Попытки преемников Ибрагима Невшехирли, в частности Хекимоглу Али-паши, опытного политика и дипломата, неоднократно занимавшего пост великого везира (1732–1735, 1742–1743, февраль-май 1745 г.), принять более самостоятельное участие в европейских делах выявило слабое знание «министрами» Порты принципов и методов европейской дипломатии, что повлекло за собой крупные просчеты в оценке общей ситуации и намерениях отдельных держав. Следствием этих ошибок стала война с Австрией и Россией, от которой пытались удержать султана более осторожные политики. Тем не менее султанский двор поверил «внушениям» французского посла Вильнёва, что Россия при преемниках Петра I не в состоянии начать войну против Османской империи и что другие европейские державы до того не допустят. Габсбурги, по его утверждению, не осмелятся поддержать Петербург потому, что их руки связаны войной за Польское наследство. Париж же будет противодействовать австрийцам, пока не закончится русско-турецкий конфликт.
Ход военных операций быстро выявил несостоятельность заверений Вильнёва. После того как русские войска в 1737 г. оказались в Крыму, Порта была вынуждена предложить мирные переговоры. Несогласованность позиций союзников на Немировском конгрессе 1737 г. позволила османским делегатам уйти от принятия жестких требований русской стороны, сформулированных А.И. Остерманом. Поддержка посредника, французского посла, в ходе мирных переговоров под Белградом помогла Порте не только сохранить отвоеванные у австрийцев территории, но и свести на нет претензии России, несмотря на ее военные победы. Усердие Вильнёва Порте пришлось оплатить дорогой ценой. В 1740 г. султан, «во внимание к старинной дружбе» и «к недавно еще данным доказательствам особой искренности», возобновил, как уже отмечалось, все привилегии французским подданным, предоставленные им по раннее данным «капитуляциям». Однако если прежние подобные акты действовали в течение жизни тех правителей, которые их предоставляли, и даже могли быть ими же отменены, то Махмуд I дал обязательство от своего имени и за всех своих преемников не допускать никаких нарушений статей договора 1740 г.
После заключения Белградского мира османская правящая верхушка продолжила курс на активное участие в европейских делах, постепенно осваивая новые принципы дипломатии и отказываясь от традиционных представлений османских правителей, привыкших осуществлять свой курс, не связывая себя какими-либо обязательствами в отношении «врагов веры». Об этом свидетельствует заключение первых двусторонних договоров с христианскими государствами: вначале турецко-шведского оборонительного союза, затем турецко-неаполитанского (с Королевством обеих Сицилий) о дружбе и торговле. В первом случае французская дипломатия приложила большие усилия, чтобы «помочь» османским политикам преодолеть колебания и заключить союз, во втором она активно противодействовала, но султанский двор не посчитался с открытым заявлением Вильнёва о том, что подобная акция противоречит французским интересам. Еще большую самостоятельность проявила Порта, заключив «вечный мир» с Габсбургами в 1747 г. Его подписание не означало полного урегулирования отношений между двумя империями, но обозначило смену представлений в правящей верхушке о наибольшей угрозе Османской империи.
По существу «вечный мир» 1747 г. можно рассматривать как очень важный рубеж во внешней политике Порты. До этого времени основным противником считалась империя Габсбургов. В дальнейшем на первое место вышла Россия, а Габсбурги представляли угрозу для Порты лишь в качестве союзника Петербурга. Укрепление России, по мнению стамбульских властей, создавало грозную опасность, заключавшуюся не столько в устойчивом, но не очень эффективном австро-русском союзе, сколько в развитии тесных связей между Петербургом и балканскими народами, находившимися под османским владычеством. Подобные обстоятельства и заставляли Порту быть весьма осторожной в отношениях с российскими самодержцами и почти 30 лет избегать открытого столкновения. Восприятие султаном Махмудом I и его окружением новой ситуации хорошо раскрывается в одном из докладов переводчика российского посольства в Стамбуле Николая Буйдия, представленных в Коллегию иностранных дел в 1752 г. Автор отмечает, что султан «безпрестанно в сердце носит столь великий страх от России» из-за роста ее военного могущества. Поэтому он требует от великого везира «дабы всегда к российским делам употреблял разумные средства, которые бы не могли подать повод слышать оному султану несогласие с Россией».
Пересмотр прежних представлений о роли России в международной политике означал и изменение всей внешнеполитической доктрины. Это нашло свое выражение в повороте к развитию дружественных отношений с европейскими государствами, особенно с теми, которые находились в открытом конфликте с Россией — Швецией, Польшей, Пруссией. Одновременно османские дипломаты должны были искать союза с ведущими державами Европы тех лет, чьей целью было помешать расширению влияния Петербурга на международной арене. Чаще всего это была Франция, «издревле истинный Порты друг», но в ряде случаев Порта обращалась к Лондону. Так, после подписания 1 мая 1756 г. в Версале договора между представителями Франции и Австрии, Англия на какое-то время была признана главным инструментом, определявшим османскую политику в Европе. По совету британского посла Дж. Портера султанское правительство решило немедленно заключить с Данией договор о дружбе и торговле, против которого возражали австрийские и российские дипломаты в Стамбуле.
