XII. Между тем Склир вновь задумал овладеть престолом и захватить власть, ибо Фока в это время уже ушел из столицы, а царское войско было рассеяно. Однако, подойдя к ромейской границе, он узнал, что Фока объявил себя императором. Тогда Склир, не имея сил, чтобы еще и с царем сражаться, самодержцу нанес новое оскорбление, а к Фоке явился, смирив гордыню, уступил ему первенство и согласился занять второе место после него[16]. Затем они разделили на две части военные силы и придали мятежу новый размах. Уповая на отряды и укрепления, они спустились к прибрежным крепостям Пропонтиды, разбили для безопасности лагеря и готовы были приступить к переправе через море[17].
XIII. Царь Василий порицал неблагодарных ромеев, и поскольку незадолго, перед тем явился к нему отряд отборных тавроскифских воинов[18], задержал их у себя, добавил к ним других чужеземцев и послал против вражеского войска. Те застали неприятелей врасплох, готовившихся не противника побить, а вина попить, многих убили, а остальных рассеяли, и поднялся среди мятежников бунт против самого Фоки.
XIV. Набираясь военного опыта, находился в ромейском войске царь Василий, в то время юноша с едва пробивающейся бородой. Не преминул занять место в боевых порядках и брат его Константин, который стоял в строю, облачившись в доспехи и потрясая длинным копьем.
XV. Отряды выстроились друг против друга, по берегу – царские, на холмах – узурпатора, а между ними оставалось свободное пространство. Когда Фока узнал, что в строю находятся императоры, он не стал откладывать сражение, выбрал день, которому суждено было окончательно решить исход войны, и отдался на волю судьбы. При этом он действовал вопреки советам своих прорицателей, которые, совершив жертвоприношение, старались удержать его от битвы; не посчитавшись с ними, он пустил вскачь коня. Рассказывают и о зловещих знамениях. Конь, на которого он сел, сразу же под ним поскользнулся; Фока пересел на другого, но и с тем через несколько шагов случилось то же самое. Цвет лица его изменился, сознание помутилось, началось головокружение. Но ничто не могло остановить этого человека, коль скоро он приготовился к бою; выдвинувшись на переднюю линию и находясь уже невдалеке от царского войска, он собрал вокруг себя пеший отряд – были это воинственные ивиры, цветущие юноши с первым пушком на щеках, одинаково высокого, как по мерке, роста, с мечами в руках, неудержимые в натиске, – одним мановением руки увлек их за собой, опередил фалангу, и с боевым кличем, опустив поводья, понесся прямо на императора; правой рукой он сжимал рукоять высоко поднятого меча, которым готовился поразить Василия.
XVI. Так дерзко устремился мятежник на Василия, а тот выехал из рядов и остановился, держа в одной руке меч, а в другой образ богоматери[19], в которой видел оплот против неудержимого натиска врага. Словно туча, гонимая могучим ветром, несся Фока на противника, вздымая пыль, а наши воины с обеих сторон принялись метать в него дротики, и, потрясая длинным копьем, выдвинулся вперед из строя Константин. Но не успел еще Фока далеко отъехать от своего войска, как неожиданно вывалился из седла и рухнул на землю. Разные люди рассказывают об этом по-разному. Некоторые утверждают, что он был ранен дротиком и упал от смертельного удара, другие говорят, будто из-за расстройства и болезни живота у него вдруг потемнело в глазах и он свалился с коня, потеряв сознание.
Царь Константин хвастливо приписывал убийство узурпатора себе. Но большинство полагало, что все это было результатом заговора. Яд, замешанный для него и выпитый им, во время движения внезапно поднялся к голове, проник в мозг, вызвал головокружение и падение. И был-де это приказ Василия, а выполнила его рука виночерпия при мятежнике. Я со своей стороны ясности в это дело не вношу, а все за счет богоматери отношу.
XVII. И вот тот, кто всегда был недосягаем для мечей и копий, упал на землю. О, прискорбное и достойное жалости зрелище! Когда оба войска это увидели, мятежное сразу разбилось на части, его плотный строй разомкнулся, подался назад и побежал, приближенные царя поспешили к упавшему (ивиры уже рассеялись), разрезали его тело ножами на куски, а голову отрубили и доставили Василию[20].
