66. Пленум Центрального Комитета. 24–26 марта 1965 г., с. 8–9, 13, 142, 176; Ю. Черниченко. Кубань– Вологодчина. – «Новый мир», 1965, №4, с. 195–199.
67. Ю. Черниченко. Колос юга. – «Новый мир», 1969, №8, с. 221–222.
68. Пленум Центрального Комитета. 19–23 ноября 1962, с. 59.
69. Обширная документация этой дискуссии существует на итальянском языке. См. V.С. Nemcinov. Valore sociale е prezzo pianificato. Roma 1977; Liberman, Nemсinov, Trapeznikov e altri. Piano e profitto nell'economia sovietica. Roma, 1965; La riforma economica nell'URSS. Roma, 1969, Oleg Antonov. La pianificazione sovietica. Firenze, 1968. Синтез двух первых направлений см. A.Levi. Op. cit., p. 180–196; Alec Nove. Stalinismo e antistalinismo nell'economia sovietica. Torino, 1968, p. 136–158.
70. A.H. Малафеев. Указ. соч., с. 367–376.
I. 1 января 1961 г. в СССР была осуществлена денежная реформа чисто бухгалтерскою характера. Был введен «тяжелый рубль». Находящиеся в обращении деньги обменивались из расчета 10:1. В соответствии с этим изменилась заработная плата, цены, вклады в сберегательных кассах.
II. Для того чтобы выполнить обещание, руководители Рязани приказали забить на мясо и животных-производителей, тайно доставляли скот из соседних областей. Они вызвали глубокий кризис животноводства не только в собственной области, но и на более обширной территории.
Новый политический климат
В свое время о периоде Хрущева было написано много. Историография СССР в то время пополнилась многими работами. Это было признаком изменения политического климата по сравнению со сталинским периодом. Стало легче изучать СССР. Его посещало все больше иностранцев. Снова начали издавать статистические и другие материалы о жизни общества. Партийные и государственные органы активно функционировали, часто их деятельность была доступной для ознакомления {Между 1959 и 1963 гг. в СССР были опубликованы стенографические отчеты пленумов ЦК партии. См. [I],[II]}. Публикаций стало больше, они стали менее однообразными. В Москве стало выходить 5 исторических журналов вместо одного. То же происходило и в литературе, и экономике. Сталинская традиция секретности сразу не исчезла, так как имела крепкие корни в бюрократии. Однако потребности внутреннего развития предполагали больше информации: чтобы руководить или просто работать и учить все большее число граждан, нужно было лучше знать действительность.
Этому явлению сопутствовало значительное расширение руководящего слоя. Там, где Сталин проводил централизацию, Хрущев — децентрализацию: в администрации, экономике, юстиции, науке. Компетенция местных руководителей в этот период заметно возросла. В первую очередь это можно сказать о первых секретарях союзных республик и областей. Однако акцент на коллегиальный характер руководства вместо дорогого Сталину единоначалия[1] означал, что они должны больше, чем в прошлом, считаться с другими местными органами власти, подчиненными им иерархически, но не лишенными средств влияния.
Даже в руководстве страной власть Хрущева не могла сравниться по масштабам со сталинской. Проведенные реформы и решительное осуждение деятельности Сталина создали определенный психологический барьер против господства одной личности. После разгрома оппозиции в 1957 г. правление Хрущева стало единоличным. Однако даже тогда, когда его главенство было неограниченным, у него не было неограниченной власти. Некоторые исследования, проведенные вне СССР, подтверждают, что хотя он и принимал авторитарные решения, но не был волен делать все, что хотел, потому что наталкивался на препятствия, сопротивление, в некоторых случаях — оппозицию, постоянные ограничения[2]. Казуистика, как она ни интересна, не может нам помочь при изучении этого слабо документированного периода. Важнее установить сущность этой новой политической реальности. /495/
Новое внутреннее соотношение сил можно прекрасно проиллюстрировать одним примером. Хрущев задумал реформу армии и сказал об этом в 1960 г. в той же самой речи на сессии Верховного Совета, в которой объявил о сокращении вооруженных сил. Он предложил территориальную структуру, то есть частичный возврат к модернизированной концепции народной милиции. Эта концепция была в программах большевиков, и они думали об этом после гражданской войны, но все же создали настоящую армию[3]. Проект встретил ледяной прием и никогда всерьез не воспринимался. О нем упоминали в прессе, но никогда не обсуждали. Военным лидерам пришлось много говорить о роли техники в современной армии и о международной напряженности, чтобы отговорить Хрущева от его проектов или даже просто воспротивиться им. В военных кругах существовали и другие причины недовольства: демобилизованные офицеры с трудом приспосабливались к гражданской жизни, занимая менее престижные и часто хуже оплачиваемые должности. Генералы и маршалы, как мы уже знаем, имели возможность подправить его скромные проекты сокращения и структурно-технической перестройки армии[4].
