Цензура все более и более резала мои статьи. Переиздавая их сейчас, я хотел было восстановить выброшенные куски, но потом махнул рукой. Вспомнить трудно, а можно уменьшить ценность этих работ, имеющих в некоторой степени характер современного войне документа. Поэтому читатель на страницах книги найдет вымарки и слово «цензура». Все эти обстоятельства заставляли меня очень колебаться перед вопросом о том, стоит ли вновь опубликовывать серию этих статей, но компетентные товарищи, совет которых был запрошен, высказались о книге очень тепло и выразили мнение, что она может быть интересной и для современного читателя. Очень мало изменив в ее тексте[1], я кое-где дал примечания, ставящие точки над «и» и договаривающие то, чего в легальных корреспонденциях в то время никак нельзя было сказать. Это, мне кажется, несколько возмещает те пробелы, которые созданы в моих статьях цензорским карандашом.
Во всяком случае здесь по свежему впечатлению занесено виденное и слышанное и наиболее яркое из прочитанного в первые годы войны.
Из наших нынешних сограждан и сотрудников в великой борьбе и строительстве лишь немногие жили тогда в Западной Европе, а молодежь наша вообще едва ли помнит события, происходившие 10–11 лет тому назад. Вот почему, думается, издаваемая мною в настоящее время книга не будет лишена некоторого интереса.
А. Луначарский
Москва, июль 1925 года
Я пишу эту корреспонденцию под свежим впечатлением сегодняшних наблюдений, но я не могу ее послать вам сейчас же, потому что нантские газеты еще не опубликовали факта энергичной высадки англичан1 в Сен-Назере. Хотя я знаю, что мое письмо, если и придет к вам, то очень поздно, тем не менее пошлю я его тогда, когда характер хотя бы относительной секретности факта потеряется.
М-сье Г., шеф одного из бюро сен-назерской мэрии, явился с места службы в наше дачное место взволнованный и с блестящими глазами. Это было вчера. Приехало шесть или семь английских пароходов различного калибра, которые привезли с собою около 3 тысяч английских солдат. Вместе с тем мэрия и префектура были предупреждены о высадке не менее чем двадцатитысячной армии, остальная часть которой должна была явиться в ближайшие дни. М-сье Г. рассказал мне о шумной и восторженной встрече, какая была оказана союзникам сен-назерским населением. Он говорил также о богатырском виде и красивой выправке британских войск. Однако в рассказе его не все было положительно. Так, он упомянул о том, что английские офицеры — в большинстве случаев совсем молоденькие, — по-видимому, недостаточно авторитетны и что солдаты позволяли себе ходить по городу с бутылками коньяка в карманах, а к вечеру добрая половина их окончательно перепилась, орала песни в обществе подозрительных девиц, хотя к населению относилась с добродушной симпатией.
На другой день я решил с раннего утра поехать в Сен-Назер и посмотреть на прибывших.
Уже на пароходе я узнал, что к ночи вчера пришло еще несколько пароходов и между ними колоссальный «Миннеаполис», привезший сразу пять тысяч солдат и до тысячи лошадей. В общем пока в Сен-Назере высадилось 11 с половиной тысяч. Из них, по рассказам сен-назерцев, пять тысяч стали лагерем приблизительно в 10 верстах от Сен-Назера. Другие пока оставались на пароходе.
На рейде Сен-Назера стояло 9 больших судов. Впрочем, самый большой из них — внушительный белый океанский пароход — приехал несколько раньше и привез из Канады 745 французских резервистов. 2 самых больших — «Миннеаполис» и «Cestrian» — стояли в канале порта.
Едва подошел наш пароход, как я разглядел в поджидавшей его толпе несколько английских солдат. Солдаты эти одеты в идеальную боевую одежду. На них фланелевые пары зеленовато-серого цвета, никаких блестящих предметов, перевязь и пояс с большим количеством карманчиков, патронами, на ногах несколько порыжевшая, но необыкновенно прочная обувь и фланелевый серый бинт вместо чулок. Каждый солдат носит, как я позднее убедился, небольшой ранец, тесак, служащий в то же время штыком, фляжку, топор и заступ и еще какие-то футляры. Все это удивительно аккуратно прилажено и в общем не производит впечатления той неуклюжей тяжести, которая гнетет спины французских солдат. Шотландцы одеты совершенно так же. Мне попалось несколько офицеров в традиционных юбочках, но и они были цвета хаки, а не те яркие клетчатые, которые я видел в Лондоне. Только вместо серых фуражек шотландцы носят черные шапочки с двумя лентами назади.
