И, впрямь, вскорости, после Покрова, прикатил в усолье новый приказчик, молодой, с наглыми водянистыми глазами, по имени Феофан. Приехал и сразу же начал торопить Сувотина со сдачей дел, а старец только-только с постели встал. Феофан был неумолим, тянуть с отводом не желал. Самолично прочитав повеление архимандрита, добавил, что ждать да догонять не в его обычае и пойдет он не мешкая смотреть хозяйство с келарем. Сувотин только рукой махнул...
Поскрипывая по снегу серебряными подковками новых юфтяных сапог, в наброшенной на плечи шубе, крытой тонким черным сукном, Феофан шествовал по двору, самодовольно поглядывая по сторонам. Степенно заходил в амбары, окидывал хозяйским оком уложенное добро, проверял, не испортилось, не провоняло ли.
- Мышиного помету много, - сказал он келарю Евстигнею, на дряблом лице которого торчал утиный нос.
- Куды ж от них денешься, от мышей-то? - гнусавил Евстигней. - Тоже ведь тварь божья.
- Кошек бы завели, - пробурчал Феофан.
- Были кошки, были и коты, да почитай всех крысы сожрали.
- Бреши больше!
- Молод ты еще, приказчик, мне выговаривать, ибо брешет пес, а я человек есмь. - Келарь нацелился в Феофана утиным носом, усмехнулся: - А крысищи-то у нас - во! - он поднял руку от земли на добрый аршин.
- Да ну тебя! - рассердился Феофан. - Веди показывай службы.
Перед Милкой лежала куча выстиранного и высушенного исподнего белья, рубахи, портки, монашеские подрясники. Милка накручивала их на валек и раскатывала по столу рубчатым катком, когда дверь подклета отворилась и на пороге появился Феофан. Каток выпал из ее рук, она отпрянула, быстро затянула ворот сорочки: "Федька!" На мгновение страх сдавил ей грудь, перехватило дыхание. Она не задавалась вопросом, почему и зачем оказался здесь Федька-душегуб да еще в иноческом обличье. Он тут, и уж коли явился, добру не быть. Бориску надо известить. Далеко он: лес рубить уехал с Нилом и другими дровенщиками. Степушку оберегать нужно: не приведи господь, сотворит с ним этот аспид что-либо неладное...
Следом за Феофаном в двери пролез келарь, стал что-то говорить монаху, тыча пальцем в углы. Однако Феофан не слышал, о чем гнусавит Евстигней, не отрываясь, глядел он на Милку, и мысли его путались... Сколько лет прошло, а она ничуть не переменилась, лишь краше стала, руки-то словно точеные... А ведь он отныне над ней хозяин! Ах, гордячка, пусть-ка попробует теперь поерепениться!..
- Эй, женка! - крикнул келарь. - Чего буркалы выставила? Кланяйся, дура, новому приказчику Феофану!
У Милки кровь отхлынула от лица: "Федька - Феофан, приказчик... Ох, лихо нам!"
- Вот баба, - рассмеялся Евстигней, - увидала молодого да сытого ошалела. Добро тебе, приказчик, девкам да бабам головы крутить. Зато на меня ни одна не позарится...
- Идем дальше! - оборвал его Феофан. - Да впредь велю монашеского бабам не стирать.
Выходя, он еще раз оглянулся на Милку, и недобрым светом полыхнули жадные глаза его...
Ночевать в братской келье Феофан наотрез отказался, бесцеремонно сославшись на стоящий там тяжелый дух, забрал бумажник с одеялом и ушел в трапезную. Там, на широкой лавке стенной, расстелил он кое-как постель и, не раздеваясь, повалился на нее. Слюдяные вагалицы просеивали зеленоватый лунный свет, и в трапезной искажались очертания вещей. И когда редкие быстрые облака, гонимые шелоником, проносились под луной, виделись Феофану в темных углах смутные тени, которые лениво шевелились. Он старался не глядеть туда. На душе у него было неспокойно, он читал про себя молитвы, но сон не приходил.
Феофан поднялся и сел на лавке, прислонясь пылающим лбом к холодной окончине. Произнося затверженные наизусть молитвы, он никак не мог избавиться от настойчивого желания обладать Милкой. И ни иноческое отрешение от мира, ни исступленные взывания к богу не могли затушить в нем дикой, необузданной страсти...
Когда отец привез Милку в дом и сказал, что женится на ней, Феофан возненавидел его. Не могло быть и речи о том, чтобы отговорить старого вдовца от безумной затеи: Африкан был упрям и становился все более жестоким и непреклонным, когда пытались ему перечить. Учимый батькиным тяжким кулаком, сын рос хитрым и жадным, и когда в доме появилась Милка, Феофан твердо решил добиться ее во что бы то ни стало. Сначала его помыслы были направлены лишь на то, чтобы досадить отцу, однако день ото дня в нем разгоралось желание обладать робкой и беззащитной девушкой.
