Отечественные историки в большинстве случаев оцениваются им как когнитивно беспомощные и недоразвитые, инфантильные, самонадеянные, просто неучи или «откровенные неучи», холуи, вульгарные презентисты, придворные историографы; у них «как в детской игре жизненные реалии заменяет наивное воображение, скорректированное опытом “моих первых книжек”»; «великовозрастные “дети застоя”, одураченные курсами “истории КПСС” и “научного коммунизма”»{124}. Работы одних отмечены «диссертационной бесцветностью», других — «ужасающим теоретическим анахронизмом», третьи «сгорая от желания “поумничать”, торопливо и бездумно втискивают факты в рамки “новейших” теорий»{125}. «По большому счету за всем этим кроется обычная для российского застойного состояния “диктатура посредственности”, согласно которой всякая принципиальная оценка может быть названа предвзятой и даже “высокомерной”»{126}. «Готовность извратить все что угодно, дабы поддержать нынешнюю власть, помноженная на элементарное незнание истории, является отличительной чертой всей современной российской придворной политологии. <…> Игру с химерами собственного воображения они считают вполне достойным публичным занятием»; их «“писания” оказывают развращающее — не только интеллектуальное, но и нравственное — воздействие на историческую память»{127}.
«Авторы, переусердствовавшие в свое время на ниве “истории КПСС”, с наивностью неофитов затевают детскую игру в новые “концепты”{128}. «В свое время мифологию Великого Октября призвана была поддерживать 10-тысячная армия историков КПСС. Более ограниченной и продажной публики невозможно себе представить: не случайно свои “идеалы” они не только сдали без боя, но и променяли на противоположные — место Ленина в их святцах занял Николай II. Сегодня присутствие этих “исследователей” на многочисленных кафедрах “политологии”, “социологии” и “культурологии” отравляет историографическое пространство потоком словоблудия не менее основательно, чем в старые времена. В идейном отношении они всеядны, как стервятники, их интеллектуальному уровню наилучшим образом соответствует пещерный антикоммунизм, простую “человеческую” историю они писать не могут, а потому устремляются к “национальным интересам”, “геополитике” и “глобальным проблемам”. Их оживление не только подкрепило давно сложившуюся традицию этатистского описания революции, повышенного внимания к сильным мира сего, но и привело к появлению бесцветно-компилятивных работ-близнецов»{129}.
Среди всего этого российского хаоса, бреда, холуйства и декаданса гордо и одиноко возвышается все понимающий В.П. Булдаков{130}. Он вопиет, что Россия сейчас, как триста, двести и сто лет назад, находится в состоянии перманентного системного кризиса, который вот-вот перейдет в фазу очередной смуты.
Признаюсь, большего хамства в академической работе мне встречать не приходилось. Это стиль желтой прессы. Представим, оскорбленные В.П. Булдаковым оппоненты называют его по аналогии с ним перестарком, неучем параноидального склада, холуем и отщепенцем, страдающим комплексом неполноценности, продажным и ограниченным словоблудом, оказывающим развращающее — не только интеллектуальное, но и нравственное — воздействие на историческую память{131}.
Экспрессивно-эмоциональные ярлыки заменяют у В.П. Булдакова аргументы и анализ — обозвал, значит, проанализировал. В советское время такой хамский тон позволялся только в отношении врагов марксизма-ленинизма и буржуазных историков-фальсификаторов; в сталинское время он применялся в отношении людей, обреченных на лагеря или расстрел. В императорской России за подобные слова вызывали на дуэль. А сейчас мы находим их в обилии в книге, опубликованной одним из самых престижных отечественных издательств. А говорят, в России нет свободы слова! Боюсь, отдельные читатели В.П. Булдакова пожалеют об отмене цензуры.
Читаешь эти инвективы и диву даешься. Почти как в песне: «Что-то с памятью моей стало, все, что было не со мной, помню». Хорошо помня, что было с другими, забыл В.П. Булдаков все, что было с ним. Ему бы лучше сказать: «Кто не грешен — бросьте камень». В советские времена он писал ортодоксальные марксистско-ленинские работы, кормился критикой буржуазных концепций, защитил «правильную» кандидатскую диссертацию о «легальном марксизме», «методологическую основу которой составили труды В.И. Ленина»; именно в них В.П. Булдаков нашел «богатейший теоретический арсенал средств борьбы с современной буржуазно-реформистской идеологией, в обломках идейных построений его битых противников обнаружил черты “новомодных” ревизионистских теорий»{132}.
