Автор неизвестен - Книга для учителя. История политических репрессий и сопротивления несвободе в СССР

Бюро ЦК КП(б) Белоруссии объявило Формашеву выговор со снятием с должности заместителя министра иностранных дел БССР […].

Старший референт 2-го сектора отдела кадров Комитета информации МИД СССР В. Алексеев

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 118. Д. 409. Л. 138–139.

Дорогая редакция! От имени многих десятков учащейся и трудовой молодежи г. Валуйки решили обратиться к вам мы — ученики-студенты медшколы, педучилища, с[пециальной] ш[колы] № 1, школы комбайнеров и вечерней школы с просьбой о помощи, и притом о немедленной.

Вот уже вторую неделю, как не только мы, а и все граждане города не имеем хлеба. Ходим впроголодь, хоть [милостыню] проси. Выпекать хлеба в городе начали очень мало, в городе один магазин, у него собираются тысячи народу, достать хлеба невозможно, так как там душат один другого и привозят 200–250 буханок. Народ ругается бранными словами и на правительство, и на Сталина, что никак нет у нас жизни. Говорят, что война скоро будет, поэтому запас делают. На базаре ничего не купишь, все вздорожало в 20 раз, жуть, что делается, как в пекле мы живем. И вот у нас учат, что идем к зажиточной и культурной жизни, о том, что у нас забота о человека, а на самом [деле] не разберешь — одни беспорядки да издевательства. Какое ученье на ум пойдет, если голодный. Сколько героев соц[иалистического] труда, какие урожаи снимают, а мы голодаем. Мы спросили, долго ли будет так, в РК ВЛКСМ, а секретарь РК Павлов говорит: «Я сам никак хлеба не достану, помогать надо Китаю, до нового урожая потерпеть надо». Мы так и не вынесем, на базаре 20 руб. буханка из-под полы. Разве мы в силах купить? В чем дело, дорогая редакция, почему нет хлеба, неужели мы такие бедные? Старики говорят, что раньше никогда и не думали о хлебе, его было как навозу, почему сейчас, при колхозном строе, при хороших урожаях, и нет хлеба? Где причина? Объясните и помогите. Мы, комсомольцы, болеем душой и о народе, о своих отцах и матерях. Когда посмотришь со стороны, что делается за хлебом, и думаешь, если бы тут был американец, сейчас бы, наверное, на весь мир по радио сообщил, что у нас нет хуже в мире. Местные власти не обращают никакого внимания. Нет заботы о народе, люди на глазах мучаются, голодают, а они холодком смотрят на это.

Дорогая редакция! Вы имеете силу. Помогите народу и молодежи. Неужели мы не достойны заботы? Через министерство добейтесь, чтоб г. Валуйки имел хлеб. Народ у нас мучается. Мы, молодежь, форменным образом голодаем. Учеба на ум не идет, а тут экзамены. Просто какое-то вредительство. Просим вас […] похлопочите, чтобы Валуйки снабдили хлебом. Ибо районные и областные власти не внемлют обращению. Жуть, что делается. Ребята деревенские привозят из дому хлеб, сманивают девушек, те им отдаются, теряя свою честность. В педучилище ученик Сергеев двух девушек использовал за хлеб, об этом знают немногие, вот что делается в захолустном городке Валуйки. Дорогая редакция, убедительно просим вас принять самые срочные меры. Будем очень вам благодарны. А ведь мы просим то, что в социалистическом обществе должно быть в избытке. Помогите нам в хлебе. Дайте нам хлеба. Ждем вашей чуткой помощи […].

Аглоткова, Андреева и др.

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 118. Д. 435. Л. 40–41.

В МГБ СССР поступили данные о том, что Переселенческое управление при Совете Министров РСФСР 7 декабря 1948 г. направило в переселенческие отделы при краевых и областных исполкомах Советов депутатов трудящихся директиву за № 366с, имеющую своей целью усиление работы по розыску за границей и репатриации в СССР советских граждан. В этой директиве предлагалось через советский и колхозный актив выявить в городах и сельских местностях лиц, которым известны адреса своих родственников и знакомых, до сих пор не возвратившихся в Советский Союза, с тем чтобы получить от этих лиц письма за границу с призывом о возвращении на родину. Кроме того, предлагалось получить письма за границу от репатриантов, прибывших на территорию края-области. В дополнение к этим указаниям Переселенческое управление 27 апреля т. г. за № 26с и открытой телеграммой № 160 потребовало от переселенческих отделов усиления работы по выполнению своей директивы № 366с, вновь обязывая организовать получение от каждого лица, возвратившегося в Советский Союз, не менее двух писем к родственникам и знакомым за границу. По имеющимся данным, переселенческий отдел Ставропольского крайисполкома, в свою очередь, разослал аналогичные указания райисполкомам.

