Когда Вильгельм умер, его похоронили не в Лондоне, а в его родном Кане в Нормандии. Он стал таким жирным, что не помещался в саркофаг, и когда проводивший службу епископ надавил на крышку гроба, тело покойного лопнуло и из брюшной полости распространился такой ужасный дух, что собравшиеся стали падать в обморок.
Не думаю, что о нем скорбел хоть один из четырех тысяч англосаксонских лордов, потерявших свои земли, потому что надо признать горькую истину: это завоевание стало кошмаром для англосаксов. Но для Лондона — как раз наоборот, это была просто находка.
Допустим, не Гарольд, а Вильгельм схлопотал бы в глаз в Гастингсе. Или, предположим, Ансгар выиграл битву за Лондон. Без нормандского завоевания в городе никогда бы не воцарились мир и единение, которые возникают при жесткой власти.
Летописец сообщает нам, что при Завоевателе любая девушка могла проехать через всю Англию и никто бы ее пальцем не тронул, не обидел и не ограбил, а ведь именно безопасность и есть главнейшее условие развития торговли. Купцы из Кана и Руана приезжали продавать и покупать, и город расцвел после знаменитого указа. При нормандцах Лондон сразу получил привилегию — его не внесли в списки «Книги Страшного суда», — а ведь даже Винчестер в конце концов заставили провести инвентаризацию и подсчитать стоимость его имущества.
Возможно, впервые после римлян нормандский Лондон должен был стать несомненной и официальной столицей Англии. И Вильгельм бережно сохранил главное преобразование, которое стало определяющим для развития города.
Эдуард Исповедник первоначально перенес свой двор за черту города периода Альфреда и римлян: он хотел наблюдать за перестройкой Вестминстерского монастыря VIII века, который он превратил в аббатство. Вильгельм не только решил короноваться в аббатстве, но и разместил нормандский двор — центр управления и правосудия — в Вестминстере.
Вот и вышло, что Лондон приобрел двойственную природу: центр политической власти разместился бок о бок с центром экономического благополучия.
Время от времени торговцы выводили политиков из себя, а иногда политики науськивали толпу на торговцев. Но факт остается фактом: уже тысячу лет коммерческий район Лондона имеет простой и легкий доступ к правительству — и все-таки отделен от него; и эта полунезависимость идет только на пользу коммерческому динамизму Сити.
За это надо поблагодарить нормандцев, а еще можно поблагодарить их за верховенство закона, за потрясающие замки и прежде всего за решительное вливание в английский язык французской лексики. Если бы Гарольд выиграл битву при Гастингсе или Ансгар удержал Лондон, нам бы не был ниспослан свыше этот гибридный язык, которому суждено было покорить мир.
Успех этого гибрида приписывают гению нашего следующего великого лондонца — первого в плеяде тех, кто действительно родился в этом городе.
Прежде чем перейти к Чосеру, надо обратить внимание на одну важную деталь, которая касается его паломников. Подумайте: что их всех объединяет? Вот блудливый монах, распутная старая вдова, повар с огромным прыщом, пьяный мельник, тщеславная настоятельница. Если они шли из Лондона или откуда-нибудь еще севернее от реки, то в Кентербери вела только одна дорога — это маршрут, которым я каждый день приезжаю в город. Лондонский мост по-прежнему оставался единственной переправой через реку, а во время нормандских королей Англии он был очень шаткой штукой.
Мы знаем, как легко король Норвегии Олаф и его гребцы опрокинули его в 1014 году, и по 1136 год он десять раз либо обрушался, либо был серьезно поврежден, и тут нет ничего удивительного.
С 1000 до 1200 год население города удвоилось и достигло двадцати тысяч с лишним. Через этот ненадежный переход проходило все больше людей и товаров: везли шерсть из Дорсета, вино из Довиля. Вряд ли мост был шире 6–10 метров в самом широком месте, и там едва могли разъехаться две повозки. В 1170-м эта изношенная часть саксонской инфраструктуры подверглась новой нагрузке: возник приток пригородных жителей — в его средневековой форме, с испражняющимися лошадьми и гулкими каблуками.
Генрих II враждовал с Томасом Беккетом по поводу раздела власти между Церковью и государством. В определенном смысле спор закончился решительно в пользу Генриха, ведь мозги Беккета, уроженца Чипсайда, были размазаны по алтарю Кентерберийского собора. Но в смерти этот великий лондонец оказался сильнее, чем в жизни. Генрих совершил покаянное паломничество — а ведь для средневекового сознания это было доказательством торжества Господа над земными королями.
