Американский историк Джеймс Брэстед был оптимистом. Согласно его убеждению, человечество завоевывало мир, создавая все более широкую и высокоразвитую цивилизацию. Оно начало свой путь в Египте и через Грецию, Рим и Европу достигло Северной Америки. Движущей силой была неуемная жизнерадостная энергия человеческой души. «Все это освещает вековой путь развития человека, и прослеживая, как он завоевывает цивилизацию, мы прослеживаем неуклонный путь вверх*).»
Эта точка зрения достигла крайней формы в теории однонаправленной диффузии из единого очага цивилизации. Все началось в Египте и (или) в «Плодородном Полумесяце» Месопотамии примерно за четыре тысячи лет до нашей эры, и «дети Солнца», светло-коричневые представители гелиолитической (солнечно-каменной) расы, разнесли плоды этого развития в самые дальние уголки земного шара. Ничто не изобреталось дважды. Ничто не было открыто независимо. Всем – наукой, цивилизацией, пирамидами, поэзией – мир обязан долинам Нила, Тигра и Евфрата. Естественный закон прогресса ведет вверх.
Другая крайность – теория множественности очагов цивилизации, подразумевающая изолированное развитие. Разные этнические группы развивали собственную культуру и цивилизацию независимо друг от друга, никак не взаимодействуя.
Освальд Шпенглер, школьный учитель из Мюнхена, рано ушедший в отставку, вообще отбросил вопрос о прогрессе. В широком обзоре европейской истории он выдвинул идею организмов. Цивилизация рождается, достигает поры расцвета и проживает свой нормальный ограниченный срок. Расцвет характеризуется творческим взрывом в искусстве, музыке, науках. Конец знаменуется изобилием, пошлостью, единым высоким уровнем материального комфорта – и больше ничем. Его взгляды ошеломили Европу, тем более что писал он в Мюнхене 1918 года, в период крушения прежнего уклада. Возможности выжить нет, заявил он. Западная цивилизация умерла, рассыпалась, как высохший цветок.
Арнольд Тойнби, английский историк, в целом придерживался сходных взглядов: цивилизация растет и прогрессирует только в результате ответной реакции на внешние воздействия, осуществляемой под руководством творческого меньшинства. В последней своей работе он выявил 26 отдельных цивилизаций начиная с древнего Египта и кончая Китаем до возникновения КНР.
Но что, собственно, означает само слово «цивилизация»? Сэмюэл Джонсон отказался включить его в свой знаменитый первый (1772) словарь, невозмутимо заявив Босуэллу, что это малораспространенный товар, который можно найти только в больших городах, преимущественно в центральных кварталах Лондона. Клайв Белл («Цивилизация», 1928) определял цивилизованного человека как наилучшего человека, отвечающего нашим представлениям о порядочности и хорошем вкусе. Китайский император отослал послов английского короля Георга III с подарками, объявив, что его цивилизованная страна не нуждается во ввозе варварских товаров.
Признавая что-то, лежащее вне его культуры, плодом цивилизации, человек тем самым избавляется от высокомерия. Вне своего квартала (Джонсон), вне собственной личности (Белл) или вне своих государственных границ. Говоря о Стоунхендже, мы должны преодолеть все эти барьеры.
Цивилизация теснейшим образом связана с техническим развитием. Гордон Чайлд обязательным признаком цивилизации считает письменность; Свен Нильсон относит к таким признакам чеканку монеты, Лесли Уайт – практическое использование какого-то вида энергии, Джакетта Хоукс – вино и ячменное пиво, а Брэстеду требуются сельское хозяйство и морские суда. Без этих атрибутов разные авторы определили бы данную культуру как не обладающую цивилизацией.
Но цивилизацию нельзя свести к тем или иным исчерпывающим признакам. Исключения составляют здесь правило. Стоящий особняком Клод Леви-Штраусс заявляет, что началом культуры является юридическое и социальное запрещение кровосмешения. Это определение ставит в несколько двусмысленное положение племя Авраамово и полностью исключает египетских фараонов и перуанских инков, которые брали в жены родных сестер.
Большинство авторов единодушно считает обязательным условием цивилизации обработку земли. Нам известно, что в США сельское хозяйство не слишком заметно за ширмой городских магазинов, но тем не менее оно остается одним из столпов американской культуры. Выращивание продуктов питания создает ту экономическую базу, которая определяет уровень жизни данного общества. И люди, возглавлявшие социальную и политическую его систему, очень рано поняли, что именно эта статья национального валового продукта легче всего поддается налоговому обложению. Первые арифметические правила были установлены в связи с необходимостью вычислять, какой процент полагался жрецам – 10, 20, а иногда и 50 (избыток, который отчуждался в пользу «творческого меньшинства» Тойнби!), и это порождает еще одну аксиому: без налогов нет цивилизации!
