Торгуясь таким странным для нас и естественным для них образом, почтенные соседи черноморцев умеют ловко стянуть, что им приглянется и что будет лежать плохо; поэтому не дозволяется им входить в торговые ряды в бурках. Были примеры, что князь изобличался в похищении зеркальца или апельсина.
По множеству ярмарок в Черноморье далеко не все они имеют большое торговое значение, но народ их любит и поддерживает своими съездами. Казачки первые желают ехать на ярмарку, чтоб видеть большой свет, чтоб полюбоваться на большое собрание предметов роскоши и запастись предметами для беседы на целые месяцы; а казаки, как ни тяжелы на подъем, не смеют противоречить обладательницам своих сердец и следуют с ними, имея в виду не пыль и толкотню большого света и не ситцевую пестроту предметов роскоши, а что-то другое, до чего нет дела дражайшим их спутницам, и что веселит сердце человека. Казацкая ярмарка имеет свои местные оттенки. Ее окружают скотные и конские гурты, которых голодный рев и ржание как будто вопиют против высоких запросов и низких предложений цены. В самой средине ярмарки «тичок» – толкучий рынок рабочего скота и езжалых лошадей. Здесь являются героями вертлявый цыган на старой кляче, которую он «пидвахлював», подогрел и подмолодил по-своему, и удалый «комонник»[28] с волосяным арканом на руке, с гордо откинутой назад головой, с молодецки подкрученным усом и с самонадеянно-небрежной посадкой на молодом неуке, беснующемся и выбивающем седока из седла. Вы любуетесь этим спокойствием, этим как бы простодушием мужества, столько свойственным черноморскому казаку даже в пылу боя, и вы соглашаетесь с остроумнейшей из женщин, что человек на диком коне прекрасен. Поодаль от этого кипучего и шумного торжища слепец в ветхом подряснике читает псалтырь на память. Его певучее чтение прерывается частыми подаяниями. Ощутив в руке лепту, он останавливается в ту же секунду, спрашивает имя сделавшего подаяние, молится о нем и потом продолжает чтение от того именно слова, на котором был прерван. Внимание и память ему не изменяют. В самом многолюдном месте, около «яток», шатров с орехами и пряниками, слепые нищие, усевшись в ряд, без шапок, под палящим солнцем, с запыленными лицами и с деревянными чашечками в руках, поют лазаря под плаксивую игру «кобзы». Лишенные Божьего света то и дело слышат стук в своих чашечках от падающих в них старых грошей и новых однокопеечников. Здесь повеяло вам на душу грустью; но вот послышались гуденье бубна и визг скрипки. За ними толпа хлопцев и молодиц, а впереди их чабан (овчарь) с загорелым лицом, с усаженным пуговицами поясом и привешенным к нему на длинной портупее ножом, с сбитой на ухо шапкой, с цветным платком через плечо и флягой в руке, скачет гопака до упаду. Этот мешковатый гуляка «водит музыки» и угощает встречного и поперечного напропалую. Кто не желает его угощения, бежит подальше…
Кроме ярмарок и базаров города Екатеринодара, торговые сношения черкес с казаками поддерживаются меновыми дворами, существующими на Кубани по черте кордонной линии. Чтоб не показалось странным, как могут происходить на одном и том же рубеже и война, и торговля, довольно сказать, что у горцев нет соли, а у казаков нет лесу. Первым нечем посолить свою пасту (кашу), а последним не из чего возвести хату. Так вот, вследствие обоюдного лишения в предметах первейшей потребности для существования, меновой торг между казаками и горцами завязался с первых дней поселения Черноморского войска на Кубани. Кошевой атаман этого войска Котляревский, во всеподданнейшем представлении своем Государю Павлу Петровичу, от 21-го июля 1799 года, между прочим, излагал: «По неотпуску каждому Черкесскому владению из войска Черноморского соли, там, где ему способно, оные владения, злобствуя на войско, причиняют ему, хищническим грабежом людей, не малые обиды, говоря тако: давай нам соль там, где надобно – не будем воровать, ибо нам без соли не пропадать, и мы у вас зато воруем, что в Анапе дорого соль купуем». По воспоследовавшему тогда же Высочайшему соизволению учреждены «сатовки», или меновые дворы по правому берегу Кубани, на разных пунктах. В настоящее время их более десяти.
