Сын Ивана III Василий III (правил в 1505 – 1533 годах) продолжил отнимать русские земли у Великого княжества Литовского. Самое интересное, что опять поводом для войны послужила женщина, которая в результате династического брака призвана была нести мир между Москвой и Вильно. Елена – это имя когда‐то стало причиной гибели Трои, теперь из‐за него начало рассыпаться Великое княжество Литовское. Рассказывает Сигизмунд Герберштейн:
«Хотя после смерти Александра у Василия не было никакого повода к войне с братом Александра Сигизмундом, королем польским и великим князем Литовским, он, видя, что король склонен более к миру, чем к войне, и что литовцы тоже не желают сражаться, все же нашел случай к войне. Он стал говорить, что сестра его, вдова Александра, отнюдь не встречает с их стороны подобающего ее сану обхождения…» Результатом этой войны стало взятие русскими Смоленска – города, который более ста лет находился в составе Великого княжества Литовского, на завоевание которого князь Витовт потратил несколько лет жизни, который стоил немало литовской крови, хоругви которого спасли от разгрома под Грюнвальдом литовско-польское войско и принесли победу над тевтонскими рыцарями.
Московский князь долго и упорно его осаждал, но Смоленск выстоял, не помогли даже новейшие пушки огромного калибра.
Город пал в результате измены. Накануне видный литовский магнат Михаил Глинский поднял мятеж против короля Сигизмунда. Он был подавлен, а организатору бунта пришлось бежать в Москву. Там Глинский уговорил Василия III опять осадить Смоленск, обещая его взять, «но с условием, чтоб московит уступил ему это княжество». У Глинского среди осажденных оказалось много знакомых; их‐то перебежчик и склонил к сдаче города путем переговоров и подкупа.
Окрыленный успехом, Василий III приказал войску наступать в глубь Литвы, а сам остался в Смоленске. Московское войско захватило несколько городов и подошло к Орше. Сюда же приблизилось литовское войско, усиленное поляками и иностранными наемниками. Вел его наш старый знакомый – князь Константин Острожский. Соотношение сил было не в пользу последнего: московское войско «числом приблизительно в восемьдесят тысяч человек, тогда как литовское не превышало тридцати пяти тысяч, хотя имело несколько полевых пушек. 8 сентября 1514 года Константин, наведя плавучий мост, покрытый камышовыми плетенками, переправил пехоту через Борисфен возле города Орши; конница же переправилась по узкому броду…» (С. Герберштейн). Когда половина литовского войска перешла реку, об этом доложили главному московскому воеводе Ивану Андреевичу Челяднину, советуя разбить врага по частям. На что знатный боярин горделиво ответил: «Подождем до тех пор, пока не переправится все войско, ибо наши силы настолько велики, что, без сомнения, мы без особого усилия сможем либо смять это войско, либо окружить его и гнать, как скот, до самой Москвы. В конце концов нам не останется ничего другого, как занять всю Литву».
Битва долгое время шла с переменным успехом, пока Константин Острожский не применил тактическую хитрость: «Литовцы умышленно отступив к тому месту, где у них были спрятаны пушки, направили их против наседавших московитов и поразили задние их ряды, выстроенные в резерве, но слишком скученные, привели их в замешательство и рассеяли. Такой неожиданный боевой прием поверг московитов в ужас, ибо они считали, что в опасности находится только первый ряд, бьющийся с врагом. Придя в смятение и полагая, что первые ряды уже разбиты, они обратились в бегство. Литовцы, развернувшись и двинув все свои силы, преследовали их, гнали и убивали. Завидев это бегство, отступили и оба русских фланга. Только ночь и леса положили конец этому избиению. Между Оршей и Дубровно, которые отстоят друг от друга на четыре немецких мили, есть река Кропивна; предавшись бегству по ее опасным и крутым берегам, московиты потонули в таком количестве, что запрудили течение реки. В этом бою были взяты в плен все военачальники и советники московитов…» Боярин Иван Челяднин содержался в Вильно в железных оковах, где и умер в 1538 году.
После победы под Оршей Острожский направился к Смоленску, но взять город не смог – Василий хорошо укрепил его и разместил там сильный гарнизон.