Любил ли он ее?.. Живя в постоянном общении с суровой природой, лишенный самостоятельности во всем, придавленный жестоким нравом отца, он не ведал других чувств, кроме стремления избавиться от родительского гнета любыми средствами. Любовь, сострадание... Феофану неведомы были эти чувства. Однажды отец привез с охоты десяток живых серых гусей. Птицы беспокойно, словно чувствуя, что их ожидает, сновали в большой деревянной клетке. Африкан велел сыну выбрать из привезенных пленников пяток самых жирных и скрутить им головы. Феофан, которому шел тогда седьмой год, заплакал - ему стало жаль этих больших длинношеих птиц. Отец взялся за кнут, и мальчик покорился. Он вытащил из клетки гуся и стал неумело крутить ему голову. Гусь бил его крыльями, пытался кричать, наконец вырвался и неуклюже заковылял прочь, дергая изуродованной шеей. Отец взял топор и, придавив гусиную шею к земле, коротким ударом отсек клювастую голову... Остальных птиц убил Феофан.
Потом он топил щенят, потрошил теплых полумертвых птиц, снимал шкуры с животных. Первого убитого медведя, который едва не сорвал кожу с его головы, он освежевал с нескрываемой радостью. Он уже твердо усвоил, что в этом мире могут быть только победители и побежденные, и победитель торжествует, как может, ибо и ему в конце концов когда-нибудь придется стать побежденным.
Нет, он не любил Милку. Феофан жаждал овладеть девушкой и насладиться ее унижением.
В тот роковой день, когда отец собрался на охоту, чтобы добыть к свадьбе лося, Феофан поехал с ним, потому что не хотел оставаться с Милкой один на один: он не ручался за себя и страшился отцовского гнева.
Сохатого они загнали в топкий торфяник к вечеру. Зверь вязнул в болотине и силился вырваться. Ноги его дрожали, мокрая шерсть была похожа на свалявшийся войлок. Лось бился со смертью отчаянно, испытывая ужас перед беспощадной бездной, засасывающей его. Людей он презирал, рыжую собаку, которая остервенело лаяла на него, он попросту не принимал в расчет...
В последний рывок лось вложил весь остаток сил - и выбросился на твердое место. В изнеможении рухнул он на колени, из ноздрей хлестнули темные струи крови.
Африкан, доселе равнодушно наблюдавший поединок животного с болотом, прислонил к дереву ружье, вытащил кинжал и вразвалку направился к лосю. Увидев приближающегося человека, зверь поднял морду, и в глазах у него загорелась злоба. Он поднялся, шатаясь, нагнул массивную голову и шагнул навстречу охотнику. Африкан в нерешительности остановился. Опытный зверобой знал, насколько опасен загнанный сохатый, а ружье осталось у дерева, около которого стоял сын. "Федька, - крикнул он, - стреляй лося! Стреляй, сукин сын!" Феофан поднял тяжелую кремневую пищаль, сыпанул на полку порох. Отец медленно отступал перед сохатым, силы которого, казалось, не убывали, а, наоборот, росли с каждой секундой. Феофан тщательно выцеливал зверя, надеясь поразить его с одного выстрела.
И вдруг в голову ему неожиданно пришла совершенно шальная мысль. Он переместил ствол правее, и когда мушка закрыла отцовскую шею, нажал спусковой крючок...
Дальше все было как во сне... Милка с топором в руках, горящие ненавистью глаза ее, поиски денег, которые сумел где-то припрятать отец, постыдное бегство из дому...
Отцеубийство не давало покоя, каждый день он ждал возмездия за совершенный грех. Наконец решил уйти в монастырь, дабы искупить вину перед господом. Но неистребимым осталось неутоленное желание овладеть девкой, бывшей невестой покойного родителя. И вот сейчас, когда архимандрит Варфоломей, памятуя о старательности ученика, отправил его приказчиком в одно из богатых усолий, он, встретив Милку, увидел в этом волю рока...
От келаря он узнал, что Милка ныне мужняя жена и у нее есть хромой сын, а муж служит монастырю в дровенщиках и сейчас далеко, зовется Бориской... Да, должно быть, это тот самый Бориска, брат Корнея, который повез челобитную в Москву - недаром на груди у него была Милкина ладанка. Значит, жив остался, не сгинул, не попался в руки палачей.
Феофан жаждал мести. За что? Он и сам бы не смог на это ответить. Ему не терпелось мстить за свои неудачи в жизни, которые он приписывал кому угодно, только не себе. Сегодня, в эту лунную ночь, он свершит задуманное. Если Милка откажет и на этот раз, он опорочит ее, он сделает все, чтобы очернить ее имя.
...В доме было тихо. Сняв сапоги, Феофан на цыпочках прошел в сени и осторожно тронул дверь, ведущую в подклет. Скрип петель прозвучал как гром небесный. Феофан замер, готовый шмыгнуть обратно. Так простоял он в неподвижности, затаив дыхание, еще некоторое время.
