А потели-то как на труде, потели-то, не просыхали. И зимой работали, за сеном ездили задень по семи раз, а все равно надо, колхозный-то скот надо кормить. Все работали, все делали, все. Везде перебывала, везде переработала. Я и на лесозаготовках, я и на дорогах — дорогу прокладывали: пенья выкорчевывали. И на выкатке была, из реки выкатывали бревна. По плечи в воде стоишь, а что остается? Надо, послали работать из колхозу — дак надо. Никуда все равно не денешься, не сбежишь, не скроешься. Вот так.
День и ночь работали, день и ночь, и обесценили нас, колхозников. Я вот и пенсии не получаю, живу без пенсии. Мои документы не могут найти колхозные. Из района в район переходили, а село-то в четырех районах было, а теперь мы Юрьянского района. Моих документов нет.
До слез работали голодные. Так голодали, что дистрофию получила второй стадии, вот с палкой на работу и ходила. Ревем да идем. Люди все померли, я помоложе, дак вытерпела. Вот так, мил человек, что дальше, как жить? Кому шерстки попряду, кому что, плетуся. Вино не пью, табак не курю, мужиков не люблю. Только на хлебушко да на сахарок денежки-то. Вот так! У кого-то картошки покопаю, у кого-то помогу садить. А здоровье, какое у меня здоровье? У меня со здоровьем в земле можно лежать. С забинтованной ногой восемь лет хожу с палкой, восемь лет. Люди изживут век, дак волосок не поседеет и зубок не выпадет, а у меня головка-то какая белая, и зубы все выпали.
Раньше были люди очень хорошие, добрые, золотые были просто люди. А посмотреть в теперешних деревнях, просто такой народ стал хамоватый, все норовят друг друга подкусить, что-то наговорить, и пьяниц стало много очень. Конечно, раньше люди были не то, что нынче, — умные, умные очень. Идут сосед с соседом, дак встретятся, шапочки снимут, поздороваются и поклонятся друг другу. Или придет сосед к соседу, сейчас же поставят самоварчик, чайком попоят, сушечкой попотчуют.
Годы детства, как же не вспоминаю? Семь годов было — нас повели жать, дак тереби хоть бороздку, а вестичек только с пальчик был. А косить, дак коску маленьку дадут и на одну руку и всяко, и если еще не умеешь, дак тебя промеж ноги заберут, головку-то к земле прижмут: «Давай учись, учись!»
Сычугов Александр Васильевич, 1920 год, столяр
Вот какую историю я слышал, когда наша деревня образовалась. Слышал ее от отца. Приехали три брата, фамилия им была Петуховы. Один поселился около леса, сказав: леса у меня будет много, и я стану делать деревянную посуду, из бересты мастерить что-нибудь. Деревня стала называться Боровые. Сейчас ее, правда, уже нет, остались как напоминание три высокие, красивые черемухи. Второй брат поселился около речки, решив построить здесь мельницу. Деревня стала называться Петуховы. Третий брат был лентяй, что ли, нетрудолюбив, и заявил, что будет жить на большой дороге и жить ею. Деревня стала называться Костино.
У нашей деревни не было своего леса. У каждой деревни был свой лес, а мы вот были обделенными. Много леса было у Боровых, у Мосалыцины, Головановых. Мы у них покупали на дрова пни, чащу. Каждая деревня за своим лесом ухаживала, растили его, никто лишнего сучка не срубит. В 30-х годах леса начали у деревень отбирать, Советская власть все делала общим. И вот случай у нас такой был. Нам нужны были дрова. Взяли мы разрешение на порубку леса в Бахтинском лесничестве. Пошли рубить в головановский лес. Мужики головановской деревни узнали об этом и на нас с топорами. Мы, конечно, приостановились, кто-то за лесничим убежал. Пришел лесничий Требухин и сказал: «Сейчас лес не ваш». Мужики уж ничего против не смогли сказать. Мы же полосу свою вырубили да уехали.
В колхозе делали, что придется, какая работа есть, ту и делаешь. Сенокос вот, например, сенокосили в июле. При хорошей погоде он продолжался недели две. В лугах у каждой семьи был свой участок. В лугах жили в течение всего сенонокоса в шалаше. Увозили с собой пищу на неделю примерно, готовили сами. Встаешь часа в четыре. Пока не жарко, до десяти где-нибудь, косили. Потом отдохнем до одиннадцати. Далее идем сено грести, ворошить. И так до десяти вечера работали. Поужинаешь, и спать. Сено хорошо, полностью сохранялось. Зеленое, хорошо пахнущее. Сейчас с лугов навоз возят, а не сено. Ориентировались по солнышку, часов у нас тогда не было. Жарко, душно, да еще пауты заедали. Лошади не ложились, от укусов у них всплывали ноги. Змеи жалили. С укусами обращались к фельдшеру, выезжая из лугов. В лугах гадюк и медянок много было, ужи встречались редко.
