Британский исследователь мифов Ф. М. Мюллер пишет:
«Несомненно, мифология наиболее мощно выплескивается на ранних этапах истории человеческой мысли, но полностью она не исчезает никогда. В наши дни тоже есть мифология, как и во времена Гомера, но только мы не воспринимаем ее — и постольку, поскольку мы сами живем под ее тенью, и постольку, поскольку все мы прячемся от полуденного сияния истины».
Козимо I Медичи
Вверху — портрет работы Анджело Бронзино (1540-е годы), ниже — бюст работы Баччо Бандинелли (1560-е годы).
В одном случае герцог Флоренции изображен в средневековых латах. Это уже время широкого распространения ручного огнестрельного оружия. В другом случае мы видим его в античных воинских доспехах. Любой историк-традиционалист скажет, что художник «подражал древним мастерам», а герцогу это было лестно.
Это и есть пример мифологизации истории, но не художником, а историком.
С помощью мифологии история приобретает смысл. Миф дает человеку иллюзию, что он способен постичь вселенную, и даже что он ее уже постиг. Миф снимает противоречия, избавляет от необходимости соединять между собой все явления в терминах непосредственной рациональной связности. Поэтому сама действительность выступает как субъект, порождающий мифы. Французский антрополог Леви-Брюль пришел к выводу, что «традиционные» (примитивные) культуры не делают различия между историей и мифом. Для людей, живущих в таких культурах, миф — единственно возможная история. Так ли уж сильно отличаются эти культуры от нашей цивилизации?
Американский психиатр Б. Беттельхейм пишет:
«Платон… знал, какой интеллектуальный опыт нужен для того, чтобы обрести истинную человечность. Он предполагал, что будущие граждане его идеальной республики будут начинать свое образование с чтения мифов (как это и происходит в средней школе в наше время, — Авт.), а не с голых фактов так называемых рациональных наук».
Мифологическое мировоззрение существовало всегда и не исчезнет никогда. Средневекового человека так же, как и первобытного, не особенно интересовали объективные объяснения очевидного, он испытывал настоятельную потребность уподобить внешний опыт своим внутренним представлениям о мире. То есть мифы — это, в первую очередь и по большей части, психические феномены, открывающие нам тайную природу души. Изучая такие феномены, Карл Густав Юнг пришел к выводу, что мифология связана с эзотерическими религиями, гностицизмом, алхимией. Везде он обнаружил устойчивые примеры действия более или менее идентичных архетипов. В результате Юнг пришел все к той же форме христианства, основанной не на вере, а на «тайном» знании, доступном только избранным, — как и средневековые оккультисты — эзотерики, гностики, алхимики.
Наука История может ответить лишь на вопрос, как происходят те или иные события. Как только она берется объяснять, почему они происходят, то немедленно перестает быть наукой и превращается в сундук с мифами. Если же делаются попытки заменить причинное объяснение целевым, то результат еще печальнее. О. Шпенглер, например, считал, что путь каждой цивилизации (а их было, по его мнению, восемь) начинался с подъема, затем шел по ровной возвышенности и заканчивался падением в пропасть. А. Тойнби также «завершал» путь любой цивилизации (которых он насчитывал уже двадцать одну) обрывом. Им вторил Л. Н. Гумилев, оперируя понятием «этнос» вместо «цивилизация».
Сказав «а», надо сказать и «б». Почему происходят падения цивилизаций? И вот современная культура изо всех сил старается примирить миф и науку: А. Чижевский объяснил подъемы и падения «цивилизаций» солнечной активностью. Какие мифы преподают в школе сегодня?
И. Савельева и А. Полетаев пишут в книге «История и время» о теории К. Ясперса, который сводил всю историю к четырем эпохам:
«1 эпоха — „прометеевская“ — относится к доистории;
2 эпоха — „великих культур древности“ — начинается с 5000 г. до н. э.; „мир“ состоит из народов, живших в долинах великих рек — Нила, Хуанхэ, Инда и междуречье Тигра и Евфрата;
3 эпоха — „осевого времени“ — начинается с 800–200 гг. до н. э.; „мир“ состоит из так называемых „осевых народов“ — китайцев, индийцев, иранцев, иудеев и греков, которые образуют три культуры — „Восток — Запад“, Индия и Китай, причем блок „Восток — Запад“ позднее делится на Запад, Византию и Ислам;
4 эпоха — „науки и техники“ — начинается в Европе с конца XVIII в., и постепенно в „ядро“ включаются другие народы», (в том числе «негры и др.», как изящно выражается Ясперс).