МГБ СССР считает, что подобная организация переписки с находящимися за границей советскими гражданами, носящая массовый характер, может способствовать шпионским элементам в установлении связи с заграницей.

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 118. Д. 536. Л. 149–150.

Иосиф Виссарионович! Прошу уделить внимание данному письму, которое дает справедливый очерк жизни граждан СССР, бывших в плену в Германии. Ураган войны, пронесшийся по нашей территории, оставил после себя много до сих пор не исчезнувших следов. Одни остались калеками, другие — сиротами, многие лишились крова, а те, которые побывали в плену, количество которых […] исчисляется миллионами, остались навек изуродованными в своих правах. […] Бывший военнопленный не может наравне с другими жить общественной жизнью […]. Бывший военнопленный не может поступить на производство, связанное с военной отраслью […], не может вступить в партию […], всюду преследуется органами контрразведки и в большинстве случаев […] заканчивает свою карьеру заключением. […] При опросах контрразведки часто проявляются грубости, оскорбления, связанные с упреками: «не хотели воевать», «продались» и т. д. Но убедившись в честности некоторых товарищей, их призывают на работу в контрразведку с подписанием текста о неразглашении тайны […]. В чем же заключается работа? […] Дается задание узнать все о бывшем военнопленном и доложить все оперуполномоченному. На это дается задание и устанавливается срок.

К чему все это дело привело (я говорю про военнопленных, большинство которых после освобождения попали в строительные батальоны)? […] В одном батальоне таких тайных поверенных насчитывается до 20–30 человек. […] При получении […] задания дают работать с тем лицом, а я прекрасно знаю, что это лицо работает надо мной, потому что между собой уже знаем друг друга, и что мы является ушами контрразведки. Сказать об этом уполномоченному мы не можем, так как за разглашение тайны будем судимы вне суда. И поэтому договариваемся друг с другом: ты говори обо мне то, а я о тебе скажу это. И так мы оба оправданы. […] Такой метод очень несправедлив. Часто бывает по злобе вызывают товарища на антисоветский разговор, а затем этот разговор докладывается оперуполномоченному, и человеку […] приписывают политику и судят.

В […] честности моей можете убедиться наведением справок, сколько судимо солдат по военно-строительным батальонам в гг. Каунасе, Калининграде, Советске, Риге и др. […] Чем все эти заключения вызваны? В большинстве случаев этими тайными работниками и тем душевным давлением, проистекающим из-за напоминания контрразведки о том, что ты пленный или репатриированный. Человек становится безразличным ко всему, ему все равно, за что быть судимым, лишь бы быстрее дело развязалось. Временами становится трудно жить.

Неужели нельзя дать права бывшим военнопленным наравне со всеми гражданами СССР? Кто виновен в таком большом количестве пленных? […] С сожалением, но приходится сказать, Иосиф Виссарионович, большинство пленных недовольны своей судьбой.

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 118. Д. 727. Л. 92–95.

Уважаемая редакция! Обращаюсь к вам с большой просьбой и душевной болью. Очень прошу не отклонять письмо и дать мне ответ, являюсь ли я ветераном войны и могу ли пользоваться льготами или нет.

Я, Коломоец Ольга Михайловна, родилась в с. Оректополь Покровского района Днепропетровской области. В 1941 г., когда началась война, мне было неполных 12 лет. Отца забрали на фронт. Брат проходил срочную службу и тоже попал на фронт. Мама осталась с тремя детьми. В начале октября 1941 г. в наше село пришли немецкие войска. Те, кто предал свой народ и работал на оккупантов, все время запугивали мою маму тем, что у нее сын и муж воюют против власти. Немцы гоняли нас на всякие работы, особенно зимой — расчищать дороги. В 1942 г. старших детей, в том числе и мою сестру, угнали в Германию. Это было страшное зрелище. Крик, слезы, обмороки. Мама моя после этого очень заболела, и мы с младшей сестрой жили, как могли. В октябре 1943 г. Советская Армия нас освободила. Это была несказанная радость. Но позже оказалось, что особенно радоваться было нечему. Мои мучения только начинались. Меня и таких, как я, детей послали в госпиталь в Покровский район. Там я работала няней. Может, и неприятно это вам читать, но верьте — все это было. Я таскала червей из-под гипса, клопов, выносила утки. Я смотрела на человеческие мучения и страдания. Видела, как умирали от ран и вешались сами. Потом госпиталь уехал, нас отправили домой. Дома с нами тоже не нянчились. Мы делали все. Наши руки заменяли мужчин. И наши же руки — это были главные машины и механизмы в колхозе.