Когда Френчу возбужденным тоном сообщили, что немцы достигли реки Маас в районе Гюи и он задал вопрос, что же, по мнению французов, противник думает там предпринять, Ланрезак иронически ответил: «Зачем они туда пришли? Наверное, чтобы ловить рыбу в реке». Язвительность ответа была смягчена переводом, но даже непонимание Френчем французского языка не помешало ему почувствовать нетерпение и резкость, проявленные Ланрезаком в беседе. Он скоро это понял. Когда же он увидел, что французы отступили и бросили его одного на произвол судьбы, чувство обиды сменилось чувством недоверия и отвращения к французам. С тех пор он не мог забыть, что французы покинули его в беде, и думал лишь о том, чтобы как-нибудь отделаться от них. Опыт последующих нескольких дней укрепил его в мысли самостоятельно отойти к Гавру и укрепиться там. От этого ужасного по возможным последствиям решения его отвела искусная лесть Уилсона и быстрое, хотя и менее корректное, вмешательство Китченера. Большое значение для отказа от этого решения сыграл и дальнейший ход событий.
Поспешный откат левого фланга наконец-то открыл Жоффру глаза на истинное положение вещей и на полный провал «Плана XVII». Из обломков рухнувшего плана французский командующий попытался создать новый. Жоффр решил оттянуть назад свой центр и правый фланг, сделав осью этого движения Верден, а за это время снять войска с правого фланга в Эльзасе и, сформировав новую 6-ю армию на левом фланге, снова перейти в наступление.
Оптимизм Жоффра мог вновь сослужить ему плохую службу, если бы не ошибки немцев. Первой их ошибкой стало безумное решение Мольтке выделить 7 дивизий для захвата Мобежа и Живе и наблюдения за Антверпеном, вместо того чтобы использовать для этого войска ландвера и эрзац-резерва так, как это намечал Шлиффен. Еще чудовищнее было принятое им 25 августа решение послать 4 дивизии в Восточную Пруссию, чтобы остановить наступление русских. Дивизии эти тоже были взяты с правого фланга (фактически из группировки, осаждавшей Намюр). Его оправдания, которые он дал позднее, очень слабы. Германское командование, видите ли, полагало, что решающая победа на западе уже достигнута. Наконец, германское командование потеряло связь с наступавшими армиями[40], и движение последних не могло быть согласовано.
Остановка 2-го британского корпуса у Ле-Като (что было сделано Смит-Дориеном против воли его начальника) и контратака Ланрезака у Гюи (в которой Френч запретил даже участвовать своему 1-му корпусу) — все эти факторы также задержали германское охватывающее наступление. Но каждый из них имел еще и значительно более важные косвенные последствия. К примеру, Ле-Като убедило командующего 1-й германской армией Клука, что здесь можно легко разгромить британскую армию, а события у Гюи заставили Бюлова обратиться к Клуку за поддержкой. Вследствие этого Клук развернулся, заходя внутрь и думая этим сбить левый фланг французов. Идея Седана преследовала германцев и заставляла их рвать еще не созревшие плоды. Преждевременный поворот задолго до Парижа являлся отказом от плана Шлиффена и обнажал германский правый фланг, содействуя его контр-охвату.
Все эти события быстро развивались в то время, когда Мольтке также приносил план Шлиффена в жертву мечте о Седане — но уже на другом участке фронта. Центр и левый фланг получили приказ сомкнуться, как клещи, с обеих сторон Вердена, а правый фланг должен был завернуть наружу и двигаться фронтом на Париж, прикрывая эти клещи. Эта внезапная перемена направления и изменение ролей напоминали безумие шофера, который на скользкой дороге, нажав на все тормоза, резко выворачивает руль под прямым углом.
Надо остановиться и на другом факторе — быть может, наиболее значительном из всех: германцы наступали слишком быстро, опережая свое расписание, и снабжение не поспевало за ними. Усталость войск увеличивалась голодом.[41] Когда дело доходило до столкновений с про-тивником, боеспособность войск фактически оказывалась подорвана их физическим переутомлением. Это становилось тем более опасным, что французы, отступая, тщательно уничтожали все запасы.
Таким образом, в германскую машину попало столько песчинок, что достаточно было небольшого сбоя, чтобы она сломалась. Это и сделало Марнское сражение.