XVIII. В результате всего этого царь сделался совсем другим, его не столько радовало случившееся, сколько удручало печальное положение дел. Он ко всем стал подозрителен и суров, в мыслях коварен, к провинившимся же питал гнев и злобу.
Удаление от дел и отставка паракимомена Василия
XIX. Он не желал больше уступать правления паракимомену Василию, тяготился этим человеком, всячески проявлял к нему ненависть и отвращение, и уже ничто, ни род, ни добрые дела, ни муки, принятые ради царя, ни высокий титул, не вызывало больше императорской благосклонности. Напротив, ему казалось невыносимым, что он, император, выйдя из младенчества, будто бы вовсе и не царь, а делит власть с кем-то еще и занимает в государстве второе место. Постоянно волнуемый такими мыслями, постоянно мучимый сомнениями, он в один прекрасный день, наконец, решился и сразу отстранил паракимомена от власти; при этом он не потрудился хоть как-то смягчить этот удар, но все сделал самым диким образом, которому нельзя найти никакого оправдания: посадил Василия на корабль и отправил в ссылку[21].
XX. Нанесенный паракимомену удар стал для Василия не концом, а началом новых бедствий. Император мысленно вернулся к первым годам своего самодержавия, времени, когда делами стал заправлять паракимомен, припомнил обо всем им сделанном с той поры, того, что тот сделал на благо царя и для пользы государства, менять не стал, но попытался отменить многочисленные распоряжения, касавшиеся раздачи благодеяний и чинов, утверждая при этом, что знал только о первом, а о втором не имел никакого понятия. Всеми способами старался царь нанести паракимомену ущерб и причинить горе. Так, например, он решил разрушить до основания великолепный монастырь, который тот соорудил в честь Василия Великого, по имени которого и был сам назван, монастырь, воздвигнутый с огромным трудом и необычайной роскошью, в котором пышность сочеталась с красотой и где благодаря нескудным дарениям всего было больше, чем нужно. Остерегаясь нечестия, он кое-что оттуда вынес, остальное сломал (утварь, мозаику), и не остановился до тех пор, пока, как он говорил в шутку, монастырь не превратился из места уединения в место раздумий[22], поскольку его обитатели должны были раздумывать, где добыть себе еду[23].
XXI. Ежегодно подвергаясь, можно сказать, таким ударам, паракимомен в отчаянии не знал, как избавиться от страданий, и нигде не находил утешения. Свергнутый с высот власти, этот великий человек, чье сердце было преисполнено гордыни, перестал владеть собой; разбитый параличом и ставший мертвым еще при жизни, он вскоре испустил дух и сделался для нашей жизни истинным образцом и великой легендой, более того – примером коловращения всего, рожденного в этом мире. Василий умер, прожив отмеренную ему жизнь.
XXII. Император Василий, осознав, сколь многообразны царские заботы и что не простое и легкое это дело править таким государством, стал воздерживаться от всякой распущенности, отказался от украшений, не носил уже ни ожерелий на шее, ни тиары на голове, ни роскошных, отороченных пурпуром платьев, снял лишние перстни, сбросил пестро окрашенные одежды; он был постоянно сосредоточен и озабочен тем, как привести в царственную гармонию дела своей державы. Он стал с пренебрежением относиться не только к чужим людям, но даже к собственному брату, которому позволил иметь при себе лишь немногочисленную стражу, а в большей чести и пышности отказал из зависти. Ограничив прежде всего – об этом уже говорилось – самого себя и с легкостью отказавшись от чрезмерной роскоши, он мало-помалу ослаблял и власть брата и таким образом легко прибрал его к рукам. Предоставив тому наслаждаться прелестями полей, удовольствием от бань и охотой, любителем которой тот был, сам Василий обратился к терпящим бедствие пограничным областям, решив избавить державу от варваров, окружавших наши земли на востоке и западе.
Второе восстание Склира после гибели Фоки
XXIII. Однако осуществить это намерение Василию удалось лишь позже, так как в то время ему помешал выступить против варваров Склир, приковавший к себе все его внимание. Дело в том, что после гибели Фоки воины под его командованием, еще до объединения со Склиром, обманувшись в надеждах на предводителя, разошлись и рассеялись; Склир же и бежавшие, а затем вернувшиеся вместе с ним образовали отдельную армию, не уступающую войску Фоки, и стали для царя ничуть не меньшей угрозой[24].
