С точки зрения участников, соглашение заключало в себе серьезный риск для обеих сторон. Эберт стремился к такой Германии, где каждый гражданин сможет пользоваться возможностями демократии и свободой развития личности, а армия будет выполнять необходимую, но все же второстепенную функцию оборонительной силы. Теперь же он вынужден был делиться сомнительным авторитетом своего нового правительства с армейским командованием, в монархистских и антипарламентских настроениях которого он не сомневался. В свою очередь Гинденбург и Гренер должны были оказывать поддержку республиканскому, социалистическому и антимилитаристскому правительству, по отношению к которому, являясь преданными монархистами и профессиональными военными, могли находиться только в оппозиции. Они не представляли себе государства, в котором армия была бы всего лишь инструментом власти и не служила также духовной опорой для недисциплинированного по своей сути населения. Поэтому они не желали довольствоваться второстепенной ролью. Как пишет Гренер в своих мемуарах, «мы надеялись обеспечить, благодаря своему вкладу, часть власти в новом государстве для армии и офицерского корпуса. Если бы мы преуспели, то, несмотря на революцию, сумели бы сберечь в новой Германии лучший и самый сильный элемент наших древних прусских традиций». И все же, несмотря на очевидный риск, ни одна из сторон не видела иного выхода, кроме сотрудничества.
Верховное командование получало и некоторые ощутимые выгоды от соглашения: пакт позволил генералам вернуть свои войска обратно в страну, а оградив офицерский корпус от социальных потрясений, позволил ему сохраниться в качестве цельного организма, имеющего собственные цели и систему ценностей. Преимущества, полученные от установления взаимопонимания с армией, для правительства были менее очевидны. Хотя соглашение Эберта – Гренера обеспечило упорядоченное возвращение армии, но, учитывая ее усталость и низкий моральный дух, ее невозможно было использовать в политических целях. Она не могла оказать действенную помощь в борьбе против спартаковцев и других бунтарей. Ее главный вклад в выживание республики заключался в том, что имя Гинденбурга стало ассоциироваться с неким молчаливым партнерством с новым режимом. Сам факт, что фельдмаршал желал сотрудничать с новым правительством, позволял офицерам оставаться на своих постах и принимать новые назначения. Поэтому, когда в декабре 1918 года открылась вакансия прусского военного министра, полковник Вальтер Рейнхардт, которому этот пост был предложен, принял его, но только заручившись согласием фельдмаршала. Когда стали организовываться новые военные формирования, и другие офицеры также с готовностью предложили себя в распоряжение нового правительства, поскольку не сомневались, что могут рассчитывать на одобрение Гинденбурга.
Существование двоевластия в новом государстве оказало положительное влияние на его силовую структуру, но оно также способствовало сохранению социальных и политических разногласий, которые позже терзали республику на протяжении всего недолгого периода ее существования. И, повинуясь неотвратимой исторической логике, эти проблемы, тесно связанные с, хотя и неявной, близостью Гинденбурга к процессу создания Веймарской республики, привели его спустя несколько лет к посту ее президента.
Человек, который помог Веймарской республике выжить на самом раннем этапе ее существования и которому было суждено сыграть столь незавидную роль в годы ее упадка, был самым неподходящим кандидатом на этот пост.
Пауль (Людвиг Ганс Антон) фон Бенкендорф и фон Гинденбург был отпрыском старинного прусского юнкерского рода[2]. Он родился 2 октября 1847 года в прусской крепости Позен, где служил его отец, получил образование в кадетском корпусе, участвовал в австро – прусской войне 1866 года и Франко – прусской войне 1870–1871 годов, с завершением которой был направлен в военную академию, окончив ее с блеском. Затем последовала служба на разных штабных постах и в должности полевого командира. В 1879 году, будучи в Штеттине, он женился на дочери прусского генерала Гертруде фон Шперлинг, которая родила ему троих детей – двух дочерей и сына.
Хотя Гинденбург всегда привлекал внимание вышестоящих командиров – граф Шлиффен, тогда полковник Генерального штаба, а позднее его знаменитый начальник, всегда высоко отзывался о способностях молодого человека[3], – его продвижение по служебной лестнице не было быстрым. В 1911 году Гинденбург оставил действительную службу в должности командира армейского корпуса – достигнув возраста шестидесяти трех лет, он был вполне готов передать свои обязанности более молодым командирам. Выходя в отставку, он не получил звания генерал – полковника, как некоторые другие, занимавшие такое же положение, – это был достойный финал почетной, но отнюдь не выдающейся карьеры.
