Толмасов Владимир Александрович
Сполохи (Часть 3)
ТОЛМАСОВ ВЛАДИМИР АЛЕКСАНДРОВИЧ
СПОЛОХИ
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ВЗВОДЕНЬ1
Глава первая
1
Девятый год длится беспрерывная изнурительная война то с Речью Посполитой, то с коварным шведским королем Карлом X, то вновь с чванной и спесивой польской шляхтой2. И гниют тысячи мертвецов на полях многострадальной Украины, в белорусских болотах, среди песчаных дюн Прибалтики, пылают города и деревни, с бешеным воем сверлят воздух пушечные ядра, звенит сталь о сталь, и над пепелищами разносится нескончаемый стон ограбленных и разоренных войной. И в той стороне, куда не докатывается эхо пушечных выстрелов с западных рубежей, война людям тоже ведома. Почитай, в каждой десятой избе ждут сыночка изболевшие сердцем старики, в каждой пятой голосят вдовы и осиротевшие ребятишки, в каждой третьей - калека. И стучится в двери голод, ибо нет уж никаких сил платить ненасытной, прожорливой войне все новые поборы. Будьте прокляты новые законы! Будь проклята освятившая эти законы новая Никонова вера! Будь проклят тот, кто выдумал медные деньги! За хлебушко привозной купцы в городах медью платят, где рубль серебром требуется, рубль медью дают. А продают-то свои товары только на серебро, и коли не имеешь серебряных денег, смилостивятся, возьмут вместо серебряного рубля пятнадцать медных. Разор, грабеж, лиходейство! И жалиться некому, управа-то ныне только на простой люд. Купцам да лучшим посадским людям что! - они откупятся, благо мошна пузата.
Голод, голод! И гудит, волнуется по городам черный люд, солдаты и рейтары полков нового строя, молодшие посадские люди, а пуще всего - в Москве, на московских торгах, кружечных дворах, в казармах, на улицах и площадях:
- Крестьяне хлебушко в город не везут, разора боятся, а у наших купцов, гостей московских, анбары от зерна ломятся!
- Бояре, чтоб им пропасть, тыщи накопили!
- Братцы, из Кольского острогу я, там с полста наших стрельцов померли голодной смертью, подайте Христа ради!
- А Милославский Илья Данилович, денежным двором заправляя, выбил себе монет медных на сто двадцать тыщ рублев!
- Ртищев, злотворец, их выдумал!
- Гости Васька Шорин да Сенька Задорин3 новый побор собирают! Ужо им, проклятым!..
И сжимались ядреные кулаки, полыхали запавшие, в темных кругах, исступленные глаза, накопившиеся ненависть и страдания искали выхода...
Над Москвой-рекой висела розоватая кисея легкого утреннего тумана. Тихое течение чуть колыхало зеленоватые космы водорослей, облепивших почерневшие сваи. На них, съежившись от холодка, сидели ребятишки, удили рыбу, не сводя глаз с поплавков. На другой стороне, откуда должно было скоро выкатиться июльское солнце, смутно проступали стены и башни Новоспасского монастыря, темнела разорванная руслом гряда Скородома.
Егорка Поздняков враскорячку, боясь наколоть босые ноги, сбежал к реке, торопливо разделся, перекрестился и с разбегу плюхнулся в воду, остывшую за ночь. Мальчишки заругались было, но, узнав солдата, махнули рукой - все одно не уйдет, пока всласть не наплавается.
Москва просыпалась, скрипела воротами, звенела петушиной перекличкой. От кожевенных рядов тянуло кислятиной сырых выделываемых кож и острым запахом дегтя.
На ходу натягивая рубаху, Егорка вбежал во двор, где уже слонялись полуодетые невыспавшиеся солдаты. Рота капитана Онисима Панфилова располагалась в Кожевниках, близ Земляного города. Другие роты размещались в разных местах, и, чтобы собрать их в случае нужды, требовалось немало времени.
Едва Егорка появился во дворе, как его окликнул дозорщик над оружием хромоногий Савва Левонтьев:
- Эй, Поздняков, поди сюды!
Егорка неспешно приблизился к каптенармусу, как на немецкий манер называли еще дозорщика.
- Ходишь, как сытая вошь, - проворчал дозорщик, - солдат, знаешь, как летать должон!
- Знаю, - бойко ответил Егорка, - как птица стриж.
Если так ответить, то Левонтьев распустит морщины, ощерится довольно и уж браниться не станет. Так оно и получилось. Дозорщик улыбнулся, показав ровные, как у девки, зубы под седыми усами, подтянул сапоги, приосанился.
- Ты вот что, Поздняков... Вчерась капитан баял, будто собираются нашу роту переводить куда-то в другое место, дескать, шибко розно мы живем. Велел послать утром гонца к Григорью Юшкову, сторожеставцу, и получить у него письменный указ от полковника о новом постое. Ты парень молодой обернешься скоро. Одна нога здесь, другая там. Чуешь?