Смоленск, как мы помним, был обещан Михаилу Глинскому в наследственное владение, но московский князь явно не желал отдавать ему стратегически важный город. Разочарованный Михаил Глинский вступил в переговоры с польским королем, надеясь получить прощение и вернуться в Литву. Однако его сношения с королевским двором были раскрыты, и перебежчика заковали в тяжелые цепи.
О даровании свободы Глинскому ходатайствовал даже австрийский император Максимилиан; сохранилась его «Особая инструкция… барону Герберштейну об освобождении князя Михаила Глинского». Особых успехов австриец не добился, но вскоре опальный князь снова будет в милости московского государя. Дело в том, что Василий III заточил в монастырь свою бездетную супругу и в 1526 году женился на племяннице Михаила – Елене Васильевне Глинской.
По свидетельству Герберштейна, «государь возлагал на него большие надежды, так как видел в доблестях Михаила залог безопасности царского престола для своих детей от угрозы со стороны дядей и, в конце концов, назначил его в завещании наряду с некоторыми другими опекуном над своими сыновьями. По смерти господаря Михаил неоднократно укорял его вдову, как свою близкую родственницу, в распутной жизни; за это она возвела на него обвинение в измене ее детям, и он, несчастный, скончался в заключении. Немного спустя и сама жестокая племянница погибла от яда, а любовник ее, по прозвищу Овчина, как говорят, был растерзан и изрублен на части».
Михаил Глинский был потомком татарского князя, переселившегося в Литву во времена Витовта – легенда выводит его род от одного из сыновей знаменитого татарского эмира Мамая. Он воспитывался при дворе императора Максимилиана I Габсбурга, двенадцать лет прожил в Италии. Глинский получил прекраснейшее образование, знал несколько европейских языков. У себя на родине он числился любимцем короля Александра. Князь был очень богат – «владея обширными землями и замками, почти половиною всего государства Литовского, Глинский приобрел многочисленную толпу приверженцев, преимущественно из русских».
Вдобавок ко всему Глинский был наделен талантом военачальника; последним его делом в бытность в Литве явилась блистательная победа над войском крымских татар, которые безжалостно опустошали страну. Но тут король Александр умирает, а у нового короля Сигизмунда появляются новые любимчики – они и нашептывают государю о том, что Глинский желает завладеть троном Великого княжества Литовского.
Король забрал у брата Михаила Глинского – Ивана – Киевское воеводство и вместо него дал второстепенное Новогрудское. В грамоте, данной Ивану по этому поводу, король оправдывается, что этой перестановкой он не уменьшил чести князя, который сохраняет прежний титул и получает место в Раде подле старосты жмудского. Однако все поняли: тучи сгущаются над Глинскими; Ян Заберезинский – воевода трокский – прямо назвал Михаила изменником. Глинский требовал королевского суда за подобное оскорбление, но монарх был занят более важными, как ему казалось, делами.
Тогда разозлившийся Михаил Глинский произнес в адрес короля: «Ты заставляешь меня покуситься на такое дело, о котором оба мы после горько жалеть будем». Он сам расправился с обвинителем: трокскому воеводе отрубили голову и на сабле доставили Глинскому; тот велел ее нести перед собою на древке четыре мили и потом утопить в озере. А далее… пожалели все… Как мы уже писали, король потерял Смоленск, а Глинский все – включая собственную жизнь.
1 ноября 1517 года начались переговоры о мире между Польшей, Великим княжеством Литовским и Москвой. В общем‐то, не важно, как они протекали и чем закончились. Но одну важную особенность отмечает С. М. Соловьев – она и сделает невозможным дальнейшее мирное сосуществование этих государств:
«Мы видели, что уже Иоанн III объявил Киев и все русские города своею отчиною; теперь бояре сына его начинают переговоры требованием от Сигизмунда прародительской отчины их государя – Киева, Полоцка, Витебска и других городов, которые король держит за собою неправдою; с этих пор это требование сделалось обычным, сделалось необходимою формою при всех переговорах с Литвою; форма эта имеет важное историческое значение: она показывает характер борьбы между двумя государями, из которых один назывался великим князем литовским и русским, а другой – великим князем всея Руси; чем бы ни кончились переговоры, на каких бы условиях на этот раз ни заключены были мир или перемирие, в Москве считали необходимым всякий раз наперед предъявить права великого князя или царя, потомка св. Владимира, на все русские земли…»