Солдаты — народ поразительно рослый. В большинстве случаев англичане начисто бриты, отчего лица их кажутся при всей энергии необычайно молодыми. Шотландцы менее статны, чем англичане. У них длинные жилистые руки и ноги, они почти все рыжие, с большими рыжими усами.
Костюмы офицеров абсолютно совпадают с костюмами солдат. Лишь совершенно незаметные жгутики на плечах и звездочки на воротнике и рукавах показывают их чин. Вместо орденов они носят маленькие горизонтальные ленточки разных цветов. У некоторых старых усачей я замечал целую маленькую радугу.
В опровержение того, что говорил мне м-сье Г., офицеры далеко не все оказались молодыми. Правда, мой француз прежде всего раскланялся с блондином лет 28. Хотя с английским акцентом, но на безошибочном французском языке этот молодой человек обратился к нему: «Вы знаете, — сказал он, — мы разбили кавалерийский лагерь направо от вашего казино. Хотя я не заведую лагерем, а лишь транспортом, но мой коллега просил меня переговорить с вами. Кавалеристам надо две тонны дров, чтобы вскипятить чай». Мой провожатый обещал немедленно распорядиться. Когда молодой человек отошел от нас, он мне сказал: «Вы видите, как он молод, между тем это полковник». Действительно, для полковника он поразительно молод, если считаться с французкой манерой назначать генералами исключительно полупараличных старцев. Но сейчас же после этого я увидел высокого и худого старика, бритого, но седого, как лунь, с тем же полковничьим отличием на рукаве. По словам м-сье Г., это был командир одного из кавалерийских эскадронов. Вообще пожилых офицеров и даже седых я видел немало. И, по правде сказать, не видел ни одного из тех юношей восемнадцати лет, о которых рассказывал француз. Вообще, в то время как французские дамы отдаются безраздельному восхищению перед этими великолепными и статными молодцами, у французов-мужчин, при всей симпатии, проскальзывает как будто легкая зависть.
Я не сомневаюсь в справедливости показаний моего приятеля м-сье Г.: может быть, в первый день солдатам и разрешили попьянствовать. Хотя припомните, в каких простых и немножко смешных выражениях лорд Китченер2 рекомендовал своим людям воздерживаться на почве Франции, ради сохранения драгоценного для родины здоровья, от интимного сближения с вином и с женщинами. Во всяком случае за 4 часа, которые я провел в Сен-
Назере, я не видел не только ни одного пьяного англичанина, но даже ни одного мало-мальски хмельного.
С «Миннеаполиса» недавно закончили снимать лошадей. Люди должны были сойти с него часа через полтора. Поэтому я пошел посетить кавалерийский лагерь, расположенный сейчас же за городом.
По дороге туда я встретил вперемежку небольшие части английских и французских войск. Разница бросалась в глаза и отчасти оправдывала тот легкий оттенок зависти, о котором я упомянул выше.
Конечно, нужно помнить, что Франции пришлось выставить 2 миллиона солдат, в то время как великобританским островам, равным по количеству жителей, выпала задача дать поначалу всего 200 тысяч3 активных солдат. Выбирать было легче. Рослые, поджарые, с замечательным ритмом движений, с энергичными подбородками, глубоко и близко сидящими, полными сосредоточенного внимания умными глазами, англичане идут стройно и весело.
Французский офицер, стоявший около меня, заметил между прочим: «Смотрите, как смешно: они несут ружья, как хотят».
Это верно. Большинство солдат несли ружье за дуло, положив его прикладом на плечо. Это не мешало, однако, тому, что английский отряд казался гораздо стройнее французского.
Иду дальше по направлению к кавалерийскому лагерю.
Вдали я вижу черную массу. Это и есть английский лагерь. Он расположен в открытом поле. Небольшая часть его занята людьми, а дальше сплошной массой стоят лошади. У англичан пока нет палаток: некоторые из них сделали себе маленькие навесы из темных байковых одеял и спят под ними. Некоторые спят прямо под открытым небом. Благо, тепло и сухо. Они сбросили с себя свои куртки и закрутили рукава рубах, обнажив при этом почти сплошь роскошную татуировку своих рук. Некоторые поют. Другие, нарубив каких-то ящиков, уже вскипятили себе чай в больших черных котлах. По всему лагерю и вокруг благодаря толпе любопытных французов царит живописное оживление.
