Андрей Горбатый вез с собой из Москвы не только грамоту: 1 января 1536 г. Николай Нипшиц писал из Вильны своему постоянному корреспонденту, князю Альбрехту, что через несколько дней в литовскую столицу должно вернуться посольство, которое пленный князь Овчина посылал к своему правительству в Москву; «посольство», по сведениям Нипшица, сопровождало 10 телег и 40 лошадей459. 10 января Нипшиц сообщал тому же адресату, что прибывшее к пленному московиту «посольство» из Москвы привезло ему золото, соболей, одежду, красивых собак, а также большого сокола, подобного которому не видывали в здешних странах460. Очевидно, для доставки всего этого добра и понадобилось десять возов и сорок лошадей! Часть привезенных богатств пошла «на потребы» знатного пленника, а другая часть была использована для подарков литовским вельможам461.
Благодаря щедрости московской родни князь Федор, надо полагать, не испытывал материальной нужды, а начавшиеся переговоры между сановниками Литвы и России вселяли надежду на скорое освобождение пленных. Обращение с ним не было излишне суровым: один из виленских корреспондентов князя Альбрехта Прусского, Николай Вольский, упоминает в письме от 1 марта 1536 г., что князя «Овчину» не держат в оковах, но бдительно его охраняют462. Из более позднего письма Николая Нипшица выясняется, что пленник «свободно содержался в замке»463, то есть, как можно понять, пользовался свободой передвижения внутри Виленского замка. В таких условиях князь Ф. В. Оболенский прожил в литовской столице до августа 1536 г.
Между тем его слуга Андрей Горбатый уже в феврале 1536 г. снова появился в Москве: он прибыл туда вместе с гонцом Юрия Радзивилла Гайком, доставившим послание гетмана боярину кн. И. Ф. Овчине Оболенскому464. Естественно предположить, что Андрей также привез грамоту своего господина, князя Федора, адресованную могущественному временщику. Возможно, именно она дошла до нас среди недатированных писем русских пленников, сохранившихся вместе с другими материалами бывшего Радзивилловского архива (см. ниже Прил. III, № 1). В этом письме Федор Васильевич благодарит своего «господина» и брата, князя Ивана Федоровича, за присланные дары и заботу о его семье: «Да на великом, господине, на твоем жалованьи, на поминках, что, господине, меня жалуеш, не позабывает(ь) своим великим жалованьем, свои великии ко мне поминки посылаеш(ь), ино то тобе, моему господину, Бог исполнит твое великое жалованье. Да что еси, господине, пожаловал, сына моего Дмитрея да и людей моих, да и сел моих всих велел беречи, как тобе, моему господину, Бог положит на серцы» (там же.). Письмо заканчивается новой просьбой — собрать розданные ранее князем Федором взаймы деньги («деньги правити по кобалам»), выплатить его долги, а что останется — снова «дати в люди взаймы» (там же).
Ответные грамоты князя И. Ф. Овчины Оболенского повез в Литву его слуга Яков Снозин, выехавший из Москвы 2 марта 1536 г.465 Одна из них предназначалась гетману Ю. Радзивиллу — партнеру по дипломатической переписке с литовской стороны, а другая — двоюродному брату, князю Федору Оболенскому. Письмо пленному родственнику начиналось традиционными пожеланиями здоровья и содержало радостное для Федора Васильевича известие о рождении дочери: «А здесе, господине, — писал князь Иван брату, — семья твоя и сын твой, дал Бог, поздорову, и дал Бог, княгиню твою Бог простил: родила дочерь; дай Бог, ты бы здоров был, и они бы здоровы были…»466. Девочку назвали Авдотьей: в составленном позднее кем-то из гетманских писарей списке писем, отправленных князем Федором Оболенским, упомянуты и «листы» «до сына своего, князя Дмитрея, и до дочки своей Овдотьи» (см. Прил. III, № 1).
Андрей Горбатый отправился из Москвы в Литву вместе с Яковом Снозиным, но уже два месяца спустя, в мае 1536 г., он снова прибыл в русскую столицу, на этот раз — вместе с очередным гонцом Ю. Радзивилла, Владиславом Роговским467. 11 июня А. Горбатый двинулся в обратный путь468; какова была цель этого путешествия в Москву, оказавшегося для него последним, остается неясным: писем его господина, кн. Ф. В. Оболенского, относящихся к весне — началу лета 1536 г., не сохранилось.