Русанова Александра Ивановна, 1915 год, дер. Русановы, крестьянка
Всю свою жизнь проработала в колхозе. Работала в поле. Косила, сеяла, убирала, делала все, что надо было, — ни от какой работы не отказывалась. Да и вообще раньше народ был безотказный. Если надо было что-то сделать, то делали от всей души и добротно. Не то что сейчас… Деревенька стояла в очень хорошем, благодатном месте. Вокруг были луга. Трава была такая, что когда пастух собирал коров, так они не видны были — одни черные только спины виднелись из травы. А воздух-то какой был! Как вздохнешь — так выдыхать не хотелось.
Наша деревенька-то стояла на холме, а под холмом у нас бежал родничок. Вся деревня туда по воду ходила. Было два колодезя-журавля, но как-то из них воду не очень пили — все к родничку ходили. Любовь к земле у всех была — от старых до малых. Перед севом старики выйдут в поле и «разговаривают с землей» — мнут в руках, приложат к губам и скажут потом, можно начинать сеять или нет.
Народ сейчас стал злой, ругастый. Раньше кусок хлеба делили пополам. Да и отдыхали люди лучше. Какие колхозные праздники осенью делали! Больно-то есть было нечего, так в такой праздник колхозный стол был богато накрыт. Первым блюдом была картошка. А из свеклы и моркови какие блюда делали… Нажарят, напрягут. Больно-то тогда никто не пил. Выпьют чуть-чуть и веселятся целую ночь под гармошку. Народ и отдыхать умел, и работать. Труд радостный был.
Аксенова Агния Георгиевна, 1919 год.
Все вручную делали: и жали, и гребли. В воскресенье мужчины оставляли женщин в деревне подольше, чтоб прибрались и пирогов напекли. Семьи раньше были большие, редко у кого три человека. Со стариками вместе жили, не отделялись, как же? В страду все уходили из деревни — взрослые, а бабка, она и с ребятишками посидит, и скот загонит, и хлеб испечет, если припозднились. Я, грешная, сколько работала, мне все мать помогала, а то не знаю, что бы и было. Ведь приходила — ребята уже спят, уходила — еще спят. Управляющей в колхозе работала, а потом председателем. Придешь ночью — да стирать надо, потом на речку бежишь полоскать, а спать-то уже некогда — со скотиной стряпать надо, да опять на работу. Дети-то почти и не видали. Работали, ни праздников, ни выходных себе не знали.
Каков русский человек? Единственное, что скажу, русский Ваня есть русский Ваня, куда ни пошлют — все сделает, голыми руками. Все, что ели, было свое. Каждая семья не по одной голове скотины держала. У нас семья была побогаче, так мы двух коров, сколько себя помню, держали, овец, свиней, кур. Поэтому и молоко свое было, и мясо, и яйца, шерсть была, из нее или валенки делали, или продавали: у моего отца своя маслобойка была, масло делали, дома у нас ни сметана, ни творог не переводились.
Весной на лугах, на речке кисленку, пучки (пиканы), пестики собирали. А летом — по ягоды, — собирали землянику, чернику, клюкву, малину. У меня приятное местечко было: за овином малина росла, так я в обед прибегу, стану собирать, а уж много-то ее так, что прут ломит, подымать-то нельзя. По ведру набирала на круге.
Овощи были: морковь, свекла, лук. Луку много садили, раньше его и с квасом и всяко ели, он не гнил раньше, а теперь и гниет, и сохнет, химией все отравили да на небе все перемешали. У нас помидоры не растили, так я до тех пор, пока не выучилась, не знала, что это такое. Как-то из Устюга домой поехала и купила два килограмма, как гостинец. Пока одиннадцать километров шла пешком, все пережидала: проголодалась и решила попробовать, откусила один — не понравилось: ни огурец, ни яблоко, другой — то же самое. Вот какая была. Огурцы растили в старых лодках, поднятых на столбы, урожай был такой, что насаливали бочки две-три.
Хлеб раньше тоже свой был. Сеяли сами, сами ухаживали, сами жали, ведь единого колосочка на поле не оставляли. Хорошо посеешь — хорошо пожнешь. Серпиком-то сожнешь, свяжешь и в суслоне (рожь по десять снопов в суслон, овес — по шесть). Потом везут на гумно, сушат там, молотят молотилом (ручка, к ней кожа привязана с тяжелым кругом). После этого веют на веянке, ручку крутишь — зерно валится. Его потом в сусек, в амбар складывают, а потом везут на мельницу. Раньше на реку, на мельницу по мельничной дороге ездили.
