А. Карпова «ко князю Дмитрею Ивановичю… и к головам Игнатию Заболоцкому, Ширяю Кобякову, Диаку Ржевскому, Ондрею Щепотеву с своим жалованием з золотыми». Царь таким образом одобрил действия князя, наградив его, но вместе с тем Карпову было наказано передать Вишневецкому вместе с Заболоцким немедленно ехать в Москву, оставив в низовьях Днепра «в коем месте пригоже» голов Ш. Кобякова, Д. Ржевского и А. Щепотева, «а с ними детей боярьскых немного да стрелцов», а также Д. Чулкова и Ю. Булгакова с казаками «промышляти» над крымцами{143}. Почему в преддверии готовящегося большого похода крымцев Иван отозвал Вишневецкого, которого он только что наградил, в свою столицу? Связано ли это с тем, что он не вполне доверял князю? Во всяком елучае, так можно истолковать его слова в наказе посланному в Литву Р.В. Алферьеву. Ему было приказано так ответить на слова о том, что де Вишневецкий известен своей переменчивым нравом («неодного Вишневецкой израдил»): «Государь наш верит всякого человека душе: целовал князь Дмитрей крест, что ему служити государю нашему правдою и неотступну от него бытии никуды и до своего живота, и через тое правду что сделает, то ведает его душа»{144}. Или же Иван решил не раздражать Сигизмунда, и без того обеспокоенного тем, что Девлет-Гирей обвинял его в попустительстве набегам подчинявшихся Вишневецкому казаков на крымские улусы?
Может, царь рассчитывал отзывом князя поспособствовать привлечению на свою сторону в противостоянии с Крымом враждебно настроенного по отношению к Москве и к нему, русскому государю, великого литовского князя? Кто знает — сегодня трудно разобраться в хитросплетениях дипломатических и придворных интриг того отстоящего от нас на четыре с половиной столетия времени.
Так или иначе, энергичный и решительный Вишневецкий, знаток степной войны, был отозван с частью людей в Москву. Очевидно, что оставленные фактически без конницы, по существу с одними лишь стрельцами и казаками, Ш. Кобяков и Д. Ржевский не могли теперь вести активные действия в степи и могли лишь обороняться в занятом Ислам-Кермене.
С другой стороны, разрядные записи отмечают смену всего командного состава береговой рати. Что примечательно, на смену родовитому, но недостаточно опытному князю И.Д. Вельскому, который должен был возглавить рать по предварительному расписанию, пришел менее знатный, но более знающий князь М.И. Воротынский. Обращает на себя внимание и тот факт, что новая роспись, судя по всему, составлялась в спешке, а иначе почему предыдущая обошлась без местнических споров, а новая — нет? И это при том, что Иван однозначно заявил: «Ведаем мы и сами своих холопей, на свою службу посылаем, где кому пригоже быть, а те полки давно приговорены посылати без мест», пригрозив ослушникам «великой опалой»!{145}