- Чую!
- Жми, Поздняков.
- Может, еще кого пошлешь? Нонче на Москве озорство, а я без оружия.
- Ну что ж, давай с Лункой на пару Лунка, дуй с Егоркой к сторожеставцу!
В то раннее утро народ потихоньку, с ленцой, с потягушками приступал к своим обычным делам. Выгоняли на выпасы, на пустыри скотину, раздували горны в кузницах, били по щекам холопов за дело и просто так, на всякий случай, чтоб не воровали, точили косы - сенокос на носу, мычали с похмелья, отпиваясь кваском, пылили голиками во дворах, переругиваясь, собирались к заутрене. Скоро к ней ударят - точно маленькое светило, вспыхнула золотая шапка Ивана Великого. Торопились - всяк к своему храму - нищие да убогие, толкались, ссорились, дрались клюками. Шли к площадям торговцы взваром и квасом, на рынок везли кур, уток, гнали гусей. Сторожа убирали рогатки, крестились на церкви, стоящие посреди жилых и хозяйственных построек...
И вдруг все заволновались бестолково, невидимая волна тревоги прокатилась по кривым улицам. Забегали бабы, хватая на руки младенцев, запричитали старухи, ошалело залаяли собаки, пятясь в подворотни. Какая-то старуха, простоволосая, разлохмаченная, как ведьма, вскинув к небу тощие желтые руки, вопила:
- Конец света, спаси нас, господи!..
Из калитки выбежал посадский в прожженном фартуке, с клещами и молотом, столкнулся с солдатами:
- Почто орут, служилые?
- Не ведаем, дядя, - отозвался Лунка, - самим до смерти охота узнать.
Мимо протрусил сухопарый подьячий, чернильница подпрыгивала на груди, из-под меховой шапки пот - градом. Крикнул:
- На Лубянку! Бегите на Лубянку! Там письмо чтут про измену государю! - и скрылся в переулке.
Все трое переглянулись. Лунка - мужик не промах, где смута, там он первый, - предложил:
- Айда на Лубянку!
- А как же с поручением? - засомневался Егорка. - Накажут ведь...
- Где наша не пропадала! Успеем к сторожеставцу. Давай до Лубянки!
Пустились вдоль пыльных улиц: впереди Лунка, придерживая заткнутый за пояс клевец1, за ним, работая локтями, Егорка, сзади пыхтел, но скоро отстал посадский. Со стороны Лубянки вдруг зачастил набат. Что-то дикое, суматошное слышалось в непрерывном тревожном звоне церковного колокола.
Наконец вырвались на площадь, переводя дух, огляделись. Народ валил к церкви Феодосия, с колокольни которой звенел набат. У церковного крыльца двое мастеровых - видны были их головы с ремешками вокруг волос и широкие плечи, запорошенные кирпичной пылью, - держали за руки сотского Сретенской сотни. Голова его, без шапки, была опущена на грудь, белела бритая шея. На крыльце, потрясая какой-то бумагой, дергался сутулый стрелец в кафтане приказа Артамона Матвеева. Неподалеку, возле приказной избы, переминались стрельцы, о чем-то переговариваясь, но близко к толпе не подходили. Им кричали:
- Эй, стрельцы, чего мнетесь, давай к нам!
- Ну да, они пойдут...
- Переметчики, сукины дети!
Сутулый стрелец на крыльце поднял обе руки. В толпе одобрительно загудели:
- Чти письмо, Нагаев!
- Люди знать хотят, в чем вина боярская состоит.
- Эй, каменщики, вздыньте Григорьева - сотского - повыше!
- Сам честь не хотел, пущай слухает.
Нагаев стал читать бумагу. Егорке было плохо слышно. Он пытался пробиться поближе, но - где там! - толпа стояла густо, обругали, стукнули по железной шапке. Он притих, вслушался.
- "...а та хлебная дороговь, - читал Нагаев срывающимся голосом, - от медных денег пошла, что велел окольничий Федор Ртищев чеканить на денежных дворах... Медные деньги делались по тайному сговору с королем польским, дабы подать Москву и все государство российское ляхам..."
- У-у-у! - загудела толпа.
- "...Милославские Илья Данилович, Иван Андреевич... переметнуться к Польше... Вор Васька Шорин удумал сбор пятинной деньги, а с теми деньгами мыслит податься к ляхам и государю изменить... Православные, хватайте изменников, бейте челом государю о милости!.."
Толпа глухо ворчала, раздавались отдельные выкрики:
- Истина в письме говорена!
- Раскрыли глаза наконец-то.
- Идем к Шорину, ужо ему, вору!
- Эх, любо! Подымай народ, лупи сполох!
- Пономарь, бесова курица, бей в набат!
Нагаев кончил читать, нахлобучил на голову засаленный колпак, взмахнул бумажным столбцом:
- К Земскому приказу, браты, там читать будем!
Толпа пришла в движение. Рядом с Егоркой очутился Провка Силантьев.