Еще Ф. Бэкон (1561–1626) писал:
«Что касается древности, то мнение, которого люди о ней придерживаются, вовсе не обдуманно и едва ли согласуется с самим словом. Ибо древностью следует почитать престарелость и великий возраст мира…»
Но если так, уместно было бы говорить не «древний», а ранний Египет, ранняя Греция, ранний Рим, и отказаться от мифа о «череде» цивилизаций…
Но история компонуется из мифов, и попытки выстраивать их в какую-то связь, цепь, оставаясь в то же время внутри одного из этих мифов, приводит только к одному: возникновению какого-то глобального, всемирного мифа. Теперь уже он начинает руководить действиями людей. Карнавал, в отличие от спектакля, не имеет сценария, но люди делают именно то, чего ждет от них логика карнавала.
Карнавальность гуманистического мировоззрения, будто провозгласившего лозунг «Сделаем действительность еще античнее!», хорошо прослеживается в культуре Ренессанса. Мифотворчество как часть государственной политики, возможно, даже приводила кое-где к строительству «руин». Издавна и до сих пор, во всех странах национал-интеллигенты озабочены древностью своего рода: «Мы же не папуасы какие-нибудь, у нас такая же история, как у всех».
Все это было бы смешно, если бы не было так грустно!
«Двойной аспект восприятия мира и человеческой жизни существовал уже на самых ранних стадиях развития культуры, — пишет М. М. Бахтин. — В фольклоре первобытных народов рядом с серьезными (по организации и тону) культами существовали и смеховые культы, высмеивавшие и срамословившие божество…
Так, например, в Риме церемониал триумфа почти на равных правах включал в себя и прославление и осмеяние победителя, а похоронный чин — и оплакивание… и осмеяние покойника… Таковы карнавального типа празднества античного мира, таковы и средневековые карнавалы. Это — особого рода двумирность, без учета которой ни культурное сознание средневековья, ни культура Возрождения не могут быть правильно понятыми».
Миф начинает играть роль актера, изображающего на мировых подмостках «вечное знание».
К. Леви-Стросс подтверждает эту мысль:
«Я близок к тому, чтобы поверить, что в нашем обществе история заменила мифологию и выполняет ту же самую функцию».
Николай Бердяев подводит черту:
«История не есть набор объективных эмпирических фактов; история — это миф».
Способны ли мы распознать искажения истории, составленной в Средние века из фактов и мифов, находясь внутри своей нормативно-ценностной системы «мифов», весьма отличающейся от средневековой? При правильной постановке вопроса это, возможно, не составит особого труда, но надо же когда-то начинать. Изучение реальной истории искусств — не самая плохая тема для начала.
Если говорить о стилистике художественных произведений «разных» веков, то на примере следующих двух бюстов вы увидите совершенную одинаковость стиля во II и XVI веках н. э.
Сравнение стилей как раз и дает нам возможность распознавать искажения истории. Мы видим то «древнеримского» императора в образе Геркулеса, то средневекового герцога в образе древнеримского императора. Все эти «переодевания» — часть принятого ритуала, мифологичность которого была присуща искусству с самого его зарождения. Давайте обращать на это внимание, и многое станет ясным.
Ведь ритуал не так прост, и не так легко исчезает, как это могло бы показаться неискушенному человеку! Уходят эпохи, ритуалы остаются. К примеру, мы, в России, на мельчайшем собрании в ЖЭКе норовим избрать президиум. Не по нужде — ритуал требует! Что же возникло раньше: миф или ритуал?
Римский император Коммод в образе Геркулеса (ок. 190), мрамор.
Козимо I Медичи, портрет работы Бенвенуто Челлини (1543–44), бронза.