Прилив отхлынул. Возможность использовать обстановку была замечена не Жоффром, отдавшим приказ о продолжении отступления, а военным губернатором Парижа, где собиралась заслоном вновь формируемая 6-я армия. 3 сентября Галлиени, разгадав значение захождения Клука внутрь, отдал распоряжение 6-й армии (Монури), чтобы она подготовилась для удара по обнажившемуся правому флангу германцев. На другой день Галлиени с трудом добился на это согласия Жоффра. Раз проникшись убеждением, Жоффр действовал с решимостью. Всему левому флангу было приказано повернуть кругом и подготовиться к общему наступлению, которое было назначено на 6 сентября. Монури был на месте уже 6 сентября, и под его натиском на обнаженный фланг германцев Клук вынужден был оттянуть вначале часть сил, а затем и всю свою армию, чтобы прикрыть и укрепить свой фланг. Таким образом, возник 30-километровый разрыв между армиями Клука и Бюлова. Разрыв этот был прикрыт только кавалерийской завесой.
Клук пошел на такой риск потому, что британцы, находившиеся против него, быстро отступали, повернувшись спиной к этому обнаженному сектору. Даже 5 сентября, когда французы на обоих флангах англичан развернулись и стали наступать, британцы все еще продолжали свое отступление к югу.
Но в этом поспешном отступлении, скорее даже «исчезновении» английских войск неявно таилась причина победы. Когда британцы повернули вспять, донесение о наступлении их колонн в секторе разрыва заставило Бюлова 9 сентября отдать приказ об отступлении своей армии. Временное преимущество, которого 1-я армия Клука (изолированная теперь благодаря своему маневру) добилась против Монури, было тем самым сведено к нулю, и Клук в тот же день отошел. К 11 сентября отступление распространилось — отчасти самостоятельно, отчасти по приказу Мольтке — на все германские армии.
Попытка частичного охвата, осью захождения которого служил Верден, больше не могла иметь успеха; клещи, образованные 6-й и 7-й армиями, просто сломались бы на оборонительных сооружениях французской восточной границы. Атака 6-й армией Гран-Куроннэ, прикрывавшего Нанси, стоила слишком дорого. Трудно понять, как германское командование могло решиться импровизировать и пытаться сделать то, что при хладнокровных расчетах перед войной казалось совершенно бессмысленным и неосуществимым, приведя немцев к единственно возможному решению — наступать через Бельгию.
Таким образом, Марнское сражение было обусловлено несогласованностью действий и трещиной во фронте наступления германцев. Атака Монури по германскому правому флангу вызвала трещину в слабом стыке германского фронта, а просачивание противника в эту трещину в свою очередь надломило волю германского командования.
Результатом произошедшего стало стратегическое, но не тактическое поражение. Германский правый фланг оказался в состоянии сомкнуть ряды и твердо закрепиться на линии реки Эн. Сравнительная слабость фланговой атаки Монури, а отчасти и неумение британцев и французской 5-й армии (теперь под начальством Франшэ д’Эсперэ) быстро пройти сквозь брешь, пока она ничем не была прикрыта, привели к тому, что союзникам не удалось извлечь серьезных выгод из своей победы.
Направление движения войск вело через район, изрезанный реками. Преграды эти становились еще значительнее от недостатка порыва и воодушевления командиров; каждый вежливо оглядывался на соседа и пугливо — на свои фланги. Чувства их очень удачно могут быть переданы ироническим стихом;
Лорд Чатэм, вынув меч из ножен,
Ждет для боя сэра Ричарда Страхана.
Сэр Ричард, всей душой стремясь вперед,
Ждет — кого же? — да лорда Чатэма!..
По-видимому, можно было достигнуть куда более значительных результатов, если приложить больше усилий (как этого требовал Галлиени), чтобы ударить германцам по их отдаленному, а не ближайшему флангу, и для этого направить подкрепления к северо-западу от Парижа. Это мнение подкрепляется и крайней чувствительностью немцев к донесениям о высадках на бельгийском побережье, которые могли угрожать их коммуникациям. Тревога, вызванная этими донесениями, заставила германское командование даже считаться с возможностью отступления своего правого фланга раньше, чем началось Марнское сражение.
Если сравнить моральное действие этих призрачных, несуществовавших сил с материальным эффектом, выразившемся в оставлении части германских сил в Бельгии из-за боязни возможного выхода бельгийцев из Антверпена, то баланс, по всей видимости, сильно склонится в пользу стратегии, которую отстаивал Френч. Придерживаясь этой стратегии, британские войска могли оказать не только косвенное, но и прямое влияние на борьбу, и успех Марнского сражения оказался бы не только стратегическим, но и тактическим.
