XX столетие принесло с собой торжество империализма и дальнейшее обострение классовой борьбы на фоне всеобщего кризиса капитализма. В буржуазной историографии усилились тенденции „обосновать“ исторически извечность или по крайней мере большую древность капиталистических отношений, усилилось стремление всячески затушевать классовую борьбу. Эти тенденции достаточно отчетливо выступают и в трудах новейших историков Венецианской республики. В работах итальянских историков они, кроме того, усиливаются империалистическими аспиратиями, направленными в сторону славянских земель и Албании.
Среди общих сочинений по истории Венеции в XX в. мы остановимся еще раз на работе итальянца Музатти и новейшей работе Роберта Чесси, на небольшой книге Шарля Диля и Огюста Бальи, на двухтомной работе англичанина Ходгсона и капитальном труде немца Кречмайра.
Музатти не внес существенных изменений в свое вышедшее в начале восьмидесятых годов и уже рассмотренное нами произведение. Судя по четвертому изданию его „Истории Венеции“, вышедшему в Милане в 1936 г.[353], он только усилил те империалистические мотивы, которые мы уже отмечали выше. Он теперь считает возможным усмотреть в действиях Венеции во время борьбы Ломбардской лиги против Фридриха Барбароссы, о которых он в первом своем труде умалчивал, действия патриотические и национальные, — оказывается, „только Венеция… поддерживала в живых священный огонь любви к отечеству и национальное чувство“.[354] Как известно, члены Ломбардской лиги и умиравшая от голода осажденная венецианцами и Христианом Майнцским, канцлером Барбароссы, Анкона смотрели на „патриотическую“ деятельность республики св. Марка иначе. Музатти по прежнему маскирует эгоистическую и эксплуататорскую политику Венеции в Истрии и Далмации нарочито придуманным им термином „морской юрисдикции“[355], не давая себе труда заглянуть во многочисленные „договоры“ Венеции с Задаром и Дубровником, не желая также и познакомить с ними читателя. Музатти повторяет свои прежние фактические ошибки и совершенно напрасно уверяет, что он пишет по источникам. Он пишет, например, что в договоре о разделе империи между участниками четвертого крестового похода была выделена часть маркиза Монферратского[356], что было бы совершенно невозможно, если бы автор действительно видел и читал этот договор. В новом издании усилен также элемент занимательности рассказа, в угоду чему важные исторические проблемы оставлены без внимания, а романической истории Бьянки Капелло отведено несколько страниц.[357] Труд Музатти от этого в научном отношении выиграл мало.
Двухтомная „История Венецианской республики“ Роберто Чесси, второй том которой вышел после второй мировой войны[358], в некоторых отношениях может быть признана типичным образцом буржуазной историографии эпохи всеобщего кризиса капитализма. Путем препарирования одних фактов, намеренного умолчания о других Роберто Чесси пытается изобразить процесс исторического развития Венецианской республики как процесс эволюционный, которому чужды серьезные социальные конфликты[359] и вместе с тем он всячески стремится „обосновать“ старые претензии Италии в отношении приадриатических земель на Балканах.[360]
Чесси большой знаток того дела, за которое он взялся, об этом говорят его многочисленные статьи по различным вопросам истории Венеции и некоторые его издания первоисточников по этой истории; однако его политические симпатии лишили его возможности трактовать проблемы венецианской колониальной экспансии и венецианской колониальной политики действительно объективно. По этой причине венецианские захваты на Далматинском побережьи Чесси трактует как „освобождение“ городов от славянского варварства[361]; взаимоотношения Венеции с подчиненными ей городскими республиками на восточном берегу Адриатики он изображает как отношение добровольного подчинения к их собственной выгоде[362]; многократные попытки населения захваченного Венецией Крита и далматинских городов, и особенно Задара освободиться от венецианского господства объясняются исключительно посторонними влияниями, — в Задаре — венгров, на Крите — сначала генуэзцев, потом Никеи, еще позже Константинополя.[363] Склонный всемерно обелять политическую деятельность республики на лагунах, Чесси участие Венеции в первом крестовом походе изображает как дело благочестия и повторяет ранее его высказанную несообразность, будто единственным результатом венецианского похода к берегам Сирии в 1100 г. было приобретение „мощей“ св. Николая и некоторых других „святых“.[364]
При всем этом справедливость требует признать, что там, где не затрагиваются социальные или политические симпатии автора, он правдив и точен, — у него нельзя встретить в таких случаях тех ошибок, которые мы отмечали у ряда его предшественников. Работа Чесси лишена научного аппарата, но в тех строках, где он действительно хочет быть правдивым, чувствуется или непосредственное знакомство с источниками, или критическое освоение специальной литературы по отдельным вопросам. Для примера можно указать на данное им описание государственного устройства Венецианской республики, в особенности венецианской магистратуры.[365] Это описание в существующей исторической литературе, несомненно, является наилучшим.
