Таким образом, делает вывод Соловьев, своей победе над братом Владимир был обязан двум обстоятельствам: малочисленности войска самого Ярополка и измене воеводы Ярополка Блуда, пугавшего своего князя вероломством киевлян. Ярополк поверил льстивым речам Блуда, пошел к брату на переговоры и был предательски убит. Так некрасиво началась история правления киевского князя Владимира Святого. Первое, что он сделал, разобрался со своими наемными варягами – своим буйством они сильно мешали налаживать мирную жизнь в Киеве. С горожанами они вели себя ровно так же, как с завоеванными народами: требовали выкупа.
«„Это наш город, мы его захватили, – хотим взять выкуп с горожан по две гривны с человека“, – свидетельствует летопись. – И сказал им Владимир: „Подождите с месяц, пока соберут вам куны“. И ждали они месяц, и не дал им Владимир выкупа, и сказали варяги: „Обманул нас, так отпусти в Греческую землю“. Он же ответил им: „Идите“. И выбрал из них мужей добрых, умных и храбрых и роздал им города; остальные же отправились в Царьград к грекам».
Однако, отсылая своих варягов на греческую чужбину, он прежде них отправил послов к византийскому императору: «Вот идут к тебе варяги, не вздумай держать их в столице, иначе наделают тебе такого же зла, как и здесь, но рассели их по разным местам, а сюда не пускай ни одного».
Языческое нововведение Владимира
В русскую историю князь вошел как основатель христианства. Однако прежде, чем крестить Русь, Владимир ввел в достаточно цивилизованном Киеве языческие обряды с кровавым жертвоприношением. Главным богом он поставил в Киеве Перуна – голова у того была серебряная, ус золотой, а также на киевском холме появились и все остальные языческие божества – Хоре, Дажбог, Стрибог, Симаргл (Сим и Регл) и Мокошь – в виде деревянных идолов.
«И приносили им жертвы, называя их богами, и приводили своих сыновей и дочерей, и приносили жертвы бесам, и оскверняли землю жертвоприношениями своими. И осквернилась кровью земля Русская и холм тот».
Соловьев писал, что начало правления Владимира ознаменовалось торжеством язычества над христианством, но торжество это не могло быть долгим, потому как – считал он – русское язычество было бесцветным и бедным по сравнению с другими, монотеистическими религиями.
«У нас на Руси, в Киеве, – пояснял он, – произошло то же самое, что в более обширных размерах произошло в Империи при Юлиане: ревность этого императора к язычеству всего более способствовала к окончательному падению последнего, потому что Юлиан истощил все средства язычества, извлек из него все, что оно могло дать для умственной и нравственной жизни человека, и тем всего резче выказалась его несостоятельность, его бедность пред христианством. Так обыкновенно бывает и в жизни отдельных людей, и в жизни целых обществ, вот почему и неудивительно видеть, как иногда самые страстные ревнители вдруг, неожиданно, покидают предмет своего поклонения и переходят на враждебную сторону, которую защищают с удвоенною ревностию; это происходит именно оттого, что в их сознании истощились все средства прежнего предмета поклонения».
Прежде чем перейти от язычества к христианству, Владимир попробовал сделать всенародной религией язычество с кровавыми жертвами. После похода на ятвягов в 983 году Владимир «пошел к Киеву, принося жертвы кумирам с людьми своими. И сказали старцы и бояре: „Бросим жребий на отрока и девицу, на кого падет он, того и зарежем в жертву богам“. Был тогда варяг один, а двор его стоял там, где сейчас церковь святой Богородицы, которую построил Владимир. Пришел тот варяг из Греческой земли и исповедовал христианскую веру. И был у него сын, прекрасный лицом и душою, на него-то и пал жребий, по зависти дьявола. Ибо не терпел его дьявол, имеющий власть над всеми, а этот был ему как терние в сердце, и пытался сгубить его окаянный и натравил людей. И посланные к нему, придя, сказали: „На сына-де твоего пал жребий, избрали его себе боги, так принесем же жертву богам“. И сказал варяг: „Не боги это, а дерево: нынче есть, а завтра сгниет; не едят они, не пьют, не говорят, но сделаны руками из дерева. Бог же один, ему служат греки и поклоняются; сотворил он небо, и землю, и звезды, и луну, и солнце, и человека и предназначил его жить на земле. А эти боги что сделали? Сами они сделаны. Не дам сына своего бесам“. Посланные ушли и поведали обо всем людям. Те же, взяв оружие, пошли на него и разнесли его двор. Варяг же стоял на сенях с сыном своим. Сказали ему: „Дай сына своего, да принесем его богам“. Он же ответил: „Если боги они, то пусть пошлют одного из богов и возьмут моего сына. А вы-то зачем совершаете им требы?“ И кликнули, и подсекли под ними сени, и так их убили. И не ведает никто, где их положили».