То, что о разногласиях редко становилось известно, не значило, что их не было в руководящих сферах советского общества. Если трудно точно назвать действующих лиц, то о темах известно из официальных документов. Они совпадают с перечнем старых и новых проблем, которые должно было решить хрущевское руководство. В основном, как видно, они касались социально-экономических вопросов и не всегда носили чисто технический характер.
Постоянным предметом закрытых и публичных дискуссий стало предназначение государственных ресурсов. Их распределение в пользу той или иной отрасли, той или иной области не только обусловливало выполнение ими планов и экономическое развитие в целом, но и затрагивало интересы руководителей предприятий, трудовых коллективов различных районов. То же можно сказать о строительстве предприятий или размещении научных институтов. Если большая часть разногласий, оставалась скрытой в партийных и правительственных учреждениях, то обсуждения разворачивались на сессиях Верховного Совета или пленумах ЦК. И здесь предложения Хрущева не всегда утверждались на практике[5].
Проблема распределения ресурсов становилась еще более щекотливой, когда затрагивала интересы отдельных республик Союза. Вопрос был настолько деликатен, что пришлось впервые в советской практике создать специальный парламентский орган, хотя бы с чисто консультативными функциями, для изучения противоречий между членами Союза. Это — Экономическая комиссия Совета Национальностей[6]. В сущности, этот новый орган никогда не имел реальной власти. Хрущевская децентрализация и создание совнархозов значительно расширили компетенцию периферийных правительств в управлении экономикой каждой республики. Часть этих прерогатив /496/ они сохранили и после смещения Хрущева, когда была восстановлена система министерств[7]. Большие права республик в определенном смысле усилили национализм как реакцию на ослабленный, но не исчезнувший русский национализм, поощрявшийся Сталиным. Он проявился в восхвалении отдельными советскими нациями своего исторического прошлого[8]. Конечно, это несравнимо с сильной волной национальных чувств борющихся колониальных народов. Верно и то, что разные нации Союза с 20-х гг. интегрировались в общие процессы и произошло выравнивание их развития, неизвестное в отношениях метрополий и колоний. Однако национальный вопрос не мог быть сразу решен даже в СССР. Он постоянно возникал в отношениях между республиками.
Многие проблемы появились после отказа от старых методов полицейского притеснения. Нельзя сказать, что они были их следствием. По большей части они существовали раньше, и, чтобы снять их, прибегли к террору последних мрачных месяцев жизни Сталина. Исчезновение страха вызвало повсеместно ослабление общественной дисциплины: Правительство усилило наказание за отказ повиноваться или оскорбление милиции, то есть неполитической полиции, следящей за общественным порядком[9]. Трудно установить, увеличилась ли преступность, так как судебная статистика была и остается сейчас секретной. Вероятно, это происходило в сфере так называемых экономических преступлений: взяточничество, хищения, спекуляция общественной собственностью. Это доказывается тяжестью приговоров, включая смертную казнь, вынесенных в начале 60-х гг. против подобных преступлений, целой серией процессов, которые хотели сделать показательными[10]. Тем не менее эффект таких мер и сопровождавшей их кампании процессов сомнителен. Эти преступления не исчезли, и их не стало меньше ни тогда, ни теперь.
Однако предстояло укрепить законность, как обещал XX съезд. Процесс кодификации советского общества начался при Хрущеве и продолжался и после его смещения. В 1958 г. было разработано уголовное и процессуальное законодательство, единое для всей страны, затем каждой республикой были приняты новые кодексы взамен старых кодексов 20-х гг. Если сам факт возвращения к закону после произвола прошедших лет был новаторством, то этого нельзя сказать ни о самом законодательстве, ни о критериях, которыми руководствовались при его разработке. Определение некоторых государственных преступлений и антисоветской деятельности и пропаганды осталось настолько гибким, что преступлением могло оказаться просто инакомыслие или выражение несогласия в печати[11].