Однако в течение большей части своего существования человек был охотником. При малой численности населения систематические кочевки за стадами дичи давали охотничьей орде потребное количество еды. Эта форма культуры обеспечивала необходимые пищевые ресурсы и более того – достаточный досуг на стойбище. Рабочая неделя охотничьих народов составляла два-три дня. Культура ранних строителей могильников в центральных и восточных областях Соединенных Штатов была охотничьей. Строители эти достигли того уровня групповой организации, который вполне можно подвести под определение цивилизации. И при этом без сельского хозяйства!
Письменность – вот еще один, по общему мнению, обязательный атрибут. Герберт Уэллс, автор 97 книг и пьес, подчеркивал необходимость писаного слова – до его появления общины Старого Света были лишь «квазицивилизованными»! Из-за трудностей трактовки загадочных письмен майя и тайного языка веревочных узлов кипу у инков Уэллс отнес Новый Свет к категории «первобытных цивилизаций». Поскольку мы пользуемся письменностью (и я сам прекрасно сознаю, что в эту минуту вожу пером по бумаге), мы ждем того же от любой цивилизации. Письменность – это связующее звено между индивидуальными сознаниями. Мы не можем представить себе иного способа обмена мыслями и идеями, сохранения законов и истории. Но ведь личные письма постепенно уступают место почтовым посылкам с магнитофонными кассетами, и позвонить по телефону легче, чем написать письмо.
Культуры без письменности существуют и сейчас, как существовали они и в прошлом. Этнограф, сталкиваясь с племенами, еще ведущими первобытный образ жизни, открывает поразительное богатство устных легенд, социальных законов и философских представлений. Часть своего наследия Запад получил из дописьменного прошлого, когда появление письменности позволило перенести на пергамент народные баллады, мудрые пословицы и издревле хранимые знания. Греческие философы считали письменное слово грубым выставлением истины напоказ – лучшее хранится в сердце и уме.
Основа всякой цивилизации преходяща и может рассыпаться прахом. Даже предметы материальной культуры хрупки и легко уничтожаются, а наша эра разрушительна как никакая другая. Нам трудно вообразить стабильное общество, не знающее перемен. Наше поколение живет переменами. Археолог, раскапывавший пещеры Лез-Эйзи во Франции, был поражен единообразием своих находок. Слой за слоем содержал одни и те же орудия. Сотни поколений людей жили, любили и умирали точно так же, как их предки. И тем не менее этот уклад жизни оказался очень непрочным. Он рухнул из-за легкого нарушения экологического баланса.
Мне самому довелось наблюдать, как система давних обычаев исчезла без всякого следа всего за несколько лет. Особенно чудесным климатом в Испании отличается один уголок побережья у подножия гор к западу от Малаги. До того, как там был построен аэропорт, добраться до этого costa del sol – солнечного берега – было не слишком просто. Укромное селение, о котором я веду речь, ютилось у самой воды – два-три ряда белых домиков поближе к лодкам, приносящим пропитание. Погода была неизменно солнечной и теплой; разве что зимой разразится шторм-другой или полмесяца идут затяжные дожди. Но это было исключением. Рыбаки каждый вечер спокойно уходили в море и возвращались с порядочным уловом. Рыбу можно было обменивать на овощи, ткани и вино. Шторм бывал самым тяжелым событием в году. Одни, напившись густого красного вина, спали почти без просыпу, пока погода вновь не прояснялась, другие утирали слезы, глядя на лодки, бесполезно стоящие у берега. Это была устойчивая культура, не без своих радостей, с богатым прошлым, которое, впрочем, вспоминалось лишь смутно. Мы были знакомы с жителями селения и знали их обычаи. Песни, которые тогда раздавались там все время, были смесью мавританских и испанских романсов, передававшихся из уст в уста с тех пор, когда последние мавры еще не покинули Испанию. Одна из песен распевалась на рождество, как традиционный рождественский гимн, под аккомпанемент тамбурина и своеобразного гудящего инструмента, представлявшего собой выдолбленный пальмовый пень, обтянутый барабанной кожей, по которой водили мокрой бамбуковой палкой. Понять слова, несомненно, сильно изменившиеся за столько веков передачи в устной традиции, было нелегко: «Ах, взгляните, как пьют рыбы в реке. Пьют и пьют и возвращаются, чтобы снова напиться. Рыбы в реке, чтобы взглянуть, как рождается бог…»