«Несмотря на то, что смелый варяг пал жертвою торжествующего, по-видимому, язычества, – восклицал Соловьев, – событие это не могло не произвести сильного впечатления: язычеству, кумирам сделан был торжественный вызов, над ними торжественно наругались; проповедь была произнесена громко; народ в пылу ярости убил проповедника, но ярость прошла, а страшные слова остались: ваши боги – дерево; Бог – один, которому кланяются греки, который сотворил все, – и безответны стояли кумиры Владимира перед этими словами, и что могла в самом деле славянская религия сказать в свою пользу, что могла отвечать на высокие запросы, заданные ей проповедниками других религий?»
Выбор веры
Владимир подыскивал религию, которая могла бы объединить людей и держать их в достаточном повиновении. Язычество не соединяло, а скорее разобщало (в Киеве было достаточно христиан). Так что начался нелегкий выбор, какую религию принять и от кого ее принять. Последнее было даже важнее самой религии. Соловьев замечал, что ни одному другому народу не приходилось выбирать, в какого бога верить. Обычно язычество плавно переходило в монотеистическую веру, единственно возможную для данного региона. С Русью было иначе, у нее существовал выбор в силу того, что она граничила с народами, принадлежащими разным монотеистическим религиям – православию, магометанству и иудаизму. Христианство представляли Византия и Рим, магометанство – азиатские страны, иудаизм – умирающий Хазарский каганат. От последнего веру принимать было бессмысленно, и так недавно избавились от хазарской дани. Против магометан Владимира настраивала сама религия: «Владимиру, по преданию, нравился чувственный рай магометов, но он никак не соглашался допустить обрезание, отказаться от свиного мяса и от вина: „Руси есть веселье пить, говорил он, не можем быть без того“».
К тому же исламские страны лежали далеко, то есть не могли быть союзниками во время войн, общих интересов тоже не было. А болгары, исповедовавшие ислам, вряд ли могли представлять значительную политическую силу. Римская церковь Владимиру не понравилась: «Пришли иноземцы из Рима и сказали: „Пришли мы, посланные папой“, и обратились к Владимиру: «Так говорит тебе папа: „Земля твоя такая же, как и наша, а вера ваша не похожа на веру нашу, так как наша вера – свет; кланяемся мы Богу, сотворившему небо и землю, звезды и месяц и все, что дышит, а ваши боги – просто дерево“». Владимир же спросил их: „В чем заповедь ваша?“. И ответили они: „Пост по силе: «если кто пьет или ест, то все это во славу Божию», – как сказал учитель наш Павел“. Сказал же Владимир немцам: „Идите, откуда пришли, ибо отцы наши не приняли этого“. Греческие проповедники понравились куда как больше. Может, потому, что они сильно хулили все остальные религии. Против магометан сказали они так: „Вера же их оскверняет небо и землю, и прокляты они сверх всех людей, уподобились жителям Содома и Гоморры, на которых напустил Господь горящий камень и затопил их, и потонули, так вот и этих ожидает день погибели их, когда придет Бог судить народы и погубит всех, творящих беззакония и скверное делающих. Ибо, подмывшись, вливают эту воду в рот, мажут ею по бороде и поминают Магомета. Так же и жены их творят ту же скверну, и еще даже большую“. Владимир от гадливости только сплюнул. Про римлян сказали следующее: „Вера же их немного от нашей отличается: служат на опресноках, то есть на облатках, о которых Бог не заповедал, повелев служить на хлебе, и поучал апостолов, взяв хлеб: «Сие есть тело мое, ломимое за вас…» Так же и чашу взял и сказал: «Сия есть кровь моя нового завета». Те же, которые не творят этого, неправильно веруют“».
Поскольку римская вера была верой немцев, Владимир бы ее принять и так не захотел. Но верой, немного отличавшейся от римской, заинтересовался и прослушал весь курс по введению в христианство. Новая вера пришлась ему по душе, тем более что Русь соседствовала с Византией и решался важный политический вопрос – к христианской стране в Византии было бы и другое отношение.
«Бывальцы в Константинополе, – писал Соловьев, – после тамошних чудес с презрением должны были смотреть на бедное русское язычество и превозносить веру греческую. Речи их имели большую силу, потому что это были обыкновенно многоопытные странствователи, бывшие во многих различных странах, и на востоке, и на западе, видевшие много разных вер и обычаев, и, разумеется, им нигде не могло так нравиться, как в Константинополе; Владимиру не нужно было посылать бояр изведывать веры разных народов: не один варяг мог удостоверить его о преимуществах веры греческой перед всеми другими».