Тем не менее следует признать, что из сотен полковников своего поколения Гинденбург был одним из двух десятков, достигших верхней ступени военной лестницы. Шлиффен предлагал его на должность начальника Генерального штаба, а в 1909 году его имя упоминалось при обсуждении кандидатуры военного министра. Семья Гинденбурга, безусловно, принадлежала к числу старой военной знати, но жила замкнуто, а сам он, флегматичный и неразговорчивый, был не тем человеком, который активно завязывает социальные контакты, чтобы ускорить свою карьеру. Посему представляется очевидным, что его продвижение по служебной лестнице происходило исключительно благодаря высоким профессиональным качествам. Только назначение в гвардейский полк в начале карьеры дало ему некоторые преимущества над менее удачливыми коллегами.
Впрочем, вышестоящие командиры, по всей видимости, ценили в Пауле фон Гинденбурге в первую очередь не его профессиональные качества: сыграли роль некоторые черты его внешности и темперамент. Очень большой, даже по армейским стандартам, высокий неторопливый человек был чрезвычайно импозантен. Его непоколебимое спокойствие производило впечатление уверенности и силы и наделяло беспрекословным авторитетом. «<Я помню людей из 1930–х годов, которые вовсе не были застенчивыми или легковозбудимыми, – писал его современник Теодор фон Эшенбург, – но им был свойственен некий страх, как перед выходом на сцену, делавший их неуверенными в себе при встрече с Гинденбургом. И дело было вовсе не в авторитете должности, высоком воинском звании, военной славе или почтенном возрасте. Здесь речь шла о неких личных флюидах, действовавших на всех за очень редким исключением». Гинденбург знал о влиянии, которое оказывал на окружающих. Он не был, как отмечает тот же автор, актером, который специально выбирает и отрабатывает свой тон и жесты, но он чувствовал, что для достижения такого эффекта требуется сдержанное и дисциплинированное поведение, и неуклонно его придерживался. «Перед людьми за пределами своего семейного круга он всегда демонстрировал завидное самообладание и держался с большим достоинством, даже когда старался шутить. <…> Достойные манеры, выдержку он считал своим долгом; но без некой неотъемлемо присущей только ему составляющей такая сознательная демонстрация вряд ли могла иметь столь сильный эффект на окружающих, который очень многие ощутили на себе».
Для людей, занимавших высокие командные посты, эти качества, должно быть, казались достаточно важными, чтобы компенсировать недостаток личной инициативы и отсутствие воображения. Когда Шлиффен предложил Гинденбурга в качестве своего преемника, он, скорее всего, рассматривал его как преданного исполнителя его (Шлиффена) планов, а не создателя своих. От человека авторитетного и в то же время конформиста по натуре можно было ожидать, что он сохранит четко отлаженный механизм работы Генерального штаба. Но, судя по условиям его отставки, эти достоинства не были сочтены достаточными, чтобы доверить ему главную командную должность на случай войны.
Тем не менее вскоре после начала Первой мировой войны в 1914 году Гинденбург был назначен командующим армией в Восточной Пруссии. Назначение, правда, состоялось только после того, как был выбран начальник штаба – генерал – майор Эрих фон Людендорф и было призвано обеспечить этого способного, но своевольного и очень темпераментного офицера номинальным руководителем, который не станет вмешиваться в принимаемые решения.
Подобный стиль их сотрудничества задал тон всем их последующим взаимоотношениям. На протяжении всей войны Людендорф был инициатором совместных планов и политических решений, а Гинденбург, как он сам писал в своих мемуарах, считал своей первоочередной задачей позволить и, если надо, обеспечить Людендорфу столько свободы, сколько необходимо для осуществления успешного планирования. Но Гинденбург не был только номинальным главой, его функция не была чисто представительской. Сильное влияние его личности придавало этому тандему особый характер. Спокойствие, самообладание Гинденбурга было противовесом порывистости Людендорфа, сдерживало его, заставляло остепениться[4]. Примиренческие методы Гинденбурга также неоднократно помогали ослабить напряженную обстановку, создаваемую высокомерной властностью Людендорфа в штабе.
