Это было упущением с моей стороны. В моем желудке образовался и стал расти комок. Я посмотрел на русского, но ничего не ответил.
– Откуда ты? – продолжал он. – Откуда ты прибыл?
– Я прибыл отсюда, из Днепропетровска. Я здесь, чтобы вступить в польскую армию.
После этого офицер резко оборвал разговор. Его поведение было непонятным, оно свидетельствовало о том, что в чем-то крылась ужасная ошибка. Русский нажал на кнопку на своем столе, и вскоре вернулся один из охранников. Конвоир занял место за мной, уставив мне в спину ствол автомата. Офицер приказал отвести меня в кабинет 98. Охранник с автоматом обошел меня, посмотрел мне в лицо и скомандовал:
– Идем.
Я пошел за ним по длинному коридору. Пока мы шли по нему, нам пришлось миновать несколько человек, которые внимательно рассматривали меня. Я очень старался выглядеть как можно более беззаботным, чтобы создать впечатление своей полной невиновности, как будто все происходящее было большой ошибкой.
В кабинете 98, куда мы вскоре пришли, сидели несколько офицеров НКВД, в том числе и тот майор, с которым я уже разговаривал. Один из офицеров предложил мне стул рядом с собой, куда я и присел. Майор спросил меня, ел ли я сегодня что-нибудь. Я ответил, что нет. Тогда тот человек, что предложил мне стул, вышел из помещения и через несколько минут вернулся с едой для меня. Он поставил передо мной поднос с каким-то супом, кусок хлеба и немного сыра. Я оглянулся вокруг. Все офицеры смотрели на меня и подбадривали:
– Ешь, ешь.
Они наблюдали за каждым моим движением. Я снова осмотрелся по сторонам. Я точно знал, где нахожусь: теперь меня передали под юрисдикцию ГПУ[39]. Во время войны мы много слышали об этой организации. Это был очень трудный момент, и я призвал всю свою веру в Бога, обращаясь к нему за помощью, чтобы он помог мне пройти через это испытание. Я поблагодарил того человека и стал молча есть то, что он принес, а остальные в это время наблюдали за мной. После того как я поел, другой офицер угостил меня сигаретой. Должен заметить, что все вели себя очень вежливо.
Мы все знали, что должно было произойти позже. Все начинается с того, что к тебе втираются в доверие, предлагая еду и сигареты, а потом через пять минут начинается допрос. У каждого из присутствующих в помещении офицеров был с собой блокнот. Справа от майора сидел стенографист.
– Ваши имя и фамилия?
– Оскар Скейя, – твердо ответил я.
– Дата и место рождения?
– 4 марта 1908 года, Краков. Сейчас я живу с родителями в Катовице.
Писарь записывал все мои ответы. Офицеры тоже что-то писали в своих блокнотах, очевидно, описывали свои собственные наблюдения.
– Что вы делаете в России? – продолжал майор.
– Я работал в Днепропетровске на немецкую фирму. В момент, когда немецкие войска отступили из города, я находился далеко от Днепропетровска, в небольшом поселке. Я не знаю названия этого населенного пункта.
Один из офицеров положил перед майором новый лист бумаги. Я продолжал:
– Я хочу быть подальше от немцев. Я не желаю больше на них работать. Кто-то из гражданских, с которым я познакомился в том поселке, сказал мне, что, когда фронт отодвинется отсюда, я должен буду записаться в польскую армию, поскольку являюсь гражданином Польши. Я последовал его совету и ушел из поселка, направляясь сюда. Прошло две недели, и немцы отступили. Они ушли вечером, а уже утром сюда пришли русские. Я отправился к русскому командиру, и он выдал мне документы, которые сейчас перед вами. Он сказал, чтобы я отправлялся с ними на призывной пункт Днепропетровска. Вот и все, что я могу сказать.
Один из офицеров спросил:
– Вы можете вспомнить что-то в том поселке, где находились? Сможете отыскать его, если кто-то будет сопровождать вас?
Я ответил на это:
– Не думаю, что мог бы снова разыскать тот поселок.
Он снова спросил меня:
– У вас есть знакомые в Днепропетровске?
– Нет, – ответил я, – я прибыл сюда в поисках работы.
Находившиеся в помещении снова переглянулись. Тот офицер, что меня допрашивал, продолжал что-то писать в своем блокноте. Закончив, он посмотрел на меня и спросил:
– Все, что вы сказали сейчас, – это правда?
– Да, это правда, – немедленно ответил я.
– Тогда, пожалуйста, подпишите здесь, чтобы подтвердить это. – Офицер вырвал лист из блокнота и протянул его мне. Я тут же взял у него документ, подписал его и вернул обратно.