Французские работы Шарля Диля и Огюста Бальи — первая вышла в 1916 г., последняя 14–м изданием в 1946[366] — представляют собою популярные сочинения, сравнительно незначительные по количеству имеющихся в них страниц. Оба автора стремились дать историю Венеции в ее полном объеме, вследствие чего „второстепенные“ проблемы, как проблема создания Венецианской колониальной империи и вопросы венецианской колониальной политики, освещаются в них лишь очень бегло или игнорируются вовсе.
Несмотря на то, что книга Шарля Диля не свободна от некоторых фактических ошибок, вроде утверждения, что от константинопольского подеста в зависимости находились шателены Корона и Модона, байло Негропонта и даже дука Кандии, или датировки возвращения венецианцев в Константинополь при Палеологах только в 1277 г.[367], несмотря на то, что автор не смог обойтись без того, чтобы не выставить в высшей степени сомнительного тезиса о том, что будто бы не было ни одного такого венецианца, у которого не было бы собственности, или что социальные кризисы в Венеции были неизвестны[368], книга Шарля Диля является лучшим популярным сочинением по истории Венеции во всей популярной буржуазной литературе по истории Адриатической республики.
Этого нельзя сказать о сочинении Бальи. Последнее в той его части, которая относится к нашей теме, не лишена серьезных фактических ошибок. Укажем для примера на утверждение автора, что папский легат „благословил“ авантюристов четвертого крестового похода на их „подвиги“ под Задаром[369], или — на другое утверждение, согласно которому при разделе империи после четвертого крестового похода венецианцы получили торговые порты на Черном море[370], или, наконец, — на совершенно ошибочную трактовку вопроса о взаимоотношениях между венецианскими цеховыми организациями и государством. Бальи сильно преувеличивает их автономность.[371]
По совокупности всех этих причин ни та, ни другая французские работы не представляют с точки зрения нашей темы серьезного интереса.
Книги англичанина Ходгсона вышли в первом десятилетии текущего столетия — „Ранняя история Венеции“ в 1901 г. и „Венеция в XIII и XIV вв.“ в 1910 г.[372]
Ходгсон — идеалист и склонен малыми причинами объяснять большие исторические следствия.[373] Он плохо разбирается в вопросах классовой борьбы[374] и к тому же настроен антидемократически.[375] Все это говорит не в пользу его книг. Тем не менее они представляют собою плод самостоятельного изучения по крайней мере важнейших источников по истории Венеции, большая часть его выводов документирована, хотя он и не всегда достаточно критичен по отношению к имевшимся в его руках материалам.[376]
Процесс образования венецианской колониальной империи изображается им попутно, в связи с событиями внутренней истории республики, причем уделяется этому вопросу не всегда достаточное внимание. Большая проблема раздела Византийской империи и доставшихся Венеции владений трактуется поверхностно, без анализа относящихся сюда документов, вследствие чего автор идет здесь старыми, проторенными путями без попытки критической их проверки.[377]
