Сохранившиеся письма А. И. Горбатого, относящиеся, вероятно, к осени 1536 г., вводят нас в мир забот и тревог воевод и детей боярских, сидевших в литовском плену. Среди этих тревог на первом плане — безопасность их семей, остававшихся на родине, и служивших им «людей» (холопов и вольных слуг) от возможных притеснений. Другая забота — чтобы сами их «люди» не разбойничали, а «велели бы хлеб пахати и чим сыти были» (Прил. III, № 5).
В письме братьям Коптю и Степану Андрей Горбатый выражал надежду на грядущее заключение мира и свое возвращение к семье: «А нешто межи государей добрая дела станется, мир будет, и велит мне Бог видети матчины очи и ваши…» (там же.). Но, как мы уже знаем, этим надеждам не суждено было сбыться: заключенное в феврале 1537 г. перемирие не урегулировало вопрос о пленных.
Если для знатных московских воевод, находившихся в литовском плену, такой исход мирных переговоров означал, что желанное освобождение откладывается на неопределенный срок, то для рядовых детей боярских в принципе сохранялась возможность возвращения на родину, особенно после того, как 6 июля 1537 г. Сигизмунд I разрешил гетману Ю. Радзивиллу отпускать пленных на выкуп473. Кроме того, хотя стороны не пришли к соглашению о генеральном обмене пленных, в индивидуальном порядке подобные размены происходили. В источниках сохранилась информация о нескольких подобных случаях.
Так, в составленном 20 октября 1538 г. реестре всех московских пленных в Литве упомянуты четыре содержавшихся в Каменце сына боярских, которые были отпущены в обмен на литовских подданных, сидевших в московском плену: Василий Петров сын Денисьев был выменян на красносельского попа из-под Мстиславля и служебника князя Коширского и по приказу Сигизмунда («на росказанье господаръское») «пущон на отмену до Москвы»; «Кузай Крестищов, стародубец — за Костюшъка Бабу, мстиславъца, на отъмену до Москвы пущон»; «Иван Паръхвеев сын, бранец — за Юшка Гладковича, мстиславъца, на отъмену пущон до Москвы; наконец, Веревка Семенов сын Цвиленева (по происхождению — стародубец474) сначала был дан королем гетману Ю. Радзивиллу, «а потом господарь его милость росказал за пана Ивана Тишъкевича на отмену пустити до Москвы» (Прил. II).
Еще более показательный случай произошел в 1540 г. К Сигизмунду I с челобитьем обратился боярин Полоцкого повета Андрей Валфоромеевич, проведший, по его словам, 25 лет в московском плену: в плен он попал во время осады Полоцка войском кн. В. В. Шуйского (то есть., вероятно, осенью 1513 г. — М. К.)475. Теперь же Андрей Валфоромеевич был отпущен «на объмену за москвитина Ивана Чоглокова з Мезецька, который-де ест человек простый, попов сын, и седить у везеньи… в дворе нашом Киевцы». Полоцкий боярин просил дать ему «того вязня на обмену», и король, признавая заслуги подданного, четверть века проведшего в неприятельском плену, удовлетворил его просьбу и приказал берестейскому старосте Александру Ходкевичу, в чьем ведении находился двор Киевец, выдать Андрею Валфоромеевичу «того вязня Ивана Чоглокова», «естли он будеть человек простый, попов сын», а уже сам Андрей должен был его «за себе на обмену дати»476.
Приведенный документ интересен, во-первых, тем, что он наглядно показывает механизм обмена пленных: как видим, инициатива исходила от самих заинтересованных лиц, добивавшихся затем санкции литовских властей; а во-вторых, ясно оговорены условия такого обмена: препятствий не возникало, если речь шла о «простых» пленниках. Впрочем, в данном случае присутствовала скрытая интрига, которая проясняется только при сопоставлении с другими источниками.
«Иван Лыкович Чоглоков, мезчанин» упоминается уже в реестре пленных, розданных хорунжим, видимо, осенью 1535 г.477, причем такая форма именования (с отчеством) говорит о том, что он принадлежал не к «простым людям», а к детям боярским. Еще определеннее запись в реестре пленных, составленном 20 октября 1538 г.: здесь среди содержавшихся в Киевце «новопрыведеных с Стародубъя» значится и «Иван Лыков Чоглокова — сын бояръский»; там же упомянут и его родственник «Данилко Васильев сын Чоглакова — сын боярский» (Прил. II с. 121).