Замыслы и деятельность османской правящей верхушки во второй половине XVIII в. производят более противоречивое впечатление. Сообщения дипломатов из Стамбула в 50-60-е годы содержат мало упоминаний о мероприятиях, которые можно было бы рассматривать как продолжение новаций «эпохи тюльпанов». Основное внимание Порты переключилось на события внутренней жизни и прежде всего на усилия по сохранению контроля над провинциями, борьбу с мятежами и другими проявлениями недовольства политикой центрального правительства, а также на изобретение средств к пополнению истощенной казны. Современники пытались объяснить отмеченное обстоятельство пристрастиями нового султана Османа III (1754–1757). В отличие от своего предшественника он выступал как ревностный мусульманин и блюститель канонов империи. Выйдя, наконец, из внутренних покоев дворца, где он пробыл в заключении 50 лет, новый монарх произвел настоящую «революцию» в серале, сократив число придворных служителей, изгнав шутов и карликов, уволив прежних евнухов, приказав убрать из дворцовых помещений все «гяурские» украшения — картины, фарфор, часы, дорогие гобелены. При нем вновь стали строго следить за соблюдением запретов в отношении курения и вида одежды для немусульман, за правилами поведения женщин в общественных местах. Однако Осман III оставался на троне лишь три года и, следовательно, «переменчивость его нрава» вряд ли могла серьезно повлиять на политику Порты.
Значительно более интересной фигурой для того времени был Коджа Рагыб Мехмед-паша, ставший великим везиром при Османе и сохранивший свой пост при следующем султане Мустафе III (1757–1774). Многолетней службой в канцеляриях Порты, выполнением обязанностей реис-эфенди в 1741–1744 гг. и деятельностью в качестве провинциального губернатора он заслужил отменную репутацию. Коджа Рагыб-паша был также известен своей образованностью и назывался в числе лучших поэтов своего времени. Оставаясь на посту великого везира в течении семи лет (1757–1763), он сумел подчинить себе весь правительственный аппарат и умело противостоять интригам дворцовой партии, направляемой главой «черных евнухов». В более широком смысле можно считать везират Коджа Рагыба временем окончательного утверждения роли столичных бюрократов-риджалей в османской политической системе. Укрепление позиций бюрократической элиты сопровождалось новыми усилиями, направленными на повышение военного потенциала империи. Власти попытались восстановить деятельность инженерной школы (хендесхане). Традиционными стали султанские смотры войск, на которых проверялся уровень подготовки солдат.
Акции, инициатором которых выступал Коджа Рагыб-паша, демонстрировали верность принципам внешней политики 20-30-х годов. Для их правильной оценки важно учитывать, что Мустафа III предпочитал брать пример со своих предков, делавших ставку на военные действия, что и не удивительно для правителя, долгие годы остававшегося отрезанным от всякого участия в жизни страны. Поэтому Рагыб-паше неоднократно приходилось идти наперекор султану, доказывая преимущества дипломатических методов политики над военными. Так, осенью 1758 г. на одном из заседаний Дивана рассматривалась возможность объявления войны России, которая вела в то время военные действия против прусского короля Фридриха II. В противовес султану, считавшему, что нужно принять все меры, дабы сорвать наступление русских войск в Пруссии, партия великого везира, по свидетельству А.М. Обрескова, доказывала, что в интересах империи «оставить христианские державы между собой разорятца и ослабевать», иначе «оные примирятца, следственно Порта найдется в весма тяжкой и многим опасностям подвергшейся войне». После побед русских войск под Цорндорфом и Кунерсдорфом положение прусского короля стало критическим. Именно в это время в Стамбуле по инициативе английских дипломатов начались переговоры о турецко-прусском соглашении. В марте 1761 г. они завершились подписанием согласованного документа, антироссийского по своей направленности. Однако его реальную значимость не следует преувеличивать. Вопреки всем домогательствам эмиссаров Фридриха о заключении «наступательного или, по крайней мере, оборонительного союза», великий везир согласился лишь на трактат «дружбы и коммерции» по образцу акта, заключенного ранее с Данией. Объясняя смысл позиции Коджи Рагыба, А.М. Обресков отмечал, что тот «простым трактатом дружбы Порту ничем не компрометирует». Готовность великого везира пойти на заключение договора, по мнению русского дипломата, определялась его желанием заставить прусского короля продолжать войну как можно дольше. Такого же мнения придерживались в Петербурге. Н.И. Панин, ставший в 1763 г. ближайшим советником Екатерины II по внешнеполитическим делам, отмечал, что «король прусский знает из союзов других держав, сколь мало оне из того получили действительной пользы от турок».