Вот несколько цитат из его дореволюционных работ.
«Рабочее движение в России показало себя единственной силой, реально противостоящей самодержавию».
«В условиях России “легальный марксизм” и все явления, с ним связанные, явились для либеральной идеологии и последним шансом на успех, и симптомом ее окончательного краха, неизбежного в условиях нарастания революционной борьбы пролетарских масс за социалистическую революцию», — писал он в диссертации в 1975 г.{133}
«Три революции в России полностью подтвердили важнейшие положения теории и практики марксизма — идею гегемонии пролетариата по отношению ко всем непролетарским слоям трудящихся города и деревни в борьбе за демократию и социализм. Ведущая роль рабочего класса стала решающим фактором победы социалистической революции. Российский пролетариат смог осуществить свою историческую миссию по отношению к общенародному большинству потому, что он возглавлялся партией нового типа, располагающей самой передовой революционной теорией, научно обоснованной стратегией и тактикой борьбы, кадрами пропагандистов и организаторов»{134}, — писал В.П. Булдаков в 1981 г. в книге, вышедшей тиражом 16 тыс. экз.
«Первая в мире социалистическая революция осуществилась под руководством интернационального российского пролетариата, сплотившего вокруг себя трудящихся большинство всех народов бывшей Российской империи. <…> Победа Октября стала общей победой всех народов бывшей Российской империи. <…> Решение национального вопроса в нашей стране стало одним из факторов социалистического переустройства общества; Советский Союз стал, вместе с тем, символом преобразования всего мира. По сути дела в развитии национального вопроса в мировом масштабе наступил новый этап. Дружба, равенство, расцвет — вот действительность, опровергающая измышления о “советском колониализме”, “русификации”, “национализме”. Только на принципах пролетарского интернационализма можно было создать прочный союз равноправных народов. Это с полной очевидностью продемонстрировал исторический XXVI съезд КПСС, который внес выдающийся вклад в творческую реализацию ленинских принципов национальной политики, его идей о Советском многонациональном государстве»{135}. Это написано в книге, изданной в 1982 г. тиражом 7 тыс. экз.
А вот что В.П. Булдаков написал в «книге для учителя», вышедшей в 1987 г. (в 1987 г.!) тиражом 88 тыс. экз. (!!!) «Три революции в России — это целостный период классовой борьбы пролетариата, завершившийся завоеванием власти 25 октября 1917 г. Его внутренним содержанием было высочайшее напряжение творческих сил пролетариата, непрерывное овладение им новыми формами и средствами борьбы, растущее взаимодействие с непролетарскими слоями трудящихся, стремительный рост политического сознания и классовой морали. Именно в этом — полномасштабном раскрытии творческого потенциала пролетариата — состоял выдающийся исторический урок трех российских революций»{136}.
Эта литература, которую В.П. Булдаков теперь правильно называет макулатурой, выходила огромными тиражами. Кто же виноват в том, что до сих пор эти «вечные истины» находят широкую поддержку?!
Отметим, поносит В.П. Булдаков почти исключительно российских коллег; в отношении зарубежных — почти сплошь похвалы. В дореволюционное время было все наоборот, и вдохновение он черпал в бессмертных работах В.И. Ленина и официально одобряемых книгах по истории КПСС.
«На протяжении вот уже нескольких десятилетий буржуазная историография пытается представить российский пролетариат как несамостоятельную, зависимую величину. В изложении советологов получается, что пролетариат вступил в первую российскую революцию вслед за либеральной буржуазией, в межреволюционный период находился под влиянием реформистов, а после Февральской революции плелся за меньшевиками и эсерами, пока, наконец, не утратив все политические ориентиры, не сделался бездумным исполнителем приказов большевиков в октябре 1917 г. Такая схема не соответствует исторической действительности и призвана лишь доказать “незакономерность” социалистической революции в России»{137}.