Таким образом, не только сам Иван Лыкович, но и весь род Чоглоковых происходил из среды мезецких детей боярских. Версия о поповском происхождении Ивана Чоглокова, на которой настаивал полоцкий боярин Андрей Валфоромеевич, могла быть пущена в ход в 1540 г. с целью облегчения обмена пленными. Ради освобождения заинтересованные лица вполне могли пойти и на такую хитрость…
Итак, случаи размена пленных имели место, но они были, судя по всему, единичными и не затронули основной массы служилых людей, продолжавших томиться в неволе. Между тем прошло еще несколько лет, срок заключенного в 1537 г. перемирия близился к концу, и 1 марта 1542 г. в Москву прибыло очередное литовское посольство. В ходе переговоров бояре подняли и вопрос о пленных («пленным бы свобода на обе стороны»), но послы (Я. Ю. Глебович, Н. Я. Техоновский и писарь Н. Н. Андрошевич) не согласились на предложенные условия: «людей государю нашему на голые слова никак не отдати»478. Бояре пытались их урезонить: «люди ведь смертны, и так уж многие померли, а осталося у вас не много, да и те уж стары; ино б люди на люди». В ответ послы ссылались на то, что у короля в плену «ваши великие люди, а у вас нашего государя молодые люди». Тогда бояре (как и на переговорах 1537 г.) предложили поменять «молодых» на «больших», подчеркнув, что и те, и другие христианские души имеют. Но послы стояли на своем «тому статися нелзе, а похочет государь ваш людей, и государь бы ваш поступился государю нашему на людех Чернигова, Мглина, Дрокова, Поповы Горы, Себежа, Заволочья, Велижа»479. Это предложение, в свою очередь, оказалось неприемлемым для русской стороны: максимальной уступкой, на которую она готова была пойти ради освобождения пленных, была отдача городка Дрокова, но эта уступка послов не удовлетворила480. В итоге перемирие, заключенное сроком на 7 лет, вновь не решило проблему пленных.
В дальнейшем правительство юного Ивана IV предприняло ряд усилий для того, чтобы добиться облегчения условий содержания русских пленных в Литве. Послам (боярину В. Г. Морозову, дворецкому Ф. С. Воронцову и дьяку Постнику Губину), отправленным к Сигизмунду I в конце июня 1542 г., было велено заявить королю от имени великого князя: «ты б, брат наш и сват… лутчих бы еси наших людей всех велел собрати в Вилну и свободу им учинил, тягость бы еси с них снятии всю велел и нужи бы им в питье и в естве и в одежи никоторые не было, и к церкви бы еси им и на иные на нужные дела велел ходити, то бы еси брат наш… учинил нас для»481. Послы должны были заверить литовскую сторону, что в случае такого ослабления режима содержания пленных те не побегут в Москву, а если побегут, то будут выданы литовской стороне; при необходимости послы имели полномочия дать в качестве гарантии этого обязательства особую «запись» за своими печатями482.
Однако этот дипломатический демарш успеха не имел: в своем ответе на посольство В. Г. Морозова «с товарищи» король указал на то, что еще при жизни великого князя Василия III он, уступая просьбам последнего, облегчил положение пленных: «вси оковы и тяжкости казали с них сняти и до церквей Божьих велели их волно пущати, и в едении и в питьи и одежи никоторое им нужи не было»; однако некоторые пленники злоупотребили этой свободой и бежали в землю великого князя Московского. В итоге король ограничился весьма неопределенным обещанием: «коли они (пленные. — М. К.) будут правду и веру свою твердо нам ховати, тогды мы подле воли нашое з ними яко вязнями нашими будем то делати, яко нам будет пригоже чинити»483. Иными словами: пусть ведут себя лояльно к господарю, а там видно будет!
Родственники сидевших в плену воевод воспользовались посольством в Литву 1542 г. для того, чтобы проведать своих близких: так, князья Юрий и Юрий Меньшой Сицкие послали трех слуг к брату Семену Федоровичу, находившемуся в Виленском замке; жена князя Федора Оболенского Ульяна послала к мужу «человека» Некраска484. Впоследствии выяснилось, однако, что литовцы пропустили всех посланцев к пленным воеводам, кроме… слуги князя Федора Васильевича: «А княж Федорову… человеку Овчинину пристава не дали и ехать ему к его государю не велели»485. Таким образом, и шесть лет спустя после несостоявшегося побега режим содержания кн. Ф. В. Оболенского не был смягчен.
К товарищу князя Федора по стародубской обороне, князю Семену Федоровичу Сицкому, попавшему когда-то вместе с ним в плен, судьба оказалась благосклоннее: литовцы не только пропустили к нему посланцев его братьев, но и, по-видимому, согласились отдать пленного воеводу на размен. В инструкции послам В. Г. Морозову, Ф. С. Воронцову и Постнику Губину имелся и такой пункт: «Как станут о людех говорити, и им говорити о князе Семене о Сицком, чтобы князя Петра Мосалского король взял на обмену князю Семену Сицкому; и похочет король князя Семена дати на обмену, и Василью и Федору и Поснику так зделати»486. Из материалов посольства 1542 г. неясно, удалось ли В. Г. Морозову «с товарищи» договориться об этом обмене, но как бы то ни было, кн. С. Ф. Сицкий в 40-х годах вернулся на родину: 14 июля 1549 г. он лично явил свою духовную грамоту пятерым племянникам, поделив между ними свои села (собственных детей у князя Семена Федоровича не было)487.