Офицер с удовлетворенным видом передал лист майору, сидевшему за столом. Майор забрал бумагу, бросил на нее быстрый взгляд и вызвал конвой. Двое с автоматами тут же возникли в комнате. Встав позади меня, они приказали мне идти с ними. Я с готовностью повиновался. Мы втроем прошли назад по коридору и вышли из здания. Мы прошли по городу совсем немного, до следующего здания. На нем были небольшие, забранные решетками окна. Нетрудно было догадаться, что здесь располагается.
Когда мы вошли внутрь, конвойные довели меня до небольшой комнатки за поворотом, где за большим столом сидел какой-то человек. Было понятно, что это тюремное начальство. Караульные развернулись и вышли. Тюремщик посмотрел на меня быстрым взглядом.
– Снимите свои подтяжки и отдайте их мне, – распорядился он отрывисто.
Я молча повиновался.
Он забрал у меня подтяжки и положил их на стол.
– Теперь выньте все из карманов и положите на стол.
Я полез в карман и обнаружил, что там все еще лежит полкуска хлеба и кусочек вяленого мяса, которыми меня снабдил Николай на прощание. Кроме того, у меня были две пары перчаток, которые я тоже положил на стол перед тюремщиком, но тот жестом показал мне, что я могу все это оставить.
– Выверните карманы так, чтобы я мог видеть, что они пусты, – продолжал он. – А теперь повернитесь кругом.
Он продолжал рассматривать меня, не выходя из-за стола. Наконец, почувствовав себя удовлетворенным, он поднялся со стула и сказал:
– Идемте со мной.
Тюремщик вел меня по длинному коридору, а я придерживал штаны руками. Было темно и холодно. Тишину нарушали только наши шаги. По обе стороны коридора располагались железные двери с висячим замком и небольшим откидным лючком, закрывающим окошко в двери. Когда мы подошли к помещению, которое должно было стать моей камерой, тюремный страж достал целый набор ключей и открыл дверной замок. Дверь открывалась с громким шумом, эхом прокатившимся по всему коридору. Этот звук почему-то вызвал у меня ассоциации со старинной церковью. Эта обстановка резко отличалась от места моего прошлого заключения, отчего часть меня почувствовала себя счастливой, что меня будут держать в таком месте. Похоже, обо мне, по крайней мере, будут заботиться, и никто здесь не станет в меня стрелять.
Я подумал о том, как долго меня продержат здесь, но мне не дали времени как следует обдумать эту мысль, так как меня отвлек надзиратель, который быстро отобрал у меня перчатки, возможно, потому, что у него самого их не было.
Подобное поведение было типичным для русских. Если у тебя есть что-то такое, что им нужно, они тут же решают, что этот предмет больше тебе не принадлежит, а теперь является собственностью государства. И только потом я получил тычок в спину и оказался посреди камеры, а дверь за мной захлопнулась. Я осмотрелся в тускло освещенном помещении и обнаружил там четыре высокие стены, небольшое зарешеченное окно и семерых мужчин. Они тепло поприветствовали меня как еще одного из тех, кто разделит с ними страдания.
Сначала я подумал, что все стоявшие передо мной мужчины выглядят очень хорошо, что у них полные лица. Это, как я полагал, было признаком того, что в этом заведении мне будет обеспечен хороший уход. Но вскоре я убедился, что был не прав, так как услышал, что их желудки раздувало от недоедания. Все семеро были русскими, и каждого обвиняли в том или ином преступлении. Они были рады пополнению в их компании, и каждый горел желанием поговорить со мной. Прошло совсем немного времени, и я подружился со всеми и узнал о том, что произошло с каждым из них.
Первый из заключенных был инженером, который работал на заводе в Германии. Второй был директором молокозавода, где производилось сливочное масло, молоко и сметана для немецких военных госпиталей. Третий был бургомистром одного из расположенных поблизости городков. Четвертый возглавлял железнодорожную станцию в Днепропетровске. Пятый был парикмахером и обслуживал немецких солдат. Шестой работал в Павлограде на компанию, которая производила подсолнечное масло. Наконец, седьмой работал при немцах в полиции. Этот седьмой был самым молодым, ему был всего 21 год. Он был очень веселым и хорошо говорил по-немецки. По поводу моего заключения в тюрьму он снова и снова напевал мне песенку Ich bin der Bub vom Fuldatal[40].
Самому молодому был вынесен самый долгий срок – 20 лет Сибири[41]. Инженер, начальник на железнодорожной станции, директор молокозавода – все получили по 15 лет Сибири. Двоим дали по 10 лет, а одному – 7. Мне же еще только предстояло дождаться приговора.
