Вот чем вызвано ожесточенное сопротивление немцам в районе Брестской крепости: там располагались основные силы сразу двух авангардных дивизий 4-й армии (333,44,84-й стрелковые полки 6-й Орловской, 455-й сп 42-й стрелковой дивизий и др., а также подразделения 17-го Брестского погранотряда, 33-го особого инженерного полка (основная задача которого — наведение понтонных переправ через Буг при наступлении), часть 132-го батальона НКВД и штабы частей. Всего не менее 8 тысяч бойцов (точное количество до сих пор не установлено). Проще говоря, в районе Брестской крепости располагались части, которым самим предстояло в скором времени брать Варшаву, а немцы собирались захватить крепость с ходу до 12 дня силами одной пехотной дивизии, совершенно не предполагая такой концентрации вражеских войск менее чем в километре от границы на площади всего в несколько квадратных километров!
Судите сами. Среди героев обороны крепости сплошь и рядом не столько пограничники, сколько бойцы и командиры 6-й и 42-й сд. Вот почему не все части покинули крепость (хотя еще имели такую возможность) в течение дня 22 июня (а многие и не пытались уйти вообще), вот откуда немотивированные штыковые атаки защитников крепости и их попытки побыстрее выбить врага из ее пределов: приказ Коробкова предписывал им до 12 дня занять «свой участок», а передовые рубежи этого самого «участка» находятся в 5— 10 км по ту сторону границы! О каком же отступлении могла идти речь?!
13-я армия генерал-лейтенанта П.М. Филатова, сформированная в ЗОВО в течение мая — июня 1941 года в составе 6 стрелковых дивизий, а также все отдельные и механизированные корпуса Павлова сконцентрировались в районе Минского УРа еще в начале июня, но ближе к границе (в район Волковыск — Барановичи, что было бы более правильным с точки зрения обороны) так и не двинулись. Задачей 13-й армии являлась поддержка основных частей Западного фронта, а также пополнение понесших потери дивизий и корпусов. Расположенную в Минске армию можно было одинаково быстро перебросить и в район Бреста, и в район Гродно. Если понадобится — в полосу Северо-Западного фронта через Вильно.
И еще один любопытный документ (все в том же музее Великой Отечественной войны) — протокол № 69 заседания бюро ЦК КП(б) БССР от 22.06.1941 г. Пунктом восьмым Пономаренко Пантелеймон Кондратьевич постановил эвакуировать ценности Госбанка БССР (в суточный срок!). Примечательно — война только началась, ее ход еще не ясен, а ценности БССР уже вывозятся, да еще в суточный срок. Дело в том, что Москва, попутно, воспользовалась началом боевых действий для окончательного ограбления подконтрольных ей республик. Многие ценности (как, например, крест Лазаря Богши) не вернулись назад и после войны, частично осев в российских музеях, а частично сгинув бесследно в секретных хранилищах Гохрана и Спецхрана.
Тем же восьмым пунктом протокола предписывается:
«… установить связь с военными частями» и организовать службу ПВО (вот так в республике готовились к нападению врага — гражданская служба ПВО начала организовываться только после начала войны!).
Когда же все-таки Сталин собирался напасть на немцев?
Виктор Суворов указывает на 6 августа. Однако ни один из оперативных планов не мог содержать конкретных д ат. В таких документах вместо даты перехода в наступление обычно стоял пропуск (как, например, в оперативной директиве № 0205/оп за ноябрь 1939 года К.Е. Ворошилова командующему ЛВО К. А. Мерецкову), либо указывалось, например, «день X (день начала наступления), час «Ч»+, к примеру, 3 часа». Дата начала войны могла быть определена только главой государства и никакой нарком обороны или начальник Генштаба заранее знать конкретную дату не могли. Вспомните приказ командующего 9-й армией Духанова от 24 ноября 1939 года: «… 9. Число перехода в наступление будет указано особым распоряжением».
Так что к 22 июня 1941 года никакой конкретной даты начала войны Красной Армией попросту не могло существовать, ибо и сам товарищ Сталин ее еще не определил. Могли существовать ориентировочные сроки проведения наступательной операции, например июль — август 1941 года.
По поводу сроков… Первоначально складывалось впечатление, что это могло произойти в сентябре — октябре 1941 — го. Но затем возникли сомнения — слишком долго орда в 5 миллионов штыков, не считая техники, торчать в бездействии у самой границы не может. Это же отмечает в «Мозге армии» и Б.М. Шапошников.