Кроме леса, господствующей привозной статьи, переходят чрез меновые дворы на нашу сторону: лубок, называемый горцами «кожа дерева», черная нефть, пиявки, алебастр, разные кожи и меха, в сыром виде, лошади и рогатый скот, особенно буйволы, хлеб, сало, масло, мед, воск, бурки, горская одежда, ножи, циновки и некоторые изделия из дерева. С нашей стороны, сверх соли, главной статьи отпуска, идут меновыми стезями в горы: разные бумажные и шелковые ткани невысокого достоинства, шелк и канитель для делания галунов, холсты, сафьяны, войлоки, посуда, сундуки, мыло.
По военным обстоятельствам края, торговые сношения казаков с горцами подвержены частым переворотам: то они возрастают, то ослабевают, то и вовсе прерываются. Кроме того, впереди значительного протяжения меновой черты лежит для торговли порог в одной из привилегий земли, обитаемой бжедугами. В этом ближайшем к нашей линии народе демократия еще не подавила феодализма, как у дальнейших горцев, и потому земля остается поделенной между многими мелкими владельцами – князьками и дворянами (пши и уорк), к старинным привилегиям которых принадлежит право «курмука»[29] – феодальное право взимать транзитную пошлину со всего, что провозится чрез их владения из гор на Кубань и обратно. Нередко жадность этих нищих князьков делает из курмука препятствие для торговли, гораздо важнее, чем дурное состояние, или – точнее сказать – несуществование путей сообщения по закубанской стороне.
Но доскажем, что осталось еще сказать о внутренней промышленно-торговой жизни края. Мы знаем уже, что промышленный и ремесленный труд в пределах Черноморья наибольшей частью принадлежит временным пришельцам, и что на долю местного народонаселения, составляющего одно служивое сословие, остается простой труд производительный, и тот не весь. По общему разделению сословий и труда в государстве, казалось бы, иначе и быть не должно: всякому свое. Но здесь, по особенному положению края, является неудобство, несуществующее для Кавказского казачьего войска, где сословие, ратующее с оружием в руках, на границе, поддержано сзади другими, неслужащими сословиями – податными сословиями Ставропольской губернии. В Черноморский самостоятельный край, отброшенный на оконечность цивилизованного русского мира, в край недостаточно гостеприимный как в климатическом, так и в военном отношении, и отказывающий в правах гражданства всему, что не носит оружия, промышленные, ремесленные и вообще рабочие гости могут находить различно: или в таких, сколько нужно, или в гораздо меньших, численных силах; или тогда, когда нужно, или тогда, когда ненужно, – или же, наконец, при действии известных препятствий, вовсе могут не приходить. Невыгоды такой зависимости слишком ощутительны для местного казачьего населения. И между тем этому населению недостает поощрения, руководства и поддержки, чтоб ослабить сколько-нибудь эту зависимость. Казаки, знающие ремесла, отбывают службу не оружием, а ремеслами своими: то они записываются в особо учрежденную «войсковую мастеровую сотню», то работают в составе полков, батальонов и батарей. Находя легче и почетнее этой трудовой службы службу общерядовую, службу с шашкой и пальником, а не с долотом и кузнечным мехом в руках, молодое казацкое поколение не имеет никакой охоты к изучению ремесел. Для удаления невыгодных случайностей зависимости местной ремесленной промышленности, не будет ли вызвано из среды казачьего сословия свободное «ремесленное общество», подобно тому, как уже учреждено в войске, с последним преобразованием его, «торговое общество» в составе двухсот лиц.
Это благодетельное нововведение вознаграждает, по крайней мере, имеет целью вознаградить для войска отсутствие среднего сословия. Вступив в торговое общество и внося погодно в войсковую казну купеческую подать по третьей гильдии, казак ставит себя в независимость от всяких служб и пользуется правом торговли как в пределах, так и вне своей земли. Но как местное богатство, если есть оно, находится в руках чиновного класса, а торговое общество учреждено для одних только рядовых казаков, то и благодетельная мера, предпринятая для организования промышленно-торгового класса из самых же служивых обитателей края, не достигает предназначенной ей цели: двух сотное, по штату, торговое общество оказывается одно-сотным в действительности; из двух сот званных только половина избранных, – да и из тех очень немногие посвящают себя торговому делу. Свободно дышит черноморец в военной засаде, но за прилавком он не в своих санях: скуп на слова и неспособен к двум главнейшим в торговле вещам: показать товар лицом и делать два дела разом.