Для средневекового человека, который буквально воспринимал лижущие языки адского пламени, паломничество было шансом заработать очки у Всевышнего. В Кентербери потянулось еще больше паломников. Священник по имени Питер де Коулчерч, капеллан церкви, где крестили Беккета, предложил решение проблемы.
«Нужен каменный мост, — сказал он Генриху, — вот и все. Они этого заслуживают — и паломники, и святой великомученик». Генрих, которому надоело без конца оплачивать ремонт деревянного сооружения, согласился. Проект оказался очень дорогостоящим, поэтому он ввел налог на шерсть, создал монашескую гильдию под названием «Братство Лондонского моста» и позволил им собирать деньги от продажи индульгенций.
Из разных источников потихоньку потекли денежные ручейки, но все равно проект оказался неподъемным для Англии XII века. Река была без малого 275 метров шириной, с сильным течением и приливами. По проекту требовалось возвести двадцать каменных опор на кораблеобразных остроносых волнорезах, установленных на дне реки.
Сначала надо было соорудить плотину и откачать воду, чтобы можно было работать на дне реки. Это было за пределами тогдашних технических возможностей. У Генриха закончились деньги, и он умер; Питер де Коулчерч был похоронен в недостроенном фундаменте. Ричард Львиное Сердце был слишком занят Крестовыми походами. Строительство, забравшее жизни ста пятидесяти человек, завершилось через тридцать лет при короле Иоанне.
Он заключил хитроумную сделку с лондонскими купцами. В обмен на займы для завершения строительства моста они получали доходы от сборов и все будущие права на переправы через Темзу. Сегодня мы назвали бы это частной финансовой инициативой. Строительство Лондонского моста было завершено в 1209 году, и он пользовался огромной популярностью. Вдоль него выстроились дома и магазины с навесами, накрывающими толпу с обеих сторон. Людей было столько, что иногда паломникам требовался целый час, чтобы перебраться на другой берег.
Так они и проталкивались по мосту в течение следующих ста пятидесяти лет, через все средневековые беды и невзгоды — малые ледниковые периоды, Черную смерть, начало Столетней войны с Францией.
Они шли посмотреть на гробницу мученика, потому что верили, что это облегчит гнет боли и страданий, но иногда этот гнет превышал все мыслимые пределы, и тогда религиозного утешения было уже недостаточно.
Отец английского — ныне неофициального языка межнационального общения всего человечества
Была среда 12 июня 1381 года, самая прекрасная пора года в Англии. Уже почти отцвели каштаны, приближалась середина лета, и вечера становились все длиннее.
Полный и немного подавленный поэт, лет сорока, сидел возле окна своего дома с чувством все возрастающей тревоги. Жены не было дома — она, как обычно, была при дворе Джона Гонта, и у нас есть основания полагать, что ее отношения с великим принцем были далеко не безупречны. Что касается нашего героя, то не далее чем год назад он сам был замечен в порочащей его связи, а именно в «похищении» молодой женщины по имени Сесиль Шампейн.
И, что бы ни подразумевалось под этим обвинением, он заплатил штраф и избежал ответственности, но его репутации и моральному облику эта история ничего не добавила. У него была хорошая работа таможенного надсмотрщика и контролера, и его знали как поэта. И в самом деле, он превзошел таможенного инспектора Руссо — как лучший из поэтов, когда-либо служивших на таможне. Вдобавок к ежегодной ренте 10 фунтов от дядюшки короля, Джона Гонта, его поэтический дар каким-то образом завоевал ему право в течение последних семи лет получать кувшин вина в день (примерно один галлон — 4,5 литра). И даже если он не выпивал его сам, то уж он-то, сын виноторговца, знал, как превратить вино в деньги.
Джеффри Чосер был в эпицентре событий в Англии XIV века: торговец, приближенный ко двору с четырнадцати лет, доверенный посланник, который знал и политиков, и богачей, человек такой огромной энергии, что сам по себе был мостом между двумя городами, Лондоном и Вестминстером. Когда в тот летний вечер Чосер выглянул из окна своего жилища, он увидел, что разворачиваются события, которые грозят перевернуть его жизнь вверх дном.