Между тем в августе 1536 г. в положении князя Федора Васильевича произошла резкая перемена к худшему. О причинах этой перемены Андрей Горбатый поведал в письме сыну своего господина, кн. Дмитрию Оболенскому: «Издеся, государь, отець твой, осподарь мой князь Федор Васильевич, дал Бог, здоров, а седит нынеча отець твой, государь мой на лядской граници, в королевском замку Мел(ь)нику, у великой тегине. А потому отца твоего, моего государя, господарь король узял у пана виленского у Юрья Миколаевича Радивила, у гетмана великого князства Литовского <…> што было обговороно отца твоего, што бутосе отець твой от пана виленского хотел бежати до Москвы» (см. Прил. III, № 2).
Из рассказа А. Горбатого следует, что кн. Ф. В. Оболенский был заточен в Мельницкий замок по обвинению в намерении бежать на родину, но верный слуга дипломатично обошел вопрос о том, имели ли эти обвинения («обговор») под собой какие-либо основания. Некоторые подробности этой истории узнаем из письма Н. Нипшица прусскому князю Альбрехту, датированного 28 августа 1536 г.
По словам Нипшица, «герцог Овчина» задумал побег из Вильны в Ливонию и вполне мог осуществить свой замысел, ведь ему нужно было проехать всего 122 мили до ливонской границы, на что хватило бы одного дня и одной ночи пути. Планировалось, что в его распоряжении будет 10—15 лошадей. Но кто-то из слуг, посвященных в замысел пленного воеводы, выдал его королю. «Герцог Овчина» был закован в тяжелые цепи; его советчики и помощники были также сурово наказаны469.
Учитывая дату сообщения Н. Нипшица и считая, что его рассказ относился к недавним событиям (в противном случае излагаемая им информация теряла бы характер «новостей», которых ждал от него его постоянный корреспондент — Альбрехт Прусский), можно предположить, что планы побега были раскрыты во второй половине августа 1536 г. В таком случае в Мельницкий замок кн. Ф. В. Овчина Оболенский был переведен, вероятно, в сентябре.
Здесь его товарищами по несчастью стали князья А. И. Палецкий и М. Ю. Оболенский: в написанном, вероятно, осенью 1536 г. послании племяннику кн. Федора Васильевича, кн. Василию Федоровичу Оболенскому, Андрей Горбатый упомянул, что его господин (дядя адресата) находится в Мельницком замке, «а с ним сидит князь Андрей Палецкой да князь Михайло Юрьевич Кривоног, што взят под Крычевом» (Прил. III, № 3).
Неудачливый воевода кн. М. Ю. Оболенский, по прозвищу Кривоног, руководил, как мы уже знаем, походом на Кричев и был взят в плен под стенами этого города примерно в конце июля 1536 г. (в начале августа об этом уже было известно в литовской столице)470; 28 августа, по словам очевидца (Николая Вольского), плененные под Кричевом воеводы были приведены в Вильну471. В Мельник кн. М. Ю. Оболенский был доставлен не раньше сентября. А вот содержавшийся там же кн. А. И. Палецкий томился в литовском плену к тому моменту уже два года: согласно списку пленных в Литве, составленному в октябре 1538 г., князь Андрей Иванов сын Палецкий был «пойман под Смоленьском» (Прил. II с. 120). Вероятнее всего, это произошло в сентябре 1534 г., когда под Смоленском действовал литовский отряд под командой князя Ивана Вишневецкого472.
Условия содержания кн. Федора Овчины в Мельницком замке были настолько суровыми («у великой тегине», как выразился его слуга Андрей Горбатый), что, по-видимому, он был лишен возможности лично писать или диктовать письма. Характерно, что письмо сыну Федора Васильевича, князю Дмитрию Оболенскому, написал — по «приказу» своего господина — «Ондреец» Горбатый (см. Прил. III, № 2). Он передал княжичу поручение отца — «бить челом» боярам и дьякам в Москве, чтобы те, в свою очередь, «государю великому князю Ивану Васильевичу всея Руси и матери его государыни великой княгини Олене печаловалися, штобы государь князь великий Иван Васильевич всея Руси и мать его государыня великая княгиня Олена отца твоего у короля польского и у великого князя литовского у полону не уморили, из вязеней бы государь князь великий у короля отца твоего выделал» (там же.).
Сохранившиеся письма А. И. Горбатого, относящиеся, вероятно, к осени 1536 г., вводят нас в мир забот и тревог воевод и детей боярских, сидевших в литовском плену. Среди этих тревог на первом плане — безопасность их семей, остававшихся на родине, и служивших им «людей» (холопов и вольных слуг) от возможных притеснений. Другая забота — чтобы сами их «люди» не разбойничали, а «велели бы хлеб пахати и чим сыти были» (Прил. III, № 5).