Жуков в мемуарах указывает, что полевые управления фронта и армий на Украине должны были выйти в исходные районы к 21–22 июня. В свое время, накануне Зимней войны, управление 7-й армии было развернуто в середине сентября 1939-го за полтора месяца до начала вторжения в Финляндию. Если действовать по аналогии и прибавить к указанному Жуковым сроку полтора месяца, то выходит, что операция «Гроза» должна была начаться не позднее второй декады августа. Смущало в этой ситуации лишь то, что до войны полтора месяца, а артиллеристы и зенитчики позволяют себе выезжать в тыл на маневры, а «товарищи красные командиры» по выходным и праздникам посещают «зимние квартиры» в тылу.
«Дело в том, что дивизионная, корпусная и зенитная артиллерия в начале 1941 года еще не проходила боевых стрельб и не была подготовлена для решения боевых задач. Поэтому командующие округами приняли решение направить часть артиллерии на полигоны для испытаний. В результате некоторые корпуса и дивизии войск прикрытия при нападении фашистской Германии оказались без значительной части своей артиллерии» [27, с. 261].
Не вяжется это с обычным поведением в частях накануне грандиозного наступления.
И тем не менее ответ лежит на поверхности. Поскольку весь замысел операции привязывался к предстоящей высадке немцев в Великобритании, то и начаться она могла лишь после начала операции «Морской лев». Сталин ждал не конкретной даты, а конкретного события, которое, по информации Разведывательного управления Генерального штаба РККА и советской агентуры (а на самом деле по дезинформации, состряпанной Абвером и СД), ориентировочно ожидалось в конце лета. Вот как легко и просто разрешается загадка советского «дня X».
«Гитлеровская армия, одобрившая советскую агрессию против Финляндии, напала на нашу страну в момент реорганизации ее армии, когда та еще не была полностью готова к войне… Добавим: напала на союзника…» [1, с. 372–373].
Реорганизация, существенно повышавшая качественный уровень, Красной Армии не грозила, командование просто не успело мобилизовать всех, кого планировало, и насытить части новой техникой, но и без того этой техники, в том числе новейшей, было троекратно больше того, что бросили на Союз немцы, а количество штыков на западной границе даже при незавершенной мобилизации не уступало группировке, стянутой к советским рубежам командованием ОКХ. РККА не была готова к войне с Германией на равных (русская армия, собственно говоря, ни к одной войне не бывает готова, даже к той, к которой готовится), однако Сталин ведь и не собирался сражаться с вермахтом на равных. Он собирался ударить немцам в спину! С главными силами вермахта пусть сражаются англичане, а мы войдем в Варшаву, Будапешт, Бухарест и Стамбул налегке.
Но то, что произошло вечером 21 июня 1941 года, повергло всех в Кремле в шок. В растерянности пребывало не только политическое, но и военное руководство государства.
«Утро воскресного дня было солнечным, смолисто-ароматным… Мы уже собрались выезжать, как вдруг приехавший за нами из Москвы шофер… с растерянным видом сказал:
— Александр Сергеевич, война! — Как война? — Вы разве не слышали? В 12 часов ожидается важное сообщение по радио…
Выступление В.М. Молотова по радио и его сообщение о том, что гитлеровцы бомбят наши города, всех буквально потрясло.
Нам были известны коварство, лживость и лицемерие нацистсткой клики., и все-таки трудно было поверить в случившееся, столь вероломным было нападение гитлеровцев.
…Вспоминая обо всем этом по пути из Подлипок в Москву днем 22 июня 1941 года, я не хотел верить, что война уже разразилась. Почему-то казалось, что если война и наступит, то только тогда, когда мы будем к ней совершенно готовы. Мы и верили и не верили в неизбежность близкой войны» [81, с. 222, 226].
И это говорит заместитель наркома авиапромышленности, специалист по выпуску боевых самолетов! Страна якобы готовится к неминуемому вторжению Германии, а для замнаркома авиацией нападение немцев — новость и неожиданность! Да что там Яковлев! Вот что пишет нарком ВМФ СССР Н.Г. Кузнецов:
«Когда я возвращался в Наркомат (в ночь с 21 на 22 июня 1941 года. — С.З.)… меня не покидали тяжелые мысли: когда наркому обороны стало известно о возможном нападении гитлеровцев? Почему не само правительство, а нарком обороны отдал мне приказ, причем полуофициально и с большим опозданием?» [57].
